Запретов не может быть

      Эвелин вскрикнула и проснулась. Кошмарный сон тут же выветрился из её памяти, но её пробуждение всё-таки принесло кое-какие результаты. Она до сих пор находится в комнате, где её вчера оставила аббатиса, за окном ночь, а рядом сидит напуганная Эмили, которую, видимо, приставили наблюдать за ней. Этот факт если не взбесил её, то разозлил точно, и ей невыносимо захотелось на ком-нибудь сорвать накопившиеся эмоции. Но девушка смотрела на неё с опаской и какой-то необъяснимой нежностью, поэтому Эвелин решила немного подождать до начала своего возмездия.       — Где госпожа Калхоун? — совершенно будничным голосом машинально поинтересовалась Эвелин, будто обсуждала с подругой утреннюю газету.       — Она внизу, — быстро ответила Эмили, всё ещё недоверчиво поглядывая на Беркли, но уже пересев на кровать поближе. — Госпожа всю ночь глаз не сомкнула. А мне вот велела прийти к вам, чтобы занять вас разговорами или просто хотя бы рядом побыть. Мисс Беркли… вам нездоровится?       Волнение, ощутимое в голосе девушки, привело Эвелин в себя, она неловко улыбнулась своей временной камеристке и поспешно заверила ту, что всё в порядке. Мысли лихорадочно бились в её голове. Конечно, можно показательно расплакаться, разжалобить Эмили, умолять помочь бежать отсюда, кидаться ей на шею, чтобы, в конце концов, та прониклась настолько, чтобы готова была пойти даже против воли г-жи Калхоун. Хотя вряд ли эта кампания будет иметь успех, особенно учитывая беспрекословное подчинение всех послушниц монастыря. И аббатиса требовала подобного ещё и от Эвелин!       Беркли содрогнулась от страха и безысходности. Но чего ей в жизни ещё сделать придётся? Была не была, в её положении все способы хороши. Тем более, она действительно сейчас очень себя жалела, что позволила взять над собой верх. Единственный человек, который будет о ней думать, это Альберт, но Эвелин к нему в руки попадать ни разу не желала, чтобы не быть снова пойманной и после стать несчастной.       А второй человек, которому она могла нравиться или быть, по крайней мере, сколько-нибудь интересна, это Джо. Но Джо слишком узколобый, чтобы помочь ей бежать, он, наоборот, будет добиваться брака. И это очень плохо. Эвелин тихо вздохнула, пожалела себя ещё раз, собрала весь талант проникновенно рыдать, положенный ей богом, и отчаянно повалилась на колени сидевшей рядом Эмили.       — А-а, бедная я несча-астная!.. Моя жизнь так рано загублена-а… Что же мне делать тепе-ерь, когда я одна во всем мире?.. Я так хотела быть счастливой, так хотела, Эмили, ты понимаешь… В моей жи-изни было так много го-оря, а вот теперь я совершенно одна, заперта зде-есь, как у-узник…       Растерявшаяся Эмили, однако, быстро взяла себя в руки и стала сбивчиво утешать Эвелин, гладя её по светлым растрёпанным волосам. Эвелин же так проникновенно комкала её платье, так самозабвенно поливала слезами её колени, что Эмили, предупреждённая госпожой Калхоун о возможных истериках, всё же прониклась и искренне сочувствовала ей.       — Мисс Беркли, вы не одиноки. Госпожа будет заботиться о вас, она обещала это сама. И к тому же, вы не знаете, куда вам идти. Успокойтесь, пожалуйста, мисс Беркли, прекратите плакать, вы не одиноки, у вас здесь есть друзья. Ну же, успокойтесь!       Убедившись в ожидаемой непреклонности Эмили, хоть та и говорила сочувственным и сожалеющим тоном, проникновенные подвывания Эвелин, сопровождающие всю речь девушки, стали уже не такими искренними и громкими. Беркли вскоре замолчала под тихие успокаивающие слова Эмили, спрятала лицо в мокрых складках платья и затихла, боясь поднять голову.       Всё оказалось напрасным, и теперь Эвелин было очень стыдно за свою выходку. Она даже при маме такого себе не позволяла. На что она, интересно, надеялась? Что Эмили тут же живо вскочит, отопрёт дверь и под ручку проводит её до выхода, отирая слёзы умиления? Какая глупость.       Эвелин казалось, что она исчерпала все свои силы этим бессмысленным выпадом. Внутри она чувствовала опустошение, ей захотелось снова уснуть. Но Эмили была уверена, что мисс Беркли сейчас как никогда нуждается в её словесной поддержке, поэтому она снова начала разговор, но уже более цивилизованный и осмысленный, построенный не на эмоциях, а уже на одном интересе.       — Скажите, а вы любите кого-нибудь? Нет, я знаю… вернее, догадываюсь, почему вы сбежали со своей свадьбы, — Эмили, которая хотела поддержать Эвелин или, на крайний случай, удовлетворить лишь свой интерес, стушевалась, смутилась, поняв, какую, на самом деле, интимную и болезненную тему задевает, но, поборов первый стыд, всё же продолжила. — Соответственно, вы не можете любить своего жениха…       — Почему? — у Эвелин даже сил не осталось, чтобы удивиться своему дерзкому и неправдоподобному противоречию, но она решила перейти в нападение, пусть даже и словесное, хоть для её тонкой и нежной натуры это было противоестественно. — С чего ты взяла, что я не люблю, например, своего жениха?       Чтобы закрепить произведённый эффект, Беркли поднялась с колен Эмили и теперь внимательно следила за малейшими изменениями в её мимике. Эмили заметно растерялась, попыталась спрятать глаза и невнятно буркнула:       — Потому что вы были счастливы выйти за него замуж, если любили бы его.       Эвелин промолчала, не отрывая взгляда от лица девушки.       — В смысле, я не это хотела сказать, мисс Беркли… — тихо сказала Эмили, ещё больше стушевавшись от повышенного внимания к её словам. — Просто мне кажется странным то, что вы вот так сразу решили сбежать… Ну, если бы вы любили, то остались бы… Наверняка… Потому что не сбегают, когда любят.       Эвелин молча кивнула и подошла к окну. Она прикоснулась пылающей щекой к холодному стеклу, тщетно пытаясь утихомирить бушующие чувства в своей груди. Внезапная вспышка догадки, мелькнувшая на периферии сознания, заставила её поспешно отстраниться и ухватиться за ускользающую мысль. Беркли чувствовала на себе взволнованный взгляд Эмили, но надежда, появившаяся на миг в её сердце, уже полностью завладела её существом в самое короткое время.       Окно! Она может бежать через окно, ведь оно никогда не запирается по той причине, что находится на втором этаже, следовательно, у аббатисы не возникает подозрений, что узница вдруг решит бежать через окно. О, как она ошибается! Эвелин тоже может быть самостоятельной и имеет право распоряжаться собой, как ей угодно. Она сбежит, поселится в каком-нибудь крестьянском доме, сменит шёлк и ситец на дерюгу и нанку и будет молиться богу, тогда о ней все забудут, и только тогда представится действительная возможность бежать. Здесь ей больше искать нечего.       Эта надежда так ей завладела, что она, совершенно забыв о присутствии Эмили, кинулась к двери, проверяя, не заперта ли та. Но даже отрицательный результат не смог сломить её воспрянувшей воли, желавшей скорейшего освобождения и свободы. Внезапная улыбка вмиг украсила её лицо, слегка опухшее от слёз и усталости.       Теперь она была уверена, что ключ находится у Эмили, на всякий случай, чтобы она не смогла убежать сразу. Но Эвелин не нужно было рядом того, кто мог бы ей помешать. Поэтому она повернулась и, наверное, более резким голосом, чем нужно было, попыталась отправить Эмили восвояси.       — Эмили, — сказала она, — мне нужно побыть одной. Выйди. Со мной ничего не случится. И передай своей госпоже, чтобы она ни о чём не волновалась.       Но Эмили с грустью покачала головой и вздохнула.       — Что это значит? — воскликнула Эвелин. — Почему ты отказываешься? Я же сказала тебе, что мне нужно побыть одной, я не хочу сейчас никого рядом с собой видеть!       — Прощу прощения, мисс Беркли, но я физически не могу отсюда выйти.       — Да что это значит?! — повторила Эвелин более недовольным тоном, страшась того, что её надежда на свободу разрушится ещё раньше, чем вполне реализуется. — Что ты говоришь! Как не можешь выйти? Не морочь мне голову, выходи!       — Не могу, — Эмили вновь покачала головой, — поймите меня правильно. Госпожа Калхоун не доверяет вам, мисс Беркли.       — Это логично.       — И мне госпожа Калхоун не доверяет тоже. Она знает о том, что вы знакомы со мной дольше остальных, поэтому решила отправить меня к вам.       — А где же она сама?       — Внизу, я же говорила вам, забыли? Сейчас она решает вопрос с Ами.       — Ами тоже заперта, небось? — саркастично воскликнула Эвелин.       — Почему же? — несколько меланхолично ответила Эмили. — Она в полном здравии и свобода в монастырских стенах в полном её распоряжении.       В памяти Эвелин возникла неразговорчивая девушка, с тёмными жгучими глазами, смотрящими недобро и с недоверием. Беркли инстинктивно поёжилась, вспоминая тяжелый взгляд Ами. Но злость снова вспыхнула в ней, и Эвелин накинулась на Эмили.       — Тогда почему я сижу здесь уже целые сутки? — спросила она.       — Не сутки, всего шесть часов, — ответила Эмили, изо всех сил стараясь сохранить самообладание. Голос её дрожал, она жалела Эвелин, каким-то шестым чувством догадываясь, зачем именно госпожа решила держать девушку взаперти, если с остальными так ещё ни разу не случалось. Исключая Ами.       Эмили наткнулась на твёрдый взгляд голубых глаз, которые словно излучали разочарование в ней самой. Эта догадка потрясла девушку, по-прежнему сидящую на кровати, и ей захотелось беззвучно заплакать. Желание подружиться вмиг превратилось в безмерную жалость. Эвелин, наверное, считает её теперь предательницей, если не хуже.       — Дай мне ключ.       Эмили вздрогнула от звука этого голоса, который дрожал точно так же, как её собственный минутой ранее. Она подняла голову, увидела над собой тонкую фигуру девушки, которой так не шёл командный тон, и протянутую к ней руку. Эмили испугалась.       — Н-нет, — ответила она.       — Что?       — Нет. У меня его нет.       — Как у тебя его нет?       Эмили стиснула зубы, боясь взаправду расплакаться. Ей было очень неприятно и обидно попасть в такую ситуацию, когда не возможно пойти против приказа. Вот сейчас она по какой-то странной прихоти госпожи Калхоун заперта в этой комнате с девушкой, обманутой и почти отчаявшейся.       У Эвелин загорелись глаза, стоило ей заметить малейшее замешательство со стороны девушки. Но она довольно быстро взяла себя в руки, её лицо снова приняло милое выражение. Эвелин положила руку на плечо Эмили, натянуто улыбнулась, стараясь успокоить, и опустилась на кровать рядом с послушницей. Эмили очень удивилась, когда девушка мягко обняла её, прижимая к себе. Она инстинктивно дёрнулась, тело всё ещё помнило давнее ощущение боли, которую она пережила, только попав в этот монастырь. Это было одной из тех причин, почему Эмили настолько боялась ослушаться госпожи аббатисы.       Но мисс Беркли погладила её по плечам, мурлыкнула что-то бессмысленное, мягкими, но настойчивыми, движениями уложила Эмили к себе на колени. Эмили же, только сейчас поняв, насколько сильно она хочет сейчас спать, без всякой задней мысли положила голову на бёдра Эвелин, вновь испытывая забытое доверие и простую тихую радость от того, что кто-то гладит её по плечу.       Эвелин хитро прищурилась, бросила взгляд на тьму за окном, на поворот, плохо видимый из-за скудного освещения, и вздохнула. С её губ слетела еле слышная мелодия длинной колыбельной, которую она по-прежнему помнила в исполнении своей мамы у её детской кровати. Но она силой воли заставила себя забыть о воспоминаниях, вложив в свой голос как можно больше безликой нежности, продолжая степенно гладить расслабившуюся Эмили по голове, иногда касаясь нежной кожи щеки.       Эмили горестно вздохнула, ресницы её дрогнули, губы приоткрылись. Эвелин не сводила пристального и внимательного взгляда с её безмятежного лица, а колыбельная всё лилась и лилась, убаюкивая Эмили. Беркли подсознательно знала, что в таком деле не нужно торопиться, поэтому конец ночной детской песни она пропела совсем уже тихо. Между тем, её коварная улыбка, украсившая милое лицо, совершенно не вязалась с нежными словами колыбельной.       Осторожно устроив Эмили на кровати, она расстегнула её чёрное платье, сняла с шеи тесёмку с небольшим ключом, которую ей до этого ещё показывала госпожа Калхоун, и, сдерживая рвущиеся наружу надежду и радость, осторожно подбежала к двери. Она сжимала ключ в руке почти до боли, пока не поместила его в замочной скважине. Но, после первой попытки открыть замок, ключ не повернулся.       Беркли нахмурилась. Ей и в голову не приходило, что сейчас что-нибудь может пойти не так. Она более надёжно ухватилась за ключ, со всей силы пытаясь его повернуть хоть на миллиметр. Но не отчаявшись и после двенадцатой попытки, Эвелин вынула ключ, развернула его другой стороной и с новыми силами стала пытаться вырваться из этой комнаты.       Но всё было безуспешно.       Эвелин отошла от двери, приблизилась к догорающим свечам и долго смотрела на небольшой ключ, который почти ничем не отличался от того, который показывала ей Калхоун. Тесёмка та же, цвет такой же, размер идентичен. Тогда что?       Неужели ключ, который Эвелин сейчас держит в руках, всего лишь подделка тому, который сейчас, вероятно, находится у Гвеннит? Беркли в бессильном отчаянии поджала губы и бросила источник своих проблем на свободную половину кровати. Эмили, ничего не замечая, улыбалась во сне, подложив под щёку ладонь. Впрочем, Эвелин не обращала на неё никакого внимания.       Пришлось возвращаться к первоначальному плану побега через окно. Она максимально аккуратно и осторожно выдвинула большой ящик из изножья кровати, в котором оказалось несколько пар сложенных белых и бежевых простыней и наволочек. Но в ящике было ещё и другое отделение, похожее на наскоро сделанное вручную, и в нём Эвелин обнаружила множество чёрных длинных лент и шнуров, сотканных из тонкого и эластичного материала. Беркли с удивлением посмотрела на это беспорядочное нагромождение странных здесь атрибутов какой-то одежды, но не стала его трогать. Во всяком случае надобности её ограничивались атрибутами спальными.       Эвелин повернула несколько широких пластинок и крючков и открыла первое окно, ближнее к стене. Свежий прохладный воздух, который прогнал остатки сна, она вдыхала с наслаждением. Ночь была темна, поэтому девушка не видела, что было внизу, а заранее запоминать, какое именно расстояние от окна второго этажа до земли, она не потрудилась.       Беркли прикрыла окно, вернулась, неумело связала четыре простыни, оставляя много ткани между узлами, боясь свалиться на середине пути. Эмили безмятежно спала, совершенно ни о чём не подозревая. Эвелин открыла второе окно, просунула в образовавшееся пространство один конец соединённых простыней, опустила его вниз, достала через первое окно и плотно завязала с длинным концом. Несколько раз дёрнув на себя простыни, она проверила их надежность.       Вдруг сверху послышался какой-то тихий скрежет. Эвелин замерла, уверенная в том, что её заметили и теперь переведут в какое-нибудь ужасное подземелье без света и чистого воздуха, где она будет чахнуть до скончания своего века. Такая перспектива ужаснула Эвелин, но она решила всё-таки проверить, что бы это могло быть. Беркли взяла тройной подсвечник с прикроватного столика и подошла к окну. Она вытянула перед собой руку, подождала, пока огоньки выправятся, и вгляделась в темноту ночи. И тут же обмерла от удивления.       Прямо перед ней, уходя ввысь и кончаясь где-то далеко внизу, болталась толстая верёвка, закреплённая, по-видимому, где-то на крыше. Эвелин нагнулась вперёд, насколько смогла, и попыталась достать верёвку свободной рукой, но та оказалась для этого слишком далеко. Верёвка вдруг резко качнулась в сторону, поползла вверх и замерла. Перепугавшаяся в ту же минуту Беркли услышала более отчётливый скрежет и скрип, с каким обычно затягиваются верёвочные толстые узлы.       Эвелин вскрикнула.       Она отпрянула от окна. Свечки потухли от резкого движения, погрузив комнату в темноту. Эвелин уже приготовилась падать в обморок, как её внимание привлёк другой звук. Он показался ей самым желанным и красивым звуком на свете. Ключ, на этот раз подлинный, отпирал замок.       Ручейки света поползли по каменной стене, из-за поворота появилась госпожа Калхоун. Её рыжие кудри, ничем не скрываемые, казались в свете свечей растрёпанными до крайности, неопределённого цвета глаза приобрели оранжевый оттенок и смотрели строго, наверное, даже чуть насмешливо.       Эвелин показалось, что она сейчас умрёт от перенапряжения.       Даже при таком скудном освещении было видно, как грудь аббатисы, особо ничем не скрываемая, кроме тонкой чёрной ткани, мерно колышется в такт её шагам. Взгляд Эвелин невольно приклеился к этой необычно подвижной части тела, не столько с умыслом полюбоваться, сколько с целью не смотреть этой женщине в глаза. В такие необыкновенные и пугающие глаза.       Лёгкая улыбка на лице аббатисы вмиг исчезла, сменившись неприятным выражением недоверия и скрытой угрозы. Бросив один лишь взгляд на спящую на кровати Эмили, Калхоун необыкновенно тихо и быстро подошла к окну, небрежно взяла в руку конец простыни, лежащий на подоконнике, который Эвелин ещё недавно собиралась бросать вниз. Сейчас же ей хотелось одного, — чтобы все связанные простыни испарились, словно по волшебству и не мозолили сейчас глаза. Но ничему подобному не суждено было сбыться так скоро. Аббатиса недолго вглядывалась куда-то в темноту за окном, не воспользовавшись даже светом свечей в своей руке, но потом её фигура вмиг ожила.       Перед глазами словно мелькнула рыжая молния, — Калхоун стремительно обернулась и приблизилась к инстинктивно сжавшейся девушке, — грозный взгляд опалил её волной стыда, прокатившегося по красным щекам, открытой шее и, казалось, прямиком к самому сердцу. Эвелин зажмурилась, но осталась стоять на месте, судорожно прижимая к груди потухший и остывший подсвечник. Она внезапно почувствовала себя маленькой, жалкой и до невозможного уязвимой под этим пристальным всепроникающим взглядом.       — С тобой я потом поговорю, девчонка, — сказала Калхоун громким шёпотом и быстро двинулась к двери, не озаботившись уборкой простыней, словно уверенная в том, что Эвелин после такого потрясения вряд ли сможет предпринимать какие-либо решительные действия.       Аббатиса мелькнула за поворотом, унося с собой три пятнышка света, затрепыхавшихся от быстрой ходьбы. Эвелин без сил упала на постель.

***

      На крыше было холодно, дул еле заметный ветер, но на фоне блеклого светлеющего горизонта отчётливо угадывалась угловатая фигура, пыхтящая и нетерпеливая. Калхоун оставила подсвечник в тёмной мансарде на лестнице, ведущей на крышу, и поднялась вверх тихо и бесшумно, полагаясь только лишь на своё острое зрение, позволявшее ей видеть даже ночью.       Фигура на крыше ругнулась.       Глаза аббатисы окончательно привыкли к темноте, она слилась с одной тёмной башенкой из множества других таких же и замерла.       Фигура перед ней была никем другим, как мужчиной-похитителем прекрасной Эвелин из заточения, посланная, по-видимому, любящим опекуном. Калхоун сумела разглядеть даже небольшой свёрнутый мешок, пристёгнутый к поясу мужчины, там же был и моток тонкой эластичной верёвки. Для чего нужен мешок и верёвка аббатиса угадала безошибочно и саркастично ухмыльнулась, смотря прямо перед собой и замерев как изваяние.       По-видимому, намерения «друзей» Эвелин были как нельзя серьёзны. Калхоун чисто из солидарности постояла ещё немного, дав похитителю убедиться, что его кампании ничто не грозит, затем ещё раз невообразимо едко улыбнулась, той самой улыбкой, не предвещавшей ничего хорошего.       Закинув длинную верёвку наподобие лассо на крышу и рассчитав местоположение ближайшей трубы, похититель, скорее всего, влез по ней, держась сразу за два конца. Затем, оказавшись наверху, стал перевязывать петлю, крепче закрепляя узел, но совершив его таким образом, что, дёрнув снизу за один конец, можно было бы спустить на землю всю верёвку, и чтобы она выдерживала двоих людей. Такой способ вязки узлов был занимательным, но чуть ли не самым рискованным, потому что была прекрасная возможность на середине пути по ошибке схватиться не за две, а только за одну верёвку, и сразу же красиво полететь вниз.       Прокрутив в голове этот банальный и отнюдь не самый безопасный способ похищения, Калхоун вынула из рукава небольшой кинжал в ножнах, чтобы даже при малейшем свете лезвие не блеснуло и не выдало её присутствия. Похититель вздохнул, ухватился за обе верёвки, подошёл к самому краю крыши, спустился и начал неспешно скользить вниз. Калхоун показалось, что вены на его оголённых локтях вздулись, но, скорее всего, не от привычного для мужчины упражнения, а от простого волнения.       Аббатиса так же тихо подошла к самому краю крыши, вынула из ножен кинжал, состроила театральную гримасу сожаления и одним точным ударом отрубила одну из верёвок, стоило похитителю оказаться на одном уровне с окном Эвелин. Послышался мужской вскрик, а за ним ещё один, женский, и в нём было даже больше страха, чем в голосе падающего человека, имеющего более всего вероятный риск покалечиться.       Калхоун вздохнула. Всё-таки какая же эта Беркли трусиха. Мать её такой не была.       Аббатиса вдруг нахмурилась. Её воспоминания, казалось, уже померкшие под натиском семи лет, вновь вставали в её памяти, люди в них были живые, словно и не они когда-то были мертвенно бледны, и не их черты и изгибы вырисовывались под белыми саванами в тёмных комнатах. Калхоун вздохнула снова, но теперь с горечью и каким-то обречённым пониманием того, что всё в мире имеет свои принципы и степенность, даже если эта её доктрина касается как-либо мёртвых.       Гвеннит было тяжело повторять про себя тот давно заученный факт, что всё уже не вернуть, и что Элоиза, которую она так любила чистой, не опороченной любовью, безответной любовью, больше никогда ей не улыбнётся и не скажет: «Я сегодня ждала вас, госпожа Гвеннит» и не засмеётся ей тихо и приветливо.       Занимался рассвет, вдали уже был слышен резкий топот копыт, несущий одного запоздалого всадника, стоны всё-таки покалеченного человека снизу уже прекратились, но Калхоун всё ещё стояла на крыше одиноко и тихо, замерев с кинжалом в руке, отблески которого ложились на её печальное лицо.       Аббатиса смотрела вдаль, где за неясным и неопознанным горизонтом рождалось солнце, чтобы вновь умереть сегодня вечером. Несколько часов прошли как во сне. Женщина, стоящая на крыше, думала о том, как несчастен может быть каждый человек, когда вот так уходит, чтобы умереть, его личное солнце. Мысли становились уже неясны, затмеваемые живительным и мягким утренним солнечным светом, когда он ещё не так жгуч, как в середине дня.       Гасли звёзды, и так же гасла вся нерешительность Калхоун, завладевшая ею в это странное утро, в которое она позволила приоткрыть завесу откровенности перед самой собой. Она молча, снова натянув постную улыбку на свои губы, побледневшая, но такая же, как и в остальные дни, спустилась вниз, тут же у дверей спален встретив Ами. Девушка, в глазах которой на миг мелькнула радость от встречи, тут же нахмурилась и собралась было накинуться на аббатису с одной ей понятными обвинениями.       Но Калхоун, которая часто проходила мимо девушки, даже не взглянув в её сторону, нежно улыбнулась ей и поцеловала, не дав сказать и слова, притянув к себе трепетно и волнующе. Её голос стал нежен и вкрадчив. Гвеннит тихо сказала на ухо девушке:       — Пойдём, Ами, сегодня ты будешь моим солнцем.       И сразу же заметила, как задрожала рука Ами в её руке.