Вереница

Могилы, количество слов: 434 — И охота тебе тут мокнуть? Рихард, как всегда, двигался совершенно бесшумно. Нет, если была необходимость — он топал, сопел, шуршал одеждой и скрипел ботинками. Если была необходимость, Рихард умел быть почти как человек. Но в моменты, когда не надо было играть роль и когда от маски можно было избавиться, сразу проявлялись все его привычки. Тишина, легкость, сладковатый запах прелой листы. Или тлена. Шнайдер дернул уголком губ в намеке на грустную улыбку. Он давно уже не знал, каково это — падающие на лицо холодные капли дождя. Или теплые лучи солнца. Мягкие снежинки. Колкий песок. Все забылось и стерлось за ненадобностью и давностью лет. Осталось только раздражение на бледной коже от яркого света, тонкое обоняние. Едва заметные белые ниточки шрамов на коленях и правой кисти. Он рассеяно потер запястье пальцами, вслушиваясь в тихий скрип тонких кожаных перчаток. Иногда ему казалось, что руки снова нет, что вместо нее опять — осколок кости и ошметки кожи, свисающие окровавленной бахромой пыльных шторных кистей. Рихард не ждал ответа на вопрос. Видимо, просто не захотел торчать тут в полной тишине. Хотя тишина звучала убаюкивающе. Такая бывает только на кладбищах. Особенно старых, где большая часть могил уже давно забыта и прячется среди травы, крошится под тонкими усиками дикого винограда и назойливого плюща. Именно такую сейчас они рассматривали вдвоем, остановившись будто случайно, в праздном любопытстве. Выщербленный временем камень, потемневшая плита, сколы, едва различаемые надписи, выдавленные в толстом слое гранита. 1895 — 1914 Та зима была лютой. С воем и яростью она швыряла в низенькие, черные от грязи окна лесной заимки снег и ветер, пронзала стужей до самых костей, игнорируя жарко натопленную печь. Или это была не зима? — Не охота. Ноги сами привели, — поняв, что молчание — даже такое уютное — затянулось, глухо откликнулся Шнайдер, дернув плечом. Кожей он чувствовал внимательный взгляд. Этот взгляд получалось ощущать всегда. Этот взгляд отпечатался на самой подкорке. Долгое время он был единственным, что Шнайдер видел и помнил: серые глаза с затаившейся в них грустью, с горящими на свету углем зрачками. Они вели его сквозь тьму, не позволяя упасть в нее, они были единственным, что связывало его… Со всем. — Ну тогда давай и на мою сходим. Рихард придвинулся ближе. Сильнее запахло его парфюмом, с руки потянули перчатку, кожи коснулись пальцы — Шнайдер хотел ощущать их раскаленными. — Сходим, — он улыбнулся, наслаждаясь прикосновением, позволяя Рихарду привлечь себя еще ближе, вжимаясь самостоятельно в мокрую ткань чужого пальто носом. — Просто подумалось тут… Что не только на свою смотреть придется. Рихард не ответил — лишь пахнул понятливой горечью в ответ, вплетая в волосы пальцы. На могильной плите было выбито незатейливым шрифтом «Кристоф Шнайдер». Музыка в голове, количество слов: 443 — Она звучит здесь, — Рихард, подняв руку, стучит себе пальцем по лбу, и Шнайдер невольно улыбается этому жесту. Они сидят в их квартире на кухне: маленькой и прокуренной. Они говорят о будущем. — Я знаю, как мы будем звучать, Шнай, я вижу ноты и аккорды, вижу ритм. Ты со мной? — Наиграешь мне? Шнайдер по-настоящему заинтригован предложением, но должна же быть нота разумных опасений? Шнайдер не любит так, чтобы с головой — да в омут. Нужна хотя бы самая хлипенькая пристань, место для заякориться. Чтобы было потом, куда вернуться. Рихард же предлагает не просто омут — шаг с завязанными глазами, когда точно знаешь, что где-то впереди — пропасть. — Нужна педаль дисторшна, — Рихард краснеет. Это все оправдания — наверно, так он думает. — Я могу так, но будет совершенно не то… — Эй, — Шнайдер перехватывает руку Рихарда, успокаивающе улыбается. — Покажешь, как будет возможность. Например, послезавтра — мы будем играть здесь неподалеку, в бывшем доме культуры. Приходи. Тем более, что… Тем более, что Шнайдер твердо решил — это выступление в составе Feeling B будет его последним. А там можно и шаг сделать. * — Она разрывает меня изнутри, — Рихард цепко сжимает пальцами голову. — Я должен, обязан сыграть ее так, как она звучит. Он смотрит жалко. Умоляюще даже. Всем насрать. Или даже грубее, но в комнате просто тишина. С Рихардом никто не желает разговаривать. Шнайдер, признаться, тоже, но совесть все же царапается острыми коготками. Он знает, как для Рихарда важна музыка. И как важно исполнять ее, делиться ею. Но и принять вечное рихардовское «я», которого в последнее время стало чересчур, тоже не может. Рихарда душит музыка, а всех остальных, и Шнайдера в том числе, душит Рихард. Не найдя поддержки, не получив отклика на свой умоляющий взгляд, Рихард просто уходит. Забрав музыку с собой. * — Ты правда хочешь послушать? — Рихард даже пятится от удивления. Ну да, заявление неожиданное со всех сторон. Тем более, что высказал его Шнайдер самостоятельно, без чужого вмешательства и внушения. Он стоит на пороге чужого дома и думает, что все это выглядит жалко. Как… попытка помириться, надавив в уязвимое место? Что-то типа «я поиграю с тобой, если ты дашь мне свою машинку». Шнайдер смущенно почесывает нос. Хочется смотреть куда угодно, кроме глаз Рихарда, но… Это будет неправильно. Он пришел не подлизываться. Ему правда интересно, что такого задумал друг со своим новым сторонним проектом. Ему хочется услышать то, как по-новому звучит Рихард, что у него в голове сейчас, когда все, вроде бы, вернулось в норму. Шнайдер хочет восстановить контакт. — Если можно — да, мне любопытно. Обещаю не сливать инсайды в интернет, — пересилив себя, улыбаясь, говорит он, не отводя взгляда. И Рихард искренне и тепло улыбается в ответ. Проще/ание, количество слов: 411 — Я прощаю вас! Голос раздался вдруг: из ниоткуда, громкий, сопровождаемый гулким эхом, которого просто не могло быть в таком небольшом помещении, тем более, что на полу лежал толстый ковер. Присутствующие испуганно переглянулись: кроме, собственно, группы Rammstein в комнате никого не было, и каждый из них молчал уже примерно полчаса, сосредоточенно всматриваясь в монитор компьютера и вслушиваясь в микс партий. Решение записать альбом было спонтанным, но в сложившейся ситуации единственно верным. Концерты сорвались вместе с туром, все, кому надо было, личные дела давно переделали, и прозвучавшее пару месяцев назад предложение «а давайте что-нибудь придумаем!» каждый из них, в принципе, поддержал. Франция, Лазурный берег, теплое море, снятый в единоличное пользование двухэтажный особняк… А тут, вдруг, какие-то голоса. — Кто здесь? — не удержавшись, поинтересовался Шнайдер. В ответ, внезапно, никто не рассмеялся. Значит, этот голос и правда слышали все, а не только барабанщик. Шнайдер прочистил горло, нервно озираясь по сторонам. Воздух гудел тишиной, повергая в недоумение. Он переглянулся с остальными — напротив были такие же испуганные пары глаз, шепотки, поднятые брови и бледность. Может, Шнайдеру казалось, но в комнате как-то похолодало. — За то, что вы такие скрытные мудни! Теперь сомнений быть не могло: в комнате кроме них есть еще кто-то! — Вы же это слышали?! — на всякий случай уточнил Рихард слегка истерично, цепляясь в мышку пальцами так, будто собрался забить ею невидимого врага до смерти. — За то, что фотки не постите в Инстаграм! — Выходи! Это частная территория! Не выдержав, Пауль вскочил на ноги, выдвигаясь несколько вперед и ненавязчиво закрывая собой Шнайдера, который уже пытался дозвониться в местное отделение полиции, но промахивался по нужным клавишам. — Засудим! — поддакнул Флаке со своего места, взглядом пытаясь отыскать хоть что-то, чем можно прикрыться в случае чего. — Прощаю вас за то, что альбома не дождешься по полжизни! И что фанатов вертели на своем дик-ах! Прощаю, догоняю и еще раз прощаю! Люблю вас, мудилы вы немецкие! Голос все не умолкал, даже, как бы, становился громче. — Может, это диктофон где-то? — предположил Оливер. — Чтобы напугать нас и посмеяться. — Нихуя себе шутейки, — отходить от Шнайдера Пауль не спешил — тот как раз смог нажать на нужную иконку и даже набрать правильный номер. — Прощайте! Я была вашей большой поклонницей! Шнайдер с громким стуком выронил свой телефон, нервно заскрипели колеса отодвигаемого стула, кто-то тонко вскрикнул. От угла отделилась отчетливая человеческая тень с улыбчивом лицом. До странности прозрачная и эфемерная. А затем тень быстро ускорилась, улетая куда-то вверх и оставляя Rammstein прощенными и попрощавшимися.