Седьмое февраля 1939 года. Двадцать пять дней до растворения колец.
— Ох, и сложная же тренировка была сегодня, — протянул Джозеф, потирая ноющую шею. — Как вообще он представлял себе один вдох за десять минут, а потом за те же десять минут выдох, и всё это пока мы плыли кролем? — Но ведь вышло же, верно? — Это да, конечно, но звучит просто дико! — Звучит-то дико, но теперь ты лучше справляешься с управлением своего дыхания при физических нагрузках, — подытожила цель задания Рина. «Сколько терминов! Ей не стыдно так ими разбрасываться, когда она меня поучает? Или она просто подражает Лизе Лизе, чтобы казаться круче?» — А когда ты училась здесь раньше, у тебя были такие странные задания? — внезапно спросил юноша после минутного молчания. — Откуда вдруг такой интерес? — девушка хитро улыбнулась. — Просто скажи: были или нет? — нетерпеливо ответил ДжоДжо. — А то мало ли, может, только я тут такой дилетант, а ты давно это не делала. — Нет, не было такого. Я только изучала азы с Лизой Лизой, — Рина заносчиво поглядела на собеседника, — но про дилетанта ты выразился отлично! Представляю, с каким мужеством ты переступил через себя, чтобы сказать это. Цезарина осталась довольна своей издёвкой и посчитала, что сегодня определённо её день; лицо ДжоДжо приобрело выражение возмущения с ноткой непонимания. — Сделай лицо попроще, а то оно таким останется до глубокой старости, — ухмыльнулась Рина. — И пошли быстрее, я голодная. — Надеюсь, ты не настолько ненасытная, чтобы мне снова пришлось бежать в столовую быстрее тебя и спасать свою порцию, — колко ответил ДжоДжо. Счёт в поединке острых языков постепенно уравнивается. — А кто тебе маску снимет? — парировала Рина. Три — один, и это лишь первая половина дня. За обедом Джозефу удалось уравнять счёт подколов парой шуток — Рина постаралась их игнорировать. После они ушли по своим комнатам до начала тренировки с Лизой Лизой. Расслабившийся за столом, Джозеф продолжил отдыхать, валяясь поперёк кровати; параллельно он думал, будут ли меняться тренировки Мастера изо дня в день, как у Логгинса с Мессиной. Не заснуть ему помогла только музыка, чётко слышимая из комнаты напротив: кажись, Эдит Пиаф, относительно новая певица на эстраде. «Когда бабуля однажды услышала её песни и смогла понять их смысл (откуда она вообще знает французский?), она сочла их неприемлимыми. У Рины такой плохой вкус?» Джозеф не изучал французский язык, и причин бабушкиного вердикта не знал — но верил в правоту уважаемой опекунши.«D'un bout à l'autre de la semaine, Sur les boulevards, dans les faubourgs, On les voit traîner par centaines, Leurs guêtres sales et leurs amours Dans des chemises de dix jours. Sous la lumière des réverbères, Prenant des airs de Pompadour, Ce sont nos belles ferronnières, Ce sont nos poupées, nos guignols, nos pantins. Écoutez dans la nuit, Elles chantent ce refrain: «C'est nous les mômes, les mômes de la cloche, Clochards qui s'en vont sans un rond en poche. C'est nous les paumées, les purées d'paumées Qui sommes aimées un soir n'importe où. Nous avons pourtant Cœur pas exigeant Mais personne n'en veut. Eh ben tant pis pour eux. Qu'è'qu'ça fout, On s'en fout! Nul ne s'y accroche. Il n'y a pas d'amour Et l'on sera toujours Les mômes de la cloche!"»
Задорный голос поющей на пределе своих знаний языка Рины заставил вездесущего Джозефа подняться с кровати, пережить пару секунд лёгкого ортостатического коллапса и зайти без стука в комнату напротив. Зайдя в комнату, ДжоДжо обнаружил у восточной стены ширму, за которой, судя по всему, стоял патефон и чем-то занималась Рина. — Стучаться тебя не учили? — послышалось из-за ширмы поверх играющей песни. — Не мог бы ты сгинуть отсюда, у меня вообще-то гигиенические процедуры. — Сколько пафоса! А я просто хотел узнать, что у тебя тут играет. — Это Эдит Пиаф, тридцать шестой год. Одна из моих любимых песен. — И о чём же она? — Ты слышал простую просьбу? — Нет, я слышал приказ! — как ни в чём не бывало ответил юноша. — Так о чём песня? — О плохом и тёмном Париже и тех, кто никогда не ждал от него пощады, — глубокомысленно ответила Цеппели. — Слишком весёлый напев для угнетённых, не думаешь? — Ты просто конец ещё не слышал. Надрывающийся голос певицы начал напоминать плач, темп мелодии замедлился.«C'est nous les mômes, les mômes de la cloche, Clochards qu s'en vont sans amis, sans proches. C'est nous les paumées, les purées d'paumées Qui s'en vont dormir dans l'horrible trou. Derrière not' convoi Jamais l'on ne voit Ni fleurs ni couronnes, Pas même une personne Qu'è'qu'ça fout, On s'en fout! Quand la mort nous fauche, C'est not' plus beau jour. Cloches, sonnez pour Les mômes de la cloche!»
— Конвой… Флёр — цветы… Морт — это же смерть. О чём это она вообще? — ДжоДжо немного запутался. — Бедных девиц, когда-то даривших ласки всем желающим, уже хоронят, умерших в нищете. И никто не идёт за жалким гробом, нет никого на похоронах, нет венков; но пусть смерть станет самым красивым их днём. — Не слишком воодушевляет. — Так оно и случается, — чуть потухшим, но с долей безразличия голосом ответила Рина. Могло показаться, будто ей это хорошо известно. — Тебе откуда знать? — недоверчиво спросил Джозеф. — Знаю и всё, какая тебе разница? — огрызнулась девушка. — Выйди уже наконец из моей комнаты! Снова пересеклись ребята только в холодной башне у Лизы Лизы. Сегодня они вновь тренировались держать один ритм дыхания: в бою так проще совершать парные атаки. Джозеф выполнял задание как мог и всё оглядывался на свою союзницу — не может такого быть, что он не знает о ней совсем ничего? Как она может с видом знатока размышлять о таких страшных, низменных вещах, как жизнь и смерть проституток в подворотнях? Не очень-то она похожа на настолько несчастных людей, — да и чаще всего он слышал, что из таких низов никто не выкарабкивается, а Рина отлично выглядит и держит себя с таким превосходным изяществом, что ему порой тошно. «Если я не знаю о ней совсем ничего, то нужно это исправить! Так или иначе, мне придётся активно взаимодействовать с ней ещё около месяца». Засыпая в поздний час, ДжоДжо еле отделался от мыслей, преследовавших его ещё со второй половины дня. Он предпочёл ни в чём её не умышлять; она могла просто кичиться тем, что старше его (всего-то на два года!) и опытнее по жизни. Глупая отговорка, но Джозеф легко мог в это поверить.На следующий день. Восьмое февраля, двадцать четыре дня до распада колец.
— Сьюзи? — Да, fidanzata? Проходи. Цезарина зашла на кухню немного раньше, чем обычно освобождалась; сегодняшняя тренировка была чуть короче вчерашней, а ДжоДжо отбывал свой первый штраф — ему предстояло пробежать весь внешний круг острова три раза, и только после этого он имел право прийти на обед. Девушка села на табуретку за небольшим столом и устало положила голову на подложенные руки. — Что-то случилось, дорогая? Ты не заболела? — забеспокоилась Сьюзи Кью, заметив понурый вид Рины. — Нет, я ещё не успела простудиться, — вздохнула гостья. — Но я снова вспомнила детство. Одни из самых странных и даже дурацких моментов. И один такой, можно сказать, тяжёлый… Но я не люблю жаловаться, скорее просто пришла излить душу. — Я вся внимание! — мягко ответила Сьюзи. — Ну… — Рина выпрямилась, — поначалу я вспомнила, как мы ещё с мамой шли к папиной мастерской с ужином — было поздно, папа ещё не ел, а у него большой заказ и домой он пойти не мог. И мы идём с мамой в темноте, мимо нас проходят пьяные девушки — какие-то из них даже полураздетые, у некоторых сильно смазана помада. Мама меня приобнимает, чтобы отвлечь внимание. И тут эта громкая свора видит нас и кто-то кричит: «Какая же милая девчушка! У меня тоже могла быть такая, если б не мои вредные привычки!» Все они так страшно загоготали, мама постаралась закрыть мне уши, сама мрачно оглянулась, и дальше мы шли без приключений. — И правда, хорошего мало… — Ага. А через три-четыре года я пришла в последний раз на мамину могилу перед тем, как нас забрали в Рим. Я рассказывала ей о том, что мы скоро уедем, и я вряд ли когда-нибудь ещё приду сюда. А чуть дальше, в стороне от меня, кто-то стоял у свежей могилы. На ней не было надгробия, но скорбящая точно знала, к кому пришла. Она чуть покачивалась, будто вот-вот упадёт. И с чего-то вдруг ей приспичило меня окликнуть. У неё было неясное выражение лица и заплетающийся язык. Она подозвала меня к себе и показала на могилу: «Знаешь, кого туда положили?» Я покачала головой. «Вот никто кроме меня знать и не будет. Как думаешь, почему?» Я опять промолчала, но она и не ждала моего ответа. «Потому что сдохла она в нищете, и наша позорная работёнка ничего ей не дала, кроме разбитых лица и сердца! И посмотри на меня, девчуля! Смотри во все глаза! Думаешь, сколько лет этой ночной бабочке?» Я испугалась, потому что теперь просто помотать головой я не смогу, ответила наугад: «Сорок три» — у неё были морщины и густо накрашенные глаза. Она засмеялась, закашлялась, а после ответила, что ей всего тридцать. Десятилетняя я была в шоке, и, даже будучи пьяной, эта женщина увидела страх в моих глазах и криво улыбнулась. После я убежала с кладбища. Сказать, что Сьюзи была ошарашена — ничего не сказать. В её жизни, чуть менее долгой, чем у Рины, никогда не было таких ужасов, и только слышать о таком было страшнее, чем пройти по тёмной улице одной. — С чего же вдруг ты это вспомнила? — Песню послушала. ДжоДжо приплёлся ко мне и начал расспрашивать, о чём она. И так я бы не стала вдумываться в её смысл. Но он же дотошный! — Он точно не желал тебе зла! — Конечно, но стоит принять как факт — он бессовестный! — И всё же Джозеф хороший, я это чувствую, вот увидишь! Сомневаться в интуиции Сьюзи Рина никогда себе не позволяла. Быть может, она и права — они знакомы полторы недели; но на данный момент Цеппели чаще видела ДжоДжо не с лучшей стороны. Наверное, он пока не нашёл достаточно причин для уважения к ней. Рине потребовалась пара минут, чтобы прийти в себя. — Тебе помочь с сервировкой? — Будет очень мило с твоей стороны, — лучезарно улыбнулась Сьюзи. Она всегда была рада бескорыстной помощи от Рины. На её хрупкие плечики положено немало обязанностей, которые, кроме неё, больше некому выполнять. Конечно, область её влияния ограничена, но дополнительная пара рук никогда не мешала и на данном участке. Взмыленный Джозеф вернулся на двадцать минут позже Цезарины и застал её в столовой за накрыванием на стол. Её чуть наклонённое вниз лицо дало Джозефу увидеть благородный римский профиль — аккуратный лоб, нос с мягкой горбинкой и волевой подбородок, не выходящий вперёд губ. «Милое дело! Наша гордая птица ставит тарелочки по местам!» — усмехнулся про себя юноша.***
Тренировка с Маэстрой, утомляющая и долгая, наконец закончилась. Джозефу опять некуда было выплеснуть бурный поток импульсивной энергии, которому он давал волю на утренних тренировках. — Смотрю, ты готов ещё часа три колесом ходить, — заметила Рина, заходя в коридор жилого крыла. — Не думаю, что правда так смогу, но всё же что-то ещё поделать хочется. — Можешь пробежать ещё пару кругов по острову, если тебе не хватило в обед. — Нет уж, спасибо! — отмахнулся ДжоДжо. — Как знаешь, — девушка потянулась на ходу, растягивая побаливающие под конец дня мышцы плеч. После такого долгого дня хотелось только посидеть в одиночестве и открыть наконец новую книгу, или посмотреть в иностранном словаре интересные обороты. Разговаривая с Джозефом на его родном английском языке, девушка чувствовала потребность отвечать под стать его шутливым нападкам. На том и закончили, вскоре оказавшись у дверей в комнаты. Но Джозеф помнил о собственном обещании разузнать о Рине всё: — Слушай, Рина… — начал юноша, додумывая вопрос. — А… Когда у тебя день рождения? — «Начнём с малого; может, чуть позже я что-то нащупаю, и она выдаст всё как миленькая!» — Весной, — кратко ответила девушка. — Ну, а когда именно весной? У меня, к примеру, день рождения в конце сентября. Цезарина закатила глаза. — Под конец весны. — Из тебя даже такой мелочи не вытянешь! — вспылил ДжоДжо. — Как у тебя только получается всем нравиться и иметь столько поклонников? — А ты думаешь, что им нравятся мои душевные качества? Всем этим парням хватает только моего внешнего вида и вежливой беседы, которой управляю только я, как бы они не старались, — фыркнула Рина. — И тебя это устраивает? — Вполне, — девушка пожала плечами с самым непринуждённым видом. — Такая чудесная привязанность улетучивается меньше, чем за месяц. — И что ты с этого получаешь? — Почти ничего, просто тешу своё самолюбие на очередном пустоголовом пареньке. — Знаешь, Рина, тебе кто-нибудь говорил, что ты бессердечная? — спросил удивлённый ДжоДжо. Он ожидал что-то подобное, но, услышав подтверждение своих мыслей, воспринял это не так легко. — Не-а. Сьюзи Кью души во мне не чает, считает меня чуть ли не своей сестрой, можешь сам её спросить на досуге. — Цеппели постаралась показать свою незаинтересованность диалогом, осмотрев ногти. — Допрос окончен, синьор детектив? — Нет! Хочу ещё кое-что узнать! — уверенно ответил юноша. — Почему ты не хочешь ничего о себе рассказывать? Рина на секунду смутилась; после её взгляд сильно помрачнел, и светлые брови вновь сошлись у переносицы. — Не твоего это ума дело, понял? — грубо отрезала Рина. — Твои следующие слова: «Вот же настырный!» — хитро улыбнулся ДжоДжо после произнесённой в унисон с Риной фразы. Ему показалось, что он даже прошипел так же, как она. Цеппели была не в восторге от чтения своих мыслей. Джозеф мог хорошенько над ней посмеяться, если бы она не ударила его хамоном. Снова. «Да уж, в итоге надавил не на то, и она точно мне ни шиша не расскажет. Ничего, ещё есть Сьюзи Кью!» — думал юноша, глядя в отражение угрюмого лица своей уставшей надзирательницы. Она стоит, упёршись спиной в дверной проём и скрестив руки на груди, и ждёт, когда он закончит умываться, чтобы снова надеть ему уродскую маску. «По крайней мере, у меня уже есть кое-что: если она не хочет о себе рассказывать, значит, есть что-то такое, о чём она не хочет вспоминать», — размышлял ДжоДжо после ухода Рины. Намордник снова при нём, а сам он провожает взглядом свою соратницу с таинственными скелетами в шкафу. Теперь у Джозефа было ещё больше вопросов, а вместе с ними и причин узнать о Рине больше. Может, она не такая грымза, и они даже смогут подружиться? Пока же некоторые черты характера и поведения девушки раздражали. Потому Джозефу было за что её подкалывать, а импульсивная натура имела свои причины с ней соревноваться. «Если я стану сильнее Рины, то она перестанет умничать и задирать нос при любом удобном случае! Поскорее бы превзойти её…» Поглощённый мечтами о своей блестящей победе над Цезариной, Джозеф мирно заснул, а в комнате напротив причина его зависти всё ворочалась без сна, стараясь не вспоминать то, что она никому больше не хотела рассказывать. Час с новой книгой не смог полностью утопить в глубинах сюжета какой-то неприятный осадок, оставшийся после разговора с Джоджо. Его внезапный интерес к собственной биографии настораживал Рину; мысли в её голове метались то к сегодняшним вопросам Джозефа, то к аккордам пресловутой песни, преодолевая по пути внезапные всплески побочных воспоминаний и реплик. Вымотанный разум медленно, но верно погрузился в пустой сон.