Запретов не может быть

      Чандлер быстро шагал по длинному коридору, устланному дорогим тёмно-бордовым ковром. Он злился, в душе его полыхали чувства, бесы плясали в, казалось, горящих огнём серых глазах. Чёрные волосы, едва тронутые сединой, беспорядочно топорщились в разные стороны, что явно указывало на ночь, проведённую в особенном беспокойстве. Однако лицо его было усыпано веснушками, что придавало его виду некоторую «рыжеватость», как выражалась его подопечная. Вообще Альберта можно было бы назвать привлекательным мужчиной для своих лет, если бы не хмурое выражение, которое, казалось, не сходило с его лица даже тогда, когда он спал.       Его белая рубашка с кружевами на манжетах облегала его фигуру, ещё не тронутую старостью и не утерявшую былой привлекательности и своеобразного мужества. Однако руки его, выдававшие в прошлом крестьянское положение, были темны и покрыты морщинами, и Чандлер предпочитал прятать их под светло-коричневыми перчатками. На локте он нёс синий камзол, застёгивающийся с помощью крючков и обшитый по бокам серебряной тесьмой. Длинные чёрные панталоны свободного покроя падали на башмаки, светлые и щеголеватые.       В быстрых и нетерпеливых движениях этого человека угадывался его стальной и резкий характер. Альберт Чандлер являлся тем, кто для достижения своей цели пойдёт на всё, даже если это заденет его близких людей. Свою подопечную Альберт временами недолюбливал, но сейчас, когда она исчезла, его мучило какое-то неясное и тёмное чувство, как иногда, бывает, теряется что-то обязательно нужное и на редкость милое сердцу.       Порою в его душу закрадывалась маленькая и поначалу незаметная мыслишка, уличающая его в чрезвычайном ничтожестве, раз само его существо способно на такие предательские дела. Но ему слишком не нравились эти небольшие зачатки совести; не той совести, касающейся его финансовых дел в галантерейной лавке, а именно той, которая часто отвечает за спокойствие душевное и семейное.       Настоящую семью он по странному и ироническому стечению обстоятельств нашёл именно в этой избалованной роскошью девчонке. Элоиза была слишком коварной женщиной, чтобы вот так просто дать Чандлеру точный выбор: или уйти, но никогда больше не строить на песке тайных надежд, или остаться, но совершить преступление, которое повлекло бы за собой и другие, более страшные и гнусные.       Мать Эвелин мучила его до последнего и, даже умирая, улыбалась ему той улыбкой, которой чудные и нежные девушки дают надежду молодым людям на счастье снова их видеть, но уже в более располагающей обстановке. Альберт был сломлен, его душа терзала саму себя, а сердце разбивалось вдребезги, когда из уст Элоизы, лежащей на смертном одре, он услышал томное обещание когда-нибудь уделить ему минуту из своего драгоценного времени.       Чандлер видел, что госпожа Беркли умирала на глазах, слышал, что она ему говорила, отходя в мир иной почти что держа Альберта за руку. И, зная при этом, сколько боли ему предстоит перенести, так скоро отпустив эту руку, он не мог сделать этого добровольно. Эта женщина, невероятная прекрасная женщина, могла вить из него верёвки, упиваться его слепой и преданной любовью, которая не знает страха ни перед чем, быть с ним рядом, но не позволять себе чего-то большего, чем простой взгляд, наигранно-наивная улыбка, взмах рукой, пара слов.       Чандлер знал, что тиски любви его не отпустят даже тогда, когда умрёт эта женщина, знал это, но всё равно осознанно сходил с ума. Её мужа больше не было в живых, и Элоиза, словно ни минуты не могла прожить без него, угасала на глазах. Но Альберт, влюблённый глупец, надеялся на последнюю надежду. Он любил Элоизу, так безвозвратно и безнадёжно любил, что, в конце концов, заслужил неоправданную ненависть её дочери. Тогда как Эвелин оставалась последней крупинкой счастья на его пустынном жизненном берегу, полном бессмысленных ожиданий.       Альберт хотел видеть в Эвелин её мать, искал в её глазах выражение безграничной нежности, с которой на него смотрела Элоиза, но видел на лице Беркли-младшей только ненависть и отвращение. Тогда, о чём он никогда и ни разу не сожалел, ему пришло в голову подчинить и привязать к себе непокорную дочь самой для него лучшей женщины в мире.       Чандлер до сих пор помнит, какой ужас отразился на лице девочки, когда она услышала весть о том, что у неё появился опекун, так как она слишком рано лишилась родителей. Альберт торжествовал, ему так нравилась мысль об этом постановлении, что, возвращаясь домой, он сжимал руку девочки сильнее, чем надо было. Отчаяние маленькой Эвелин его ничуть не трогало, он упивался своим положением опекуна, а детские слова, колючие, как тонкие иголки, он раз за разом гасил или игнорировал. Не от того, что ему было неприятно слышать это от ребёнка, но больше от того, чтобы самому не думать о том, что сказала бы на это Элоиза и какого бы мнения она о нём была.       Мёртвые не плачут, не чувствуют, но слышат и видят. Это единственная доктрина, которой придерживался Альберт, порою она даже пугала его, но до сих пор он ни разу — мысленно или вслух — не просил прощения у той, которая стала виною его странного пассивного помешательства.       Чандлеру не казалось неправильным, что он настолько сильно желает завладеть единственным, что осталось от Неё, желает подчинить себе, привязать к своей жизни, оставить рядом. Он знал, насколько ему всё равно на чувства Эвелин, но черты любимой женщины, частично передавшиеся на лицо ребёнка, всякий раз искажались в бессильной и сугубо детской злобе, стоило ему оказаться рядом. Также Альберт осознавал свои слишком эгоистические побуждения, но никакого неудобства от них не испытывал.       На душе у него давно лежал недвижимый камень безнадёжности, в защиту себе он выбрал лицемерие и равнодушие. Алчность его нисколько не пугала, — наоборот, лишь в ней одной он видел возможное своё материальное счастье. Но счастье это оказалось без девчонки недостижимо. Конфискация в будущем её мужа, возврат её к себе на правах служанки, богатая жизнь в фамильном поместье Беркли, — всё вырисовывалось в его воображении с такой точностью и ясностью, что иной исход Чандлер и представить себе не мог.       Однако такой исход случился нежданно-негаданно. Мерзкая своенравная девчонка сбежала, — да ещё как! — в день своей свадьбы, чуть ли не прямо из-под алтаря, в пыльную бурю, в белом платье. Элоиза, надо заметить, при жизни тоже любила неожиданные представления, но всё-таки не дошла когда-то до того, чтобы сбежать со своей свадьбы. Определённо, Эвелин во много раз превзошла свою мать в тяге к красивым и драматическим зрелищам.       Казалось бы, чёрствое и невозмутимое сердце при воспоминании о госпоже Беркли болезненно сжалось в груди Альберта. Он небрежно бросил синий камзол на тумбу, дошёл до двери, спустился вниз, негодуя, что его потревожили во время занятий делами галантереи, и перед его суровым взглядом предстали двое отплёвывающихся от пыли людей. Глаза одного из них закрывала тёмная шляпа с огромными полями, и видна была лишь нижняя часть лица, великолепно украшаемая несколькими шрамами на подбородке и ходившими от злости желваками. Неподалёку стояли две лошади и загнанно дышали.       Тот парень, что был помоложе, рывком стянул свою шляпу, сжал её тёмными пальцами и взглянул на Чандлера со страхом и преданностью. Другой же не выражал решительно никаких эмоций, засунув руки в карманы кожаных брюк для верховой езды.       — Говорите, — великодушно разрешил Чандлер, прикрываясь от еле заметного ветра дверью, который как-никак, но всё равно нёс в себе неугодные его персоне песчинки.       — Вперёд плата, х-хозяин, — нерешительно начал парень помоложе, но его тут же в нетерпении перебил Чандлер.       — Нашли?       — Нашли, — буркнул грубым голосом мужчина в шляпе и сплюнул прямо на крыльцо особняка, — да что толку с того…       — Как что толку?! — до крайности возмущённый его поведением, Альберт даже попробовал пригрозить, но кое-что важное заставило повременить с этим. — Где она, Джо?       Тот пожал плечами, поднял голову и кивнул куда-то влево, за хаотичное нагромождение кустов, распространённых по саду. Его чёрные глаза излучали величайшую досаду и могли, казалось, прожечь в своём неудавшемся тесте дырку.       — В монастыре она.       — Ты говорил с ней?       — Сколько вопросов, уважаемый господин Чандлер, — он хитро взглянул на Альберта, двинул плечом и беззаботно продолжил, — вообще-то мне не было велено врываться в священную обитель.       — Ты должен был привезти её сюда, — галантерейщик ткнул пальцем в сторону бесперспективного жениха и ещё сильнее нахмурил брови.       — Я уже больше ничего вам не должен, Чандлер.       Почтальон в ответ тоже нахмурился. По прошествии этого разговора компаньон Джо отходил всё дальше от метавших молнии мужчин. Застенчивый Билл был несколько труслив в повседневной жизни, что с лишком возмещалось во время редких стычек, потому что стрелял он на редкость метко, но даже это преимущество не мешало ему побаиваться Джо. С виду неотёсанный и грубый, тот производил впечатление очень сильного и невозмутимого человека. Он не стыдился своей профессии и, хоть в его распоряжении был конь тёмной масти, обладающий чрезвычайной резвостью, предпочитал неторопливую езду на тележке с ослом.       Джо очень разозлился, когда его невеста, которая вот-вот должна была стать женой, улизнула прямо из рук. Эвелин ему очень нравилась, но раздражала порою до жути. Джо ещё до свадьбы поклялся показать себя жене с лучшей стороны, но та почему-то с самого начала взирала на него с неприязнью и не давала прикасаться к себе. Жалоба Чандлеру не дала никаких плодов, Джо получил в ответ только хитрый взгляд и лукавое: «Посмотрим, что будет после свадьбы».       Джо прекрасно понимал, почему Альберт так скоропостижно выбрал суженого для своей подопечной. Разве он не видел горящих глаз, когда речь заходила о состоянии Беркли? Неужели Чандлер выражает подлинное желание сделать Эвелин счастливой? Да ни в жизнь. Джо также понимал, что придётся пережить Эвелин, прежде чем она смирится со своей участью. Из князей в грязи, как говорится.       Джо поджал губы. Он сочувствовал бедной девушке, которая пошла на такую жертву, лишь бы не быть его женой. Но этот её поступок так задевал и ранил его мужское самолюбие и гордость, что он волей-неволей всё-таки желал когда-нибудь её выпороть за непокорность. Ещё никому в этих краях одинокий и неприступный женский монастырь не казался более привлекательным, чем замужество. И этот факт злил Джо ещё сильнее. Но он не мог просто так ворваться туда, распихивая служительниц Господа на своём пути направо и налево.       Застенчивый Билл хотел было обманом проникнуть в комнату Эвелин, но Джо остановил его. А Джо Билл слушался беспрекословно, потому что всё-таки побаивался его. Теперь же Джо понимал, что на Эвелин ополчилось сразу двое мужчин, желающих сначала объяснений, а потом расправы. И в их числе состоял сам Джо. Что-то сродни чувству противостояния и соперничества шелохнулось в его душе, и он с ещё большей неприязнью взглянул на кусающего губы Чандлера.       — Надо поставить эту своенравную девчонку на место, — сказал, наконец, Альберт. — Мне надоело, что она меня вокруг пальца уже который раз обводит.       Джо заторможено кивнул, потом посмотрел на своего компаньона. Застенчивый Билл от одного взгляда Джо тут же вернулся на своё прежнее место рядом с ним. Чандлер нехотя кивнул им головой, приглашая войти. Ему было неприятно пускать этих людей в дом, который уже завтра-послезавтра мог быть полностью его, однако жилка приличия, пока что не засохшая окончательно, советовала ему проявить гостеприимство, чтобы неудавшийся зять и его друг могли отдохнуть после дороги и поделиться наконец своими рассказами.       Каким бы эрудированным в плане погонь и авантюр Джо не был, Чандлеру было почему-то приятнее слушать рассказы застенчивого Билла. Наверное, потому, что между ними до этого ещё не случалось каких-либо разногласий. В то время, как с Джо они соперничали всегда, когда не лень, а крупное разногласие, возникшее между ними, напрямую касалось Эвелин. Чандлер обвинял Джо в том, что тот не смог сберечь свою будущую жену и позволил ей так уйти, даже не пробуя нагнуть её сугубо материнский твёрдый характер; Джо, в свою очередь, порицал Чандлера за то, что он относится к Эвелин с непониманием и жестокостью, раз позволил ей так надломить свою жизнь. Ни один из них не знал точно, в чём заключалось их соперничество. Джо догадывался, что виною всему девичья любовь, которой они так желают. Чандлер ждёт любви дочерней, а Джо другой любви, юной, страстной, трепетной, преданной.       Соперники прошли на кухню, за ними плёлся застенчивый Билл, на каждом шагу ища возможности смыться из неблагоприятной атмосферы между этими двумя. Но его, разумеется, никуда бы не отпустили, потому что каждый из них ждал рассказа. Джо — в подтверждение своему собственному, Чандлер — более правдивого изложения событий.       Джо начал свой рассказ как обычно — драматично и с лирикой.       Солнце палило нещадно, над пыльной землёй трепетало марево жара, единственное желание путника в такой зной — фляга холодной воды. Они с Билли качались в сёдлах, как покинутые всеми ветрами корабли в безграничном просторе песчаного моря. Им было нестерпимо жарко, но вот вдали показалась одинокая акация, да, та самая, которая паршиво, но всё-таки укрывает от горячего воздуха в подобную погоду, и они во весь опор поскакали к ней, намереваясь хотя бы минуту-другую отдохнуть от жара. Но потом Билли своим острым зрением заметил около сухого ствола дерева лошадь, потом ещё одну. Через несколько секунд из-под акации стремительно и быстро, как свободные и лёгкие птицы, вылетели два всадника на белой и чёрной лошади. Из-за марева, словно пеленой распростёртого над пыльной землёй, они не видели, кто именно это был. Но их лошади оказались резвее, и в какую-то минуту они начали их настигать. Всадники оказались двумя женщинами. На белой лошади была блондинка, как на другой, судя по шибко пышной рыжей шевелюре, восседала сама аббатиса Гвеннит Калхоун. Культурную прогулку таким галопом не совершают. Когда они уже были около крыльца святой обители, монахини даже не стали в этот раз отрицать, что некая Эвелин Беркли действительно поселилась в монастыре.       Чандлер присвистнул. Застенчивый Билл, тщательно изучая мимику на его обыкновенно хмурой физиономии, рискнул заметить, что он больше не нужен, так как Джо в этот раз изложил суть вполне понятно, если бы, конечно, опустил художественное описание пейзажа. Но на него шикнули, как на докучливого ребёнка, и Билл поднял руки в примирительном жесте, неловко улыбаясь. На самом деле, сейчас его занимал только вопрос об оплате. Застенчивый Билл не имел никакого отношения ни к Чандлеру, ни к Эвелин, поэтому за свою работу надеялся на хоть какое-нибудь вознаграждение. Но, будучи очень терпеливым малым, решил выслушать всю беседу этих двух, по каким-то только им известным причинам не желавшим его отпускать, и потом, когда Чандлер будет в хорошем расположении духа, потребовать плату, существование которой уже начинало его тревожить. Поэтому он тихо опустился на табурет и приклеил свой взгляд к светло-коричневым перчаткам своего нанимателя.       — Значит, моя девочка сразу же попалась под влияние аббатисы, — задумчиво буркнул Альберт. — Калхоун та ещё гадюка.       — Простите? — Джо поднял голову и сделал вид, что не расслышал.       — Ничего. Теперь нам нужно решить, что делать. В этой цитадели её оставлять нельзя, сожрут заживо на благо Господу.       — Мне казалось, что женщины друг с другом солидарны больше, чем мужчины, — неловко вставил своё слово застенчивый Билл, но на него вновь не обратили внимания.       — Непокорная девчонка! Я тебя научу старших слушаться. Ну, ничего! На этот раз она от нас не убежит, — сделал утешительный, но не слишком уверенный, вывод Чандлер. — Этот монастырь, — он изобразил в воздухе кавычки, — настоящий гадюшник. Там всем заправляют две женщины. Эта ваша Калхоун и старая монахиня Сара, и я не горю желанием пояснять, чем они там могут заниматься. Калхоун в родстве с важной шишкой, но ей даже этого не требуется, чтобы помыкать послушницами так, как она хочет. Она имеет вес даже за пределами своего монастыря. Я бы не стал с ней вторично связываться. Но ради Эвелин я готов на всё.       — Полностью присоединяюсь к вашему мнению. — У Джо даже голос при этих словах смягчился, и он уже с меньшей неприязнью посмотрел на Чандлера. — Я ещё не имел возможности встретиться с госпожой Калхоун лично, но о ней ходят поистине фантастические слухи, и я не имею каких-либо причин не верить им. Эвелин должна быть вытащена оттуда до того, как эта воронка поглотит её. Она моя будущая жена при благоприятном стечении обстоятельств, и я, по правде говоря, воспылал к ней любовью за это короткое время. Ради Эвелин я тоже на всё готов!       Чандлер удовлетворённо кивнул.       — Отлично, что ты тоже ради Эвелин на всё готов. Поэтому, Билл, у нас есть к тебе задание.       И двое мужчин с видом, не терпящим и пресекающим на корню все возражения, повернулись к совсем стушевавшемуся под таким вниманием застенчивому Биллу.