Запретов не может быть

      Совершенно неудавшаяся конная «увеселительная» прогулка до крайности выбила Эвелин из колеи. Она очнулась только вечером, и сразу же подумала о том, как хорошо быть девушкой. Всем ты нужна, мужчины за тобой гоняются, а некоторые даже хотят получить твоё состояние… Она тянулась долго и с удовольствием, не открывая глаз, но шорох сбоку заставил её вздрогнуть.       Взгляд Эвелин замер на тёмной объёмной фигуре, стоящей у окна, и она тут же всё вспомнила: дикий всплеск адреналина, жуткий страх и ожидание того, что всё неминуемо должно для неё закончиться. Беркли подскочила, сразу же инстинктивно прикрываясь простынёй.       Калхоун, казалось, даже не пошевелилась, всё так же созерцая темнеющее небо, нависшее над пустынными холмами и дорогами. Её голову, как и в начале, скрывала чёрная ткань, из-под которой не выбивалось ни единой огненно-рыжей прядки. Эвелин с отстранённостью подумала, неужели аббатиса смотрела на то, как её здесь переодевают? Какой стыд.       На ногах не было ни башмачков, ни панталон, ни коричневых бридж. Эвелин лежала на кровати в одной лишь длинной бежевой сорочке, и это её смущало даже больше, чем само присутствие Калхоун в её комнате. Та, казалось, совсем не заметила того, что Беркли проснулась, всё так же продолжая стоять у окна. Её лицо частично скрывала тень, по губам скользил одинокий солнечный луч. Эвелин вдруг подумала о том, что ей хотелось бы вблизи видеть, как рыжие кудри сверкают на солнце, пока она перебирает жёсткие пряди в своих руках, вдыхая терпкий аромат свечей и ветра…       Беркли осеклась. Ей показалось, что она думает о чём-то странном, о том, о чём не должна думать. Стыд покрыл её лицо бледными пятнами, кончики ушей заалели, и она поспешила отползти на другой край кровати. Калхоун медленно повернула к ней голову, и смерила её таким долгим недвусмысленным взглядом, каким обычно наблюдают хищники за своей, пока что ещё свободной, жертвой. Так же медленно, не говоря ни слова, аббатиса приблизилась к зажавшейся отчего-то девушке.       Эвелин казалось, что она сейчас услышит всё, что Калхоун о ней думает. Из-за света ей казалось, что глаза у аббатисы стали чёрного цвета, и это почему-то смутило её ещё больше. Тишину, нарушаемую только тихими шагами Калхоун, первой решила прервать Беркли. Она отодвинулась ещё, смутилась, зачем-то кашлянула, кивнула сама себе и наконец сказала:       — Г-госпожа Калхоун… Мне кажется, что вы хотите… что-то сказать.       Почему-то глаза аббатисы вмиг как-то потускнели. Выражение её лица оставалось не читаемым, но голос оставался всё таким же твёрдым и уверенным. Калхоун села на простыню прямо в своём чёрном облачении.       — Из-за тебя мне пришлось побеседовать с двумя невоспитанными джентльменами. И встреча эта не была приятной ни для одной из сторон. Ты создаёшь мне проблемы. Понимаю, ты не можешь вернуться. Хотя это было бы самым адекватным решением. Но ты не будешь здесь жить просто так. Я потребую от тебя взамен ряд мелких и не очень услуг.       Эвелин от смущения икнула.       — Каких?       Аббатиса при желании свободно могла коснуться рукой до белого колена девушки, выглядывающего из-под одеяла и обтянутого белой тканью сорочки. Но она решила пока ждать. Не стоит обрушивать на несчастную беглянку условия проживания в этом монастыре, о которых известно далеко не всем послушницам. Калхоун подумала, что интригующее молчание как-то затянулось, но не спешила говорить Эвелин о чём-либо. Вместо этого она поднялась, кинула мимолётный взгляд на изображение себя самой, отразившееся в зеркале над кроватью.       Беркли не сводила с её лица взгляда, словно пытаясь там выискать что-нибудь понятное для себя. Она почувствовала какое-то еле заметное облегчение, когда Калхоун встала. Женщина скользнула по девушке каким-то изучающим взглядом, нахмурилась и выдохнула:       — Эвелин…       Калхоун казалось, что, стоит переступить порог комнаты, разговор начнётся сам собой и никаких трудностей не возникнет. Но заговорить о чём-либо оказалось не так просто, как она ожидала. В голове ещё со вчерашнего вечера стали ярко вырисовываться откровенные картины того, как она заставит непокорную девчонку умерить свой пыл в тяге к авантюрам.       Но аббатиса вынуждена была признать, что эта самая тяга в ней присутствовала тоже. А как иначе можно было назвать то, что она задумала? Всё, к чему ни притрагивалась Калхоун за свою жизнь, оказывалось в какой-то степени опасным и рискованным. Сейчас же её охватывал дух предчувствия весёлой игры, который стремительно овладел её сердцем. Вот и прекрасно. Она добьётся своего, а эта милая несмышлёная девчушка ей поможет.       Аббатиса расплылась в улыбке.       В опасной близости от Эвелин уже устрашающе раскачивался незримый крючок, на который она должна была вот-вот попасться. Калхоун будет идти до победного конца, ведь что для неё лишить молодую девушку ориентира в жизни? А лишить Альберта Чандлера последней надежды на завоевание поместья? Да раз плюнуть!       Улыбка настоятельницы стала ещё шире, она перевела загоревшиеся глаза на Беркли, которая, заметив странную перемену в мимике женщины, отодвинулась как можно дальше и боязливо скукожилась.       Бедная, бедная Эвелин, а ведь когда-то всё так хорошо в твоей жизни начиналось!       — Зови меня Гвеннит, — кротко сообщила Калхоун. — Официальность вскоре нам будет ни к чему.       Беркли смогла лишь кивнуть, восстанавливая в памяти обрывки своих наблюдений за аббатисой и поражаясь в который раз. Разве эта женщина может быть такой дружелюбной? Девушка подумала о том, что милая улыбка, вопреки всем представлениям о хорошем тоне, не идёт лицу Калхоун. Ей бы подошло решительное выражение, твёрдый взгляд и властное мановение руки. Но никак не эта милая улыбочка, которая странно преобразила её лицо, делая его каким-то неестественным.       Поняв, о чём думает, Эвелин зарделась. Будто услышав её мысли, Калхоун вернулась к своей привычной манере общения: немного резкой, странной, за которой приходится внимательно следить, чтобы не утерять нити смысла в словах.       — Я пришла к тебе сообщить о кое-чём важном. Как новый жилец в монастыре, ты должна сполна узнать здешние порядки. Знаю, что ты до сих пор волнуешься о себе. Это правильно. Теперь Чандлер, к сожалению, знает, где ты. Я не видела смысла отрицать очевидное. Тебе сейчас придётся быть осторожнее. Я попробую помочь тебе, — Калхоун, позволив пробиться сквозь маску невозмутимости незаметной усмешке, продолжила, — но не задаром. Мне хочется, чтобы ты понимала — взамен я потребую от тебя то, что ты вполне можешь мне дать.       — Вы, кажется, уже это говорили… Гвеннит, — неуверенно буркнула Эвелин.       Беркли позволила себе расслабиться, когда Калхоун выдвигала перед ней очевидные требования пребывания в монастыре. Но она тут же подавилась воздухом, когда услышала следующее.       — Как бы тебе ни неприятно было это слышать, но ты здесь в моей власти. Идти тебе больше некуда. Поэтому я вправе контролировать тебя полностью. Всё, что я скажу, будет тобой исполнено. Понятно?       Вроде бы справедливое замечание, но Эвелин только сейчас поняла, что её тревожило всё это время. Калхоун так просто её не отпустит. Беркли теперь осознала, почему и чем её так неуловимо пугала эта женщина.       — П-понятно. И что же вы… хотите? Но, учтите, что я не позволю как угодно мной помыкать.       Гвеннит почувствовала, что вся её былая веселость стремительно улетучивается, и на смену ей приходит неоправданное раздражение. Глупая девчонка. Если бы эта Беркли только умела вовремя придерживать язык за зубами, она бы смогла хоть сколько-нибудь заиметь уважения от аббатисы.       Но Эвелин всё же заметила странную перемену во взгляде и жестах Гвеннит. Будто та была чем-то недовольна. Калхоун слегка наклонила голову, взгляд её стал холоден, губы исказило какое-то подобие кривой усмешки. Беркли с отстранением подумала о том, что обычно так хищник смотрит на жертву, когда теряет терпение в её выслеживании.       Гвеннит нестерпимо захотелось схватить Эвелин за волосы и заставить вылизывать её обувь, чтобы та знала своё место. Калхоун снова усмехнулась, быстрым шагом обошла кровать, с удовольствием отметила краем глаза, как задрожала Беркли, и наклонилась.       Эвелин ничего не смогла понять даже тогда, когда пышная грудь колыхнулась уже у самого её лица, а твёрдая и сильная, как для женщины, рука прижала её плечо к матрацу. Паника тихо заверещала где-то в подкорке сознания, пока Беркли с недоумением наблюдала за отсутствующим выражением лица Калхоун. Лишь почувствовав на своих губах жёсткие и тонкие пальцы, Эвелин задрожала ещё сильнее и попыталась отпихнуть от себя назойливую ладонь.       Но плечо уже начинало тихо ныть, и Беркли сделала ещё одну жалкую попытку вразумить Гвеннит хотя бы словесно:       — Госпожа… Госпожа Калхоун, перестаньте, что на вас нашло? Отпуститпшмм…       Эвелин так сильно испугалась, что забыла придать своему голосу хоть немного уверенности, чтобы не выглядеть ещё более застигнутой врасплох. На невразумительный жалкий писк, произведённый Эвелин, Гвеннит только лишь рассмеялась неприятным смехом и ничего не ответила.       Девушкой овладела какая-то пассивная апатия, когда прохладные пальцы коснулись её языка, огладили нёбо, коснулись зубов. Широко раскрытыми глазами она смотрела в бесстрастное лицо аббатисы. Эвелин думала о том, что даже Альберт не позволял себе подобного, уделяя внимания всему сразу, а не чему-то одному.       Гвеннит медленно присела рядом с девушкой на кровать и теперь с таким вниманием рассматривала свои мокрые пальцы и губы напротив, будто на свете не было в тот момент ничего важнее. Краска залила всё лицо Беркли, плечо под ладонью Калхоун дрожало, руками девушка старалась удерживать себя в полу-сидячем положении, чтобы не выглядеть ещё более жалко, и упиралась ими в простынь.       Калхоун наклонилась ниже, почти совсем близко к лицу Беркли, будто для поцелуя. Лежащая под ней девушка рвано выдохнула, чувствуя что-то сродни огоньку похоти, так внезапно зажёгшемуся в её существе. И это чувство не исходило из сердца, оно было порождено разумом, которого Эвелин заставляла отказываться воспринимать ею виденное. Но она поняла, что проигрывает, и собиралась уже поддаться какому-то неестественному безумию, охватившему её, как голос аббатисы с каким-то холодным весельем сказал:       — Думаю, Чандлер будет рад встрече с тобой. Это легко устроить. Понимаю, что ты будешь недовольна. Но вам всё-таки стоит поговорить. Я всё улажу. Я обещала тебе помочь.       Беркли со страха сильно укусила пальцы, ласкающие её язык, и Гвеннит резко отдёрнула руку, не меняя выражения на лице. Эвелин, до этого морально бессильная перед этой женщиной, вскочила с кровати и опустила босые ноги на пол. Глаза её сверкали недоверием и тихой какой-то робкой злобой.       — Разве так помогают?       Из её горла вырвался какой-то невнятный хрип, и она постаралась быстро утереть слюну со своих губ, придав голосу уверенности. Гвеннит уже была на ногах и, потирая укушенные пальцы, бесцветным взглядом наблюдала за Беркли. Снова этот молчаливый и опасный взгляд хищника, от которого жертве уже никуда и никогда не скрыться.       Эвелин казалось, что таинственный монстр из самого дальнего уголка её души как никогда близко к тому, чтобы завладеть ею окончательно. Ещё никогда Беркли так не боялась простых слов, тягучей патокой отравляющих её слух и сознание, слов, звучащих неотвратимо и бесповоротно, особенно из уст этой пугающей женщины. Сердце Эвелин затрепыхалось, виски и душу сдавил обруч беспричинного страха.       Да, она безумно боялась Альберта и, одновременно с этим, боялась сама себе в этом признаться. Но существовала ещё одна сторона её отношения: Эвелин почему-то влекло к Чандлеру, влекло так необъяснимо и пугающе, что порой это откровенно повергало её в шок и ступор. Казалось, что её сила ненависти способна была обрубить на корню все странные мысли о привязанности, возникшие по недоразумению. Однако теперь ненависть ей мало помогала. Почему-то аббатиса показалась ей сейчас даже страшнее Чандлера.       — Могу узнать, чем ты ещё недовольна?       Её голос был холоден и, казалось, ни единой эмоции в нём не присутствовало. Обычно бесцветные глаза Калхоун зажглись каким-то неестественным жёлтым цветом, она медленно обошла кровать. Эвелин инстинктивно отшатнулась дальше, жалея, что от поворота, за которым находилась дверь, её отделяет кровать и аббатиса, вновь подошедшая к окну с самым беспечным видом. Беркли обратно залезла на кровать, незаметно двинувшись к изножью.       Видимо, ей тут всё-таки не рады.       Может быть, ещё удастся сбежать. Только вот куда она побежит, незамеченная, из монастыря, стоящего фактически посреди небольшого поля, и вокруг которого, по меньшей мере, на полмили никого нет. Возможно, что её отпустят другие служительницы монастыря, но, возможно, эта кампания не будет иметь успеха. Даже потому, что Калхоун имеет здесь единственное влияние и без её слова двери останутся для каждого закрыты.       Эвелин с усилием заставила себя не поддаваться панике. На её недвусмысленное молчание Гвеннит хмыкнула и ненадолго прикрыла глаза, словно бы впрямь не опасаясь возможного бегства.       — Сделай хотя бы для меня исключение, милая, — ровным голосом сказала аббатиса. — Пусть я буду первой, от кого ты ни разу не убегала.       — Вы верите в Бога, — срывающимся голосом сказала Эвелин, уже оказавшись между путём к спасению и женщиной, недвижимо стоящей у окна. Однако она не собиралась так позорно сбегать, прежде не сказав ни слова, — но всё равно остаётесь мерзким грешным человеком, который идёт на поводу своих желаний ради какой-то выгоды, и которому совершенно наплевать на чувства других. Вы не знаете, что такое сострадание.       — Ты боишься его?       — Кого? — почти издевательский тон аббатисы, смешанный с любопытством, чуть не ввёл Эвелин в замешательство. Она сделала шаг влево, ближе к двери, ближе к возможному спасению.       — Альберта Чандлера, твоего любимого опекуна. Который часть своей жизни безвозвратно посвятил тебе. И чем ты ему за это платишь?       — Он такой же мерзкий алчный человек, как и все остальные. Он обманул моих родителей, втёрся им в доверие, чтобы потом завладеть состоянием рода Беркли. Он хотел насильно выдать меня замуж за нелюбимого да к тому же нищего человека. Он не заслуживает никаких святых чувств с моей стороны.       — Соглашусь, — ледяным тоном ответила Калхоун. — А ты, Эвелин? Ты другая?       — Что?       — Если ты обвиняешь в самых гнусных грехах других людей, — Гвеннит повернулась к ней, тень легла на её непроницаемое лицо, — даёшь ли себе отчёт в том, чем ты лучше других?       — Госпожа Калхоун… Я…       — Ну, так скажи, что в тебе такого неповторимого и светлого, за что тебя следует любить и уважать всем остальным, окружающим тебя.       — Вы страшный человек.       Калхоун опустила голову, словно бы молчаливо соглашаясь с этим бессильным выпадом, и улыбнулась одними уголками губ, как улыбаются люди, уставшие от своего собеседника и от бессмысленного разговора. Её голос снова звучал насмешливо и привычная ей манера говорить вернулась легко и непринуждённо.       — Понимаю тебя, твой страх теперь усилился. Думаю, что теперь Чандлер стал для тебя почти ангелом. Я тебя здесь не держу, но и не могу отпустить. Беги, если все твои надежды упираются только в побег. Я хочу посмотреть на твоё разочарование. Мне кажется, что подобное на твоём лице не видел даже Альберт. Как мне сладко думать, что когда-нибудь он зачахнет от своей зависти. Иди же. Сделай хоть попытку. Я разрешаю тебе попробовать сделать что-нибудь самой. Но только это в последний раз.       Эвелин так внутренне испугалась, что ей показалось: её вот-вот раздавят одним пальцем, как букашку. Потому что она только сейчас поняла, насколько бессильна. Помощи ниоткуда не придёт, а её собственная жизнь зависит только от настроения этой пугающей женщины.       Она без лишних слов быстро и лихорадочно бросилась к спасительной двери. Стоит только взяться за ручку и её ждёт свобода… наверное…       Калхоун полностью повернулась к двери, клочок которой виднелся из-за уголка комнаты, частично скрывая её. Теперь на её губах расцвела такая улыбка, которая испугала когда-то впервые эту девочку. Ну, ничего, сейчас она никуда не сможет деться.       От стороны двери послышался короткий и болезненный всхлип. Эвелин, видимо, с силой, но безрезультатно дёргала ручку двери, отказываясь верить в то, что она заперта в одной комнате с человеком, который вызвал в ней такой страх, что за годы проживания с Альбертом она ещё не испытывала.       Беркли поднялась с колен, вернулась и попыталась с ненавистью взглянуть на женщину, которую, к тому же, ещё и боялась. Гвеннит усмехнулась, вытащила руку из противоположного рукава и показала Эвелин небольшой ключ на короткой тесёмке. Беркли нарочито спокойно вздохнула и села на кровать, пряча лицо в ладонях.       — Лучше тебе сейчас поспать. Скоро ночь, я приду к тебе завтра утром, так что приди в себя и успокойся, пока я к тебе благосклонна.       Аббатиса потушила свечи и вышла. Как только в замочной скважине щёлкнул ключ, звучащий, как нажатие на курок, Эвелин поняла, что не так уж и плохо было выйти замуж за чужого человека. Сейчас она была бы на свободе.       Эвелин упала на кровать и беззвучно заплакала.