Запретов не может быть

      Возвращаться обратно в своё тело, на эту опостылевшую землю, после морального опустошения всегда сложно. Эвелин не помнила, кто её держал за плечо будто бы мёртвой, но такой надёжной и нужной, хваткой; не помнила, как выглядело то помещение, куда её заволокли. Перед глазами сразу же встало воспоминание: дверь закрывается с каким-то похоронным хлопком. Но это похороны вовсе не жизни, а её душевных мучений в цепких лапах опекуна.       Она открыла глаза. Вокруг был яркий белый свет, постельное бельё на её кровати было белым, её сорочка была такого же цвета. Этот цвет, её любимый цвет, всегда помогал прогонять тьму не только из комнаты, но даже из души.       Белый слепил, но Эвелин была так ему рада, что даже смогла забыть о том, где она. Осознание накатило единой тягучей волной, и девушка мыслями об неё споткнулась, внезапно всё осознав. Она никогда не сможет избавиться от затворнической жизни. Мир так устроен, что на каждом шагу живут ужасы, искушения, радости, обманчивые надежды и пропасти. И именно в одну из таких пропастей Эвелин сейчас падала, понимая это так ярко, что захотелось зажмуриться и бесшумно заплакать.       Женский католический монастырь был одним из тех запретных зон на её родной земле, где она прожила всю жизнь. Старинный, загадочный, он одновременно манил к себе и отталкивал. Но Эвелин никогда бы не подумала, что это он станет её спасением. В один миг она, лежа на белой кровати, почувствовала такое облегчение, какое не ощущала уже давно, именно с того момента, как умерли родители.       Слёзы вновь назойливо защекотали её глаза, и Эвелин попыталась подумать о чём-нибудь хорошем и весёлом, как учила её мама. Всё, нужно успокоиться. Ещё не всё потеряно. Ей вовсе не обязательно становиться такой же серенькой прилежной послушницей, как все. С неё будет достаточно веры. А там она, окрепнув и окончательно успокоившись, куда-нибудь сбежит, с поддержкой и уже без ослепляющего страха.       Эвелин подняла перед собой совершенно чистые руки. Бинты, словно состоящие из тончайшей паутинки, облепляли её хрупкие ладони. Ссадины на пальцах были смазаны какой-то тягучей ароматной мазью, и Беркли неосознанно вдыхала этот дурманящий аромат благовоний, боясь пальцами стереть мазь.       В дверь терпеливо и деликатно постучали.       Пока Эвелин заторможено и слегка охрипшим голосом позволяла неизвестному войти, за это время успела оглядеть комнату, в которой она находилась. Просторная, с невысокими потолками, она уходила на несколько метров вперёд, резко сворачивая налево, выглядя длиннее, чем была на самом деле. Два окна во всю тёмную стену выходили сразу направо, за ними уже плескался утренний австралийский зной, сновали мошки и птицы, солнце палило нещадно, как всегда бывало после гроз и пыльных бурь.       Мир вокруг не пострадал от пыли и ветра, и Эвелин решила тоже держаться во что бы то ни стало, чтобы не упасть и вовремя удержаться на плаву в череде потрясений и радостей.       Дверь открылась где-то за поворотом, последовал короткий, какой-то застенчивый, хлопок.       Из-за угла выплыла тонкая фигурка, облачённая в чёрную ткань. Эвелин села на кровати, молча созерцая вошедшую. Девушка была не старше самой Беркли. Она сложила руки, склонила голову и приняла почему-то молитвенную позу. Эвелин неуверенно поздоровалась и спросила зачем-то о своём вчерашнем наряде, хотя и сама прекрасно знала, какая участь его постигла.       — Его пришлось выбросить, — просто ответила девушка. — Мисс Беркли, хочу вам сообщить, что настоятельница желает с вами познакомиться, и для этого приглашает вас на скромный обед, так как во время завтрака вы изволили спать.       Эвелин только было открыла рот для вопроса, но вошедшая её опередила.       — Меня вы можете называть Эмили. — Девушка помолчала, потом повернулась обратно и негромко позвала, — Ами, ну сколько можно?       В комнату вошла вторая девушка, по-видимому, до этого стоящая за поворотом. На непокрытой маленькой голове колыхались упругие чёрные кудри, тёмные глаза сразу уставились на Беркли с неприкрытой неприязнью и опаской. Эвелин съежилась под этим цепким взглядом. В руках Ами несла невысокую стопку одежды с парой башмачков сверху.       Брюнетка смиренно, не разрывая зрительного контакта, прошествовала к кровати, остановилась у изножья и аккуратно положила на покрывало стопку. Эвелин невольно закусила губу, наблюдая за этими молчаливыми манипуляциями. Почему-то ей показалось, что что-то здесь не так. Ну не может быть у молодой девушки такого тяжёлого взгляда.       Эмили улыбнулась, но как-то вымученно, с каким-то солидарным женским пониманием разглядывая Ами. Она подошла к ней и положила руку на плечо вздрогнувшей было брюнетке. Эвелин нахмурилась, наблюдая за тем, как Ами вымученно улыбается в ответ, смотря куда-то мимо.       Последующие минуты в комнате прошли сравнительно тихо и спокойно, когда Ами наконец, так и не сказав ни слова, скрылась за поворотом. Эмили понимала Беркли с полуслова, кивала ей, помогала одеваться, чтобы не потревожить ноющие руки. А главное, не лезла к Эвелин с расспросами и не упоминала о здешних порядках, поспешно закусывая от чего-то язык, стоило об этом ей напомнить.       Девушка сразу понравилась Эвелин. Она располагала к себе, была понятливой и терпеливой.       — А… — начала Беркли, — кому-нибудь ещё известно о том, что… случилось?       Эмили отрицательно помотала головой и улыбнулась.       — Вы наделали столько шуму своим прибытием, что пришлось поднимать нескольких монахинь, чтобы выбрать среди них талантливых парламентёров, — Эмили как-то погрустнела, но продолжила. — Мужчины бывают иногда совершенно невоспитанными, поэтому пришлось им слегка пригрозить и заверить, что никто сюда не приходил. За вами гнались, и мы должны были им рассказать, что вы здесь. Но Сара запретила. Она здесь тоже имеет кое-какие полномочия, но мы все, как одна, боимся немилости госпожи Калхоун. Мы со страхом ждали сегодняшнего утра, потому что от неё невозможно ничего утаить. Но каково же было наше облегчение, когда её недовольство обошло нас стороной. Госпожа хочет с вами познакомиться.       Эвелин по слухам знала, что госпожа Калхоун та самая аббатиса этого монастыря, которую опасались в округе чуть ли не все безбожники. Мужчины одновременно старались обойти её стороной и подольше поглазеть на пышную фигуру аббатисы. Сама Эвелин видела только огненно-рыжую копну волос, да и то только издали. Любопытство вытеснило вчерашнее напряжение. Беркли вздохнула спокойно, надеясь, что у резкой, но справедливой, госпожи Калхоун она найдёт себе ненадолго приют.       Вдруг Эмили сморщилась и несильно хлопнула себя по лбу.       — Забыла самое главное! Как же я так. Мисс Беркли, госпожа Калхоун велела передать, что после обеда была бы не против совершить с вами вдвоём конную прогулку. Посмотрите, какая погода сегодня! Самое время прогулок! Как вы на это смотрите? Конечно, вы можете отказаться, но этим чрезвычайно расстроите госпожу.       Эвелин доверительно и весело посмотрела в глаза напротив.       От вчерашнего корсета она избавиться была только рада, но у неё возникло подозрение, что его тоже пришлось выкинуть. Но сейчас на неё надели свободное коричневое платье, чему она несказанно обрадовалась. На ноги Эмили надела ей бриджи идентичного цвета для верховой езды и на бёдра прицепила к ним ремешки. Эвелин подпоясали и она с удовлетворением оглядела себя в зеркало, которое оказалось точно над изголовьем кровати.       Опасливо идя в новых башмачках под руку с Эмили, Эвелин почувствовала какую-то странную настороженность, когда впереди показалась рыжая макушка.       Трапезная выглядела настолько скромно, что Беркли почувствовала себя принцессой в своей простой одежде. Госпожа Калхоун сидела к ней спиной, в самом начале длинного стола. Но, стоило двум девушкам подойти, как тут же она обернулась, явив Беркли своё лицо. Ничем не примечательное лицо, не считая цепкого взгляда глаз неопределённого цвета. Сколько после этого Эвелин не вглядывалась в них, так и не смогла его разгадать.       Пышная копна рыжих волос была аккуратно уложена под тёмный головной убор, названия которого Беркли не знала. Из-под чёрной ткани не было видно ни единой прядки.       Калхоун сложила руки на животе, примяв чёрные длинные одеяния. На её обширной, но притягательной фигуре от этого движения обозначилась грудь, большая и никогда не остающаяся в одном положении. Аббатиса свободной походкой, не отрывая рук, подошла к Эвелин. Грудь колыхнулась.       Беркли почувствовала, как невольно сжалась рука Эмили на её локте. Почему-то она подумала, что эта женщина опасна, или же старается казаться такой. Взгляд настоятельницы если не пугал её, то настораживал точно. Ей хотелось отвести глаза. Эвелин не привыкла, чтобы высокопоставленные особы так откровенно разглядывали её.       Руки Калхоун, казалось, жили своей жизнью ровно так же, как и грудь. Одна рука словно бы отделилась от тела, когда плыла по воздуху в сторону девушки. Запястье, наполовину скрывающееся в широком чёрном рукаве, слегка оголилось, будто бы в собственном неподдельном интересе.       Пальцы Эмили сжались сильнее на локте Беркли, прежде чем отпустить его.       Эвелин показалось странным, что та повела себя так. Словно бы все находящиеся здесь девушки понимали желания аббатисы точно и верно, даже когда она не произносила ничего вслух. Молчаливый приказ, тут же безукоризненно исполненный, удовлетворённо повис в воздухе. Беркли почувствовала боязливую дрожь, пробежавшую по телу, когда тёплая сухая ладонь, обвитая тонкими венками, коснулась её плеча. Тут же отдёрнув руку, словно от горячей печки, Калхоун заговорила твёрдым, низким, так странно по-женски мужественным, голосом:       — Мне сообщили твоё имя. Хотя я и так его знала. Ты Эвелин фон Беркли, верно? Я давно хотела с тобой повидаться. Очень хорошо, что ты здесь. Обед уже подан, но для начала я хочу услышать твою молитву. Мне приходилось откладывать время, чтобы дождаться тебя. Ты непозволительно долго спишь, милочка. Лошади, надеюсь, уже готовы. Мне хотелось бы поговорить с тобой с глазу на глаз. Садись. Твоё место рядом со мной. После обеда я жду от тебя объяснений, почему ты не встала под венец. Весть о твоей свадьбе появилась здесь недавно. Я относила её к слухам, но вижу, что ты ей не рада. Чандлер выжил из ума? Наконец-то. Ждала-ждала, вот и дождалась. Садись, — повторила Калхоун тоном не терпящим возражения.       Тактично, почти так же, как мужчина, Калхоун отошла в сторонку, пропуская Эвелин вперёд.       Упоминание об опекуне всколыхнуло в груди Эвелин неприятное, но какое-то странно щемящее чувство необъяснимой тоски, смешанной со злорадством. Отмахнувшись от него, она опустила голову.       Аббатиса говорила резко и быстро, пользуясь односложными короткими предложениями, часто перескакивая с одного на другое, так что за её мыслями Эвелин было не уследить. Иногда сказанное аббатисой не имело между собой абсолютно никакой связи, так что Беркли приходилось следить за каждым её словом, чтобы понять смысл. Это утомляло и без того уставший разум. Поэтому, примерно поняв, что от неё требуется, она покорно опустилась на грубо сколоченный деревянный стул.       Два ряда послушниц и монахинь, похожих друг на друга и скромных, как одна, синхронно опустили заинтересованные взгляды в свои тарелки, стоило Эвелин посмотреть на них. С каким-то детским удивлением они разглядывали картофельное пюре, постные сосиски и половинки огурца так, словно видели всё это впервые в жизни. Опустив руки на колени и пряча какие-то подозрительные ухмылки, две девушки, сидящие рядом, позволили себе даже хихикнуть, уверенные, что настоятельница не слышит.       Рядом с потупившейся Эвелин бесшумно приземлилась на свой стул Калхоун. Подпрыгнувшая упругая грудь едва не коснулась тарелки. Эмили села ровно напротив Беркли, рядом с аббатисой.       Эвелин вздохнула, чувствуя на себе требовательный взгляд, и начала быструю и недолгую для самой себя пытку: давно заученные слова молитвы полились по воздуху тихо и неспешно.