***
Непоседливого Колю хватило ненадолго. Вдохновение пропало, тихие голоса за спиной уже не веселили своими рассказами, а лишь только сильнее навивали на него скуку. Сообщив старшему брату, увлеченному разговором, что муза покинула его, мальчик получил удовлетворяющий его ответ: — Ну, мы можем пойти погулять. — Задумчиво протянул Шастун старший, поднимая взор на друга. — Да, пошлите. Как раз проводите меня до остановки. — Мягко улыбнулся Арсений, плечо которого все по-прежнему было придавлено худым телом. Одеться и выйти бесшумно не составило труда у трех молодых парней. Натренированный Тоша умело орудовал старыми дверцами шкафа, вечно гремящими вешалками и шуршащим замком, наделавшим куда больше проблем, чем детские сапожки. Сердце у проживающего здесь юноши отбивало бешеный ритм от каждого шороха. Трясущимися руками он застегивал обувь брата под фонариком телефона одногруппника. Он помнил те тайные вылазки вечерами под громкие голоса родителей. Они вечно спорили на повышенных тонах, что-то роняли, а женский голос периодически визжал. Только спустя время, повзрослев, в светло-русую головушку закрадывались тягостные вопросы. А почему соседи бездействовали? Неужели тонкие стены не позволяли им услышать мужской рев и женские истерики? Скорее всего они не хотели лезть, вспоминая хорошим словом каждого родителя: отец — приятный мужчина, паркующий машину далеко от окон, готовый помочь с переноской мебели, мать — милая женщина, все время здоровающаяся, не жадная в кулинарии и готовая с удовольствием часок-другой проторчать на чужой кухне, чтобы под душевные разговоры помочь с пирогом. Живущие по близости люди не хотели слышать скандалы и пропускали их мимо ушей, не хотели видеть вечерами под окнами снующего на детской площадке младшего Шастуна, не выглядывая после шести в окна, как и не хотели рушить семью, в которой медленно фундамент дал трещину. Антон, как будто бы вчера, прекрасно помнил то ужасное утро. На кухню, под тихий разговор родителей, зашел тринадцатилетний Тоша, попадавший сразу под два тяжелых взгляда. Краснеющие глаза матери от слез и уставшие отца, он не забудет никогда. В тот день ему сообщили, что у папы есть другой любимый человек, ждущий ребенка и нуждающийся в помощи, поддержки и финансовой опоре. В этот же вечер маленький шкаф родительской комнаты опустел на половину, в прихожей больше не стояли громоздкие мужские туфли, а в ванной не было пены для бритья. Еще много вещей ушли с ним за дверь, обрекая Наталью на долгие дни принятия. Мальчик и не помнил до того дня, когда бы еще она так сильно убивалась. И если быть честным, он и не хотел бы больше увидеть такой разбитый взгляд.***
Выйти на улицу и не поежиться у Антона совсем не получилось. Холодный ветер так и пробирался под распахнутое пальто, тревожа все тело, заставляя его впадать в дрожь. Уже не греющее солнце беспощадно слепило глаза, а медленно сгнивающие от влаги листья только сильнее вгоняли в омерзительно состояние. Из этой тройки только художнику было неприятно находиться на улице. Младший прыгал по лужам, не обращая внимание на шипенье подростков, на которых летели брызги, подбирал палочки, представляя, что это мечи, и просто громко хохотал. Попов не мог смотреть на ребенка без улыбки, идя по левую сторону от друга. Его голубые глаза горели жизнью, запоминая каждое движение ребенка. Но и не заметить медленно пропадающее настроение Антону он не мог. Взгляд зеленых очей не давал ему покоя. Они, не то что в комнате, смотрели на окружение с жалостью, обидой и будто бы и вовсе выцветали, теряя свою краску. — А ты знал, что кто грустит — тот трансвестит? — Внезапно даже для самого себя выпалил Арсений. Запрокидывая голову и впиваясь взглядом в худощавое личико друга, он подмечал каждое изменение в нем. Сначала дернулись брови вверх, заставляя глаза шире распахнуться, сжались малиновые губы, дергаясь в улыбке, а за ними и плечи, подпрыгивая к самим покрасневшим от холода ушам. Его взгляд за секунду сменился на теплый, такой снисходительный, заставляющий Попова победоносно вздернуть нос еще выше. — У нас половина страны тогда трансвеститы. — Насмешливо ответил юноша. Говорил он так же тихо, как и раннее наедине. Отличало его от поведения в комнате только то, что ему приходилось, в силу роста своего, немного наклоняться к собеседнику. Будучи даже не на высокой платформе, ему приходилось немного опускаться к вечно вытягивающимся друзьям. Антона, если быть честным, это совсем не смущало, в отличие от его собеседников. Низкорослые то и дело недовольно бухтели, топали ножками и кидали на склонившегося к ним парня недовольные взгляды. Их оскорбляло это, задевало за живое, пока не шибко хорошо слышащий Антон пытался разобрать их тихий лепет. Так и сейчас, он вновь почти припал к тонким губам, внимательно начиная вслушиваться в затянувший монолог. — Вот знаешь, смотрю я на тебя и Колю и немного завидую, — наконец-то признался Арсений. — Вы так хорошо ладите, несмотря на большую разницу в возрасте. Честно, я тоже хотел бы себе младшего брата или сестру. — Надувал губы подросток. — А у тебя разве нет братьев или сестер? — Нет, я один в семье. — Пожимал плечами Попов, останавливаясь на перекрестке. — Ну, знаешь, наверное, если бы я был младше, меня бы трясло от него, — посмеивался Шастун, сплетая маленькие, такие тепленькие и пухленькие пальчики брата со своими холодными, длинными и костлявыми, от которых Колю передергивало каждый раз. — Помню, когда вот он появился, меня так ревность душила, а потом, ничего, отпустило. — Мне не понять. — Грустно отозвался Арс, и вправду жалея о том, что у него нет даже хомячка. — На, забирай, — одним движением Антон, будто бы в вальсе, передал младшего в теплые руки. — Назад не принимается. — Эй! — Воскликнул переданный груз, краснея от смущения. — Антон! — Недовольно воскликнул он, кидая злобный взгляд на брата. Шастун старший будто бы и не заметил недовольства в свою сторону, игнорируя любые взгляды своего брата. Однако он не отрывал взгляд от двух сверкающих алмазов, переливающихся, как ему казалось, всеми оттенками голубого. Его друг с такой нежностью, с такой любовью рассматривал его брата, что закрадывалась маленькая, почти не заметная, ревность. Испугавшись собственных чувств, вздрагивая всем телом от оповещающего писка светофора, Антон ухватился за маленькую и теплую ручку. За его примером последовал и Арсений, обвивая Колино запястье теплыми, немного грубоватыми пальцами. — У вас такие руки разные. — Не выдержал младший, мотая головой из стороны в сторону. — Да? — Попов с интересом опустил на него взгляд, кривя губы в улыбке. — И почему же они разные? — У тебя они теплые, а у Антоши холодные и противные. — Сам ты противный! — Буркнул виновник сказанного. — У меня ладонь просто больше, поэтому мне надо больше крови. — Или просто кто-то мало ест, — Арсений отреагировал на эти слова резко, может даже грубо, но смотря на его обеспокоенное лицо, на котором читалась не скрываемая забота, становилось легче. — Если бы Антоша ел нормально — у него не было бы анемии. — Голос прыгал с рычания на писк, чем больше смешил Николя. До самой остановки он рассказывал любопытному, не о многом знающему мальчику о выше сказанном заболевании. Конечно, он старался больше задеть Антона, чтобы хоть как-то надавить на его совесть, но получалось это откровенно не очень. Идущий с другой стороны от ребенка парень даже ухом не вел, что уж говорить про смущение или попытки оправдать себя. Попов даже хотел было оскалиться, но вставая на место друга, прикусывал язык. Для Арсения он открылся совсем с другой стороны, с той, которую легко можно назвать чувственной. Было бы глупо сейчас злиться, что он вновь старается закрыться за своей спасительной стенкой в виде: «Мне — все равно! Я тебя даже не слушаю». Юноша прекрасно знал, что ему не все равно, что он не первый, кто читает ему лекцию, не первый скрывает свое недовольство за благими намерениями. И уж точно не последний.***
Вставая под козырек остановки, рядом с лавочкой, три парня внимательно следили за проезжающим транспортом. Взгляд голубых глаз лениво прыгал по номерам рейсов, а внутри юноши что-то неистово тянуло вернуться в ту маленькую квартиру. Там было по-настоящему, по-родному тепло и уютно, не то что дома. Мысли в голове сгущались, отравляя последние минуты счастья, как вдруг его что-то ударило по носу. Лучше сказать, что это был кто-то, сам Антон, заметивший тоску на бледном лице. Его тонкий палец вздернул такой прямой, слишком правильный нос вверх лишь одним движением. — А ты знал, кто грустит — тот трансвестит? — Задорно подал тот голос, парадируя Арсения. — Тогда у нас половина страны трансвеститов или я не прав? — Уголок губы приподнялся, стараясь скрыть всю печаль. — Прав, — кивал головой долговязый юноша. — а ты — один из них! — Шастун старший глубоко вдохнул уже по-зимнему холодный воздух, наполняя грудь полностью, так, чтобы становилось больно. — Трамвай едет, трамвай! — Восторженно заявил младший, тыкая пальцем в скрипящий вагон. Юноши обернулись на появляющийся трамвай, с тайной надеждой что это не нужный. Но это был именно тот, который мог довезти Попова до дома. Прощаться всегда тяжело, особенно, если каждый знает, что ждет его дома. И обоим не хотелось расставаться и заканчивать этот день. Но Арсений взял все в свои руки и под короткое — «Пока», — прошелся теплой ладонью по детской шапочке, получая в ответ яркую улыбку. С Антоном же было все иначе. Дотянуться бы не смог, рукопожатие — уже приелось и совсем не подходило под такой случай, а уйти и кинуть на прощание какое-то слово было бы ужасно неловко. В секунды размышлений в глазах его загорелось что-то теплое, которым он очень захотел поделиться, как делился с ним друг весь этот день. Раскинув руки в разные стороны и сделав короткий шаг в перед, он обхватил в крепкие объятья худую талию, начиная тут же жмуриться. Костлявое плечо врезалось в его подбородок, от чего приходилось задрать голову вверх, это было крайне неудобно. — До встречи. — Тепло прошептал Попов, сжимая губы и затаивая дыхание. Обескураженный Антон и понять не успел, что произошло, и только когда его тело перестали сжимать и хотели отпустить, его тонкие и длинные пальцы вцепились в чужие плечи. Он жадно прижал к себе парня, смыкая зубы на губах. Глубоко вдохнул вновь, но уже не стараясь заполнить легкие морозным воздухом, а стараясь получше запомнить этот парфюм и шампунь от темных волос. Отпускать не хотелось, и его и вправду душила жалость, но останавливающийся трамвай сам отдернул теплое тела друг от друга. — Пока, дурак. — Ухмылялся Антон, смотря на удаляющуюся от него макушку. Он получил в ответ только скошенную улыбку набок и сощуренные голубые глаза, но и этого было достаточно. Он легким прыжком запрыгнул в вагон, и за его спиной закрылись дверь. Колеса трамвая медленно поползли по полозьям, оставляя после себя только внезапную вспышку от проводов. Такое же внезапное и было сообщение, пришедшее на телефон Антона. Арс: — Сам дурак!***
Антон шел в сторону дома, крепко сжимая маленькую ручку брата. В нем смешались разные чувства: теплота и радость за новый шаг в дружеских отношениях, разочарование и обида — ведь он не смог удержать рядом с собой человека, который принес ему спокойствие и некую безопасность, защищенность, тревога и страх, потому что в его квартире вновь тот, от которого хотелось бы спрятаться еще давным-давно. И под размышления о своем состояние, о том, как ему стоит сейчас себя повести, он не заметил, как зашел в свой подъезд. Подниматься совсем не было сил, а желания так и подавно, отчего длинные ноги медленно шагали по ступеням, с тяжестью обрушиваясь на них. Даже Коля отказывался быстро двигаться, подстраиваясь под размеренные шаги брата. Они оба понимали, что дома что-то не то, что-то, что тревожило их уже с самой остановки, от которой они шли в тишине. Шастун и не заметил, как встал перед своей дверью и уперся в нее взглядом. В замочной скважине совсем не хотелось проворачивать ключи, но и топтаться на старом ковре не было никакого смысла. Собравшись с духом и наполнив легкие запахом сырого подъезда, его рука все же дернулась, и механизм щелкнул, отворяя им дверь. Не успев и шагнуть через порог, до них донеслись два смешивающихся воедино голоса. Разобрать их было трудно, но их громкость и резкость убивали последние надежды на спокойствие. — А почему они ругаются? — Жалобно протянул Коля, смотря своими большими и невинными глазами в сторону двери. — Не знаю. — Честно ответил старший. Наклонившись и взяв ребенка под мышки, он усадил его на раннее принесенной матерью пуфик. Он раньше стоял на балконе, но так как пришли гости — она решила его вновь привести в порядок. Его ткань была потерта, в каких-то местах до сих пор не были оттерты пятна, а старые ножки уже грозились расползтись в разные стороны. Антон присел на одно колено, ухватываясь длинными пальцами за детские сапожки. Аккуратными движениями он стянул их с ножек и поставил в сторону, чтобы не мешались. Озадаченный взгляд все еще его сверлил, будто стараясь проделать в нем дыру, но, не обращая на это внимание, он легким движением стянул с темноволосой головы шапку. Пряди непослушных волос стали торчать в разные стороны, электризуясь и пушась. Возможно, если до них сейчас дотронуться — они ударят током. — Не бери в голову, — улыбнулся мягко подросток. — Иди в комнату ко мне, я скоро подойду к тебе. — Хватаясь за собачку и опуская ее вниз по молнии, он шепотом, будто делясь секретом, добавил: — А потом будем вместе рисовать. Хочешь? — Да! — Восторженно отозвался младший, быстро выпутываясь из рукавов и убегая в сторону дальней двери. Проводив взглядом ребенка, Антон стер со своих малиновых губ улыбку, а его зеленые глаза потускнели. Юноша знал, что сейчас он не пойдет к нему, а направится на кухню. Ему уже давно надо переступить через себя и начать заступаться за мать. Ее голос было тяжело отличить от отцовского, но было ясно как день — она плачет. Сердце сжималось и обливалось кровью. Настроив себя впопыхах на скандал, который его ждал, юноша небрежно закинул в шкаф верхнюю одежду и уверенным шагом пошел к деревянной двери. Но уже почти около нее руки задрожали, а ноги непослушно вязли в движениях, будто во сне. Зубы впились впервые за долгие часы в губы, а зрачки сузились то ли от страха, то ли от света. Вновь глубокий вдох спертого воздуха, а за ним тяжелый выдох через сопящий нос. Прикрикнув у себя в голове, что ему нужно взять себя в руки, что не нужно быть тряпкой, он сжал железную ручку и дернул ее вниз. Дверь открылась. Несильно приятная картина и несильно приятный запах ударили в лицо. Зажимающаяся Наталья стояла около подоконника, упираясь о него спиной. Она нервно крутила на уже покрасневших пальцах кольца, а сами ладони ее дрожали с коленями на пару. Волосы ее были распущены, и концы их касались подрагивающих плеч. Она то и дело шмыгала слегка опухшим носом и покусывала губы. На них уже не осталось помады, она всю ее стерла, а на щеках тянулись черные полосы туши, которая решила соскользнуть вместе со слезами. В другом же углу стоял Андрей, грозно возвышая кулак над столешницей, готовясь уже стукнуть, но все медлил. Синий костюм смотрелся на нем уже несуразно. Вроде пиджак, белая рубашка и утюженные брюки — но все это было так по-домашнему. Первые пуговицы расстегнуты, воротник приподнят, а галстук, что прятался под ним, был расслаблен. Низ рубашки торчал из-под ремня, а одна синяя штанина была выше второй. — И сколько я тебе могу одно и то же повторять? — Басил мужчина скрипя зубами. — И чего ты ей тут повторяешь? — Встрял подросток, скрещивая руки на груди и сжимая губы. — Ты когда ей мозги прекратишь промывать? У тебя совесть есть или ты ее уже пропил всю? — Антон, прекрати, — тихо тянула мать, припадая ладонями к груди и сдавливая пальцами ткань на сердце. — Давай я потом все тебе объясню? — Я не хочу потом, я хочу сейчас! — Плечи вздымались, а взгляд зеленых глаз становился ядовитым. Дергаясь на отца, юноша оскалился. — Ты, вообще, какого хрена приперся? Чего тебе у твоей Машеньке не сидится? — Обида сдавила грудь, как же было ужасно это чувство несправедливости, что родной человек, кормилец, просто беспочвенно ушел из дома из-за какой-то малолетней девушки. — Не смей разговаривать со мной в таком тоне! — Андрей бесился, его темный взгляд был направлен на худое тело. — Ты за своим тоном последи в моем доме. Не имеешь право на мою мать орать! — Худые пальцы сжимали ткань толстовки, стараясь покрепче стиснуть под ней кожу и не дать голосу дрогнуть. — Ты думаешь она заслужила хорошее отношение к себе? — Он будто бы насмехался над ребенком, глаза которого широко распахнулись. — Она заслужила тут жить? — А тогда напрашивается, а ты заслужил тут стоять, после того как бросил нас?! — Сорвался, он почти пищит от злости, слова ломаются в крике, заставляя содрогнуться. — Ты бросил нас ради какой-то там малолетки! — Не смей открывать свой поганый рот в ее сторону! Ты все еще живешь в моем доме, оформленном на меня! — Ты тут не живешь уже сколько лет? Он не принадлежит тебе. Откуда у тебя столько сил врать-то? — Антон, прошу, хватит. — Взмолилась Наталья, робко шагая в сторону сына. — А чего Антон-то? — Брови подростка сошлись на переносицу, а руки дрогнули и всплеснули в разные стороны. — Я неправду говорю? — Тебе твоя любимая мамочка совсем ничего не рассказывала? — Встрял тихий голос мужчины. — Нет? — Его лицо вытянулись в вопросительной гримасе. — А что она должна была рассказать? — Малыш, это все так сложно, ты должен меня понять. — Глаза женщины вновь наполнились слезами. Становилось плохо. — Ты думаешь, тебе так живется хорошо, потому что она работает? — Усмехнулся мужчина. — Вы живете тут только потому, что на моей шее кредиты такие, каких тебе, не дай Боже, увидеть хоть где-то! — Его глаза загорелись злостью, но на что он злился, даже понять тяжело было ему самому. — Или ты думал, что я просто так хочу тебя к себе забрать? Да мне, не то что вам, платить нечем! — Отмахиваясь от сына, его веки с тяжестью сомкнулись. — Ты еще маленький, не дорос чтобы в такие дела свой нос засовывать. — Так ты объясни мне, раз я маленький. — Он медленно оседал, припадая к стулу. — Вот пусть тебе мать и объясняет, раз за пять лет так и не удосужилась даже тему эту поднять. Антон перевел глаза на Наталью, лица на которой не было. Стоит, почти чуть не падает, на трясущихся ногах, все по-прежнему сжимая ткань на сердце. Только из-за принципа не хотелось отставать от нее, да и любопытство совсем не даст ему покоя и развернуться и уйти. Женщина глубоко вдохнула полной грудью и, опустив плечи, начала говорить. Неохотно выдавливая из себя слова, она приоткрыла занавес тайн о внутренних делах их семьи. Антон не мог себе и представить услышанное от нее даже в своих кошмарах. Первая ложь растворилась. Не только отец был падок на похождения налево, но и мать. Они снимали стресс в клубах, цепляя кого-то на одну ночь, и оба были в курсе о делах друг друга. Это было обоюдным согласием, инициатором которого стала Наталья. Прочитав где-то на просторах интернета, что смена полового партнера помогает избавиться от стресса, это придало ей веру в желаемое, позже убеждая в этом и Андрея, который изначально был против. Но именно из-за этого похождения и случился его брат. Мужчина привык к одной девушке, молодой, красивой, глуповатой и слишком наивной, но, черт возьми, хитрой. Всего один раз он забыл использовать презерватив, и уже через месяц его оповестили о сыне. Конечно Мария знала о его жене, о сыне, но не о проблемах с выплатой кредита. Стало куда сложнее. Кредитов становилось все больше, работы тоже больше, а затрат не меньше. Ровно через год Андрей ушел из семьи, понадеявшись на силу своей, уже бывшей жены, но и тут он оплошал. Женщина не справлялась, выматывая себя двойными сменами, оставляя нерадивого ребенка на самого себя, чем и подорвала его здоровье. Еще маленький Антон целыми днями был отдан самому себе. Забывая иной раз поесть оставленный суп на плите, он перекусывал с друзьями чем-то купленным, быстро приготовленным или и вовсе тем, что нужно было просто открыть и положить в рот. Полгода его растущий организм справлялся, а летом, когда мальчик решился устроиться на подработку, он сдал позицию. Появились еще одни затраты, но уже на лечение. Частые посещения больницы, платные осмотры, чтобы не сидеть в очередях днями, покупка таблеток и различных продуктов, которые входили в диету. Наталья, хоть и брала оплачиваемы отпуск, не могла самостоятельно покрывать ежемесячные выплаты. И тут на помощь всегда приходил бывший муж. Беря на себя половину затрат на все, он беспрекословно пересылал им деньги, не прося даже чек. По итогу на плечи отца двух семейств свалились две квартиры, машина, без которой он попросту не мог бы добираться до работы, болеющий ребенок и новорожденный Коля. Он срывался на двух женщин, виня обоих во все, но продолжал делать все что от него тогда требовалось. Работать, работать и работать. И нужно было отдать ему должное. Он не протянул руки к горловине бутылки и не решился занюхать свои страдания. Он был куда выше и сильнее этого, хоть и не раз растягивался на диване с бутылкой холодного и терпкого напитка. — Блять. — Тихо прошептал Тоша, не отрывая взгляда от пола. Внутри все перевернулась, ранее построенный мир разрушился, из-под которого начал появляться новый, куда сложнее предыдущего. Он запутался во всем, начал нервничать и метаться из стороны в сторону, ища выход из этой ситуации. Удручала и боль следов, сдавливающие все тело, что казалось, скоро затрещат кости. И кто бы мог подумать, что день закончится на такой паршивой ноте? — Я был не прав, оставив вас, — сознавался тихо Андрей, сжимая в ладонях выступ столешницы. — Но ты же взрослый мальчик, Антон, должен понимать все. Маша не справилась бы сама, она только-только заканчивала учебу. — Понимаю, — Холодно отрезал Шастун младший, нехотя поднимаясь на ноги. — Пойду прогуляюсь. — Не отрывая взгляд от пола, он на ватных ногах направился прочь с кухни. Будто очарованный своим ребенком Андрей проводил его взглядом. Он сохранял спокойствие, держа себя в руках, но пылающая отцовская любовь сжимало ему горло, заставляя задыхаться. Не видел отец в нем взрослого человека, не мог он осознать, что сыну уже восемнадцать, просто не мог. В его глазах он все еще тот маленький Антоша, бегающий под столом и сшибающий некрепко стоящие стулья. Мужчина медленно шагнул к своей бывшей жене и аккуратно, будто боясь сломать, обнял ее за тонкие плечи. Наталья вцепилась в его пиджак руками, будто за спасательный круг, прижимаясь к его груди и тут же отдаваясь эмоциям. Они не были друг другу чужими людьми, они все еще связаны прошлыми чувствами и сыном, которого они одинаково любили. Хоть и каждый проявлял это по-своему.***
Антон сидел на скрипучих качелях, медленно качаясь взад — вперед. Они явно были не под его рост. Колени чуть выше сидушки, которая была мала для его тощей жопы, а спинка впивалась в выпирающие позвонки. Его бедные кеды, которые ранее так спасал Арсений от лужи, тонули в вязкой гряди. Она медленно пожирала его подошву, а следом за ней и ткань, моча темные носки. Можно было сравнить это с зыбучими песками, ведь вытянуть их было сложнее, чем казалось, приходилось прикладывать усилия, а Шастуна это не волновало сейчас. Вообще, сейчас ему было ничего не интересно, он погружен в свои мысли. Переварить было тяжело всю высыпанную на него информацию, от которой трещала голова. Он бы так и провел в своих раздумьях все время, стараясь разложить все по полочкам, но вибрация телефона заставила его вздрогнуть. С неохотой он дотянулся до кармана, подмечая всю тягость и скованность в движениях из-за холода, которая так приятно остужала следы прошлого. Наверное, было крайне нелепо выбегать на вечереющую улицу без пальто, в одной черной толстовке, из-под которой торчала тонкая белая майка. Павел Добровольский: — Добрый день, студенты мои! Спешу вас обрадовать, дорогие мои, что в грядущий понедельник вас ждет проверочная работа. Надеюсь меня НИКТО не огорчит. Павел Добровольский: — Хороших выходных. — Да ты издеваешься. — Не размыкая зубы, он прошипел в экран телефона, на котором тут же появилось новое сообщение, но уже от старосты группы. Не дочитав и первое слово от Алисы, очень пунктуальной, хорошо учащейся, вечно опрятной, всячески бесящей девушки, юноша заблокировал устройство. Он небрежно сунул замерзающую руку в вытянутый карман и крайне удивился, мысленно благодаря всех всевышних, что подарили ему ужасную привычку засовывать все важное в худи. Уже почти не чувствующими руками что-либо, парень вытащил помятую пачку сигарет и треснутую с боку зажигалку. Даже такому скудному, ужасно потрепанному набору он был рад. Аккуратными, легкими движениями он достал одну сигарету и, натянув на голову капюшон, вновь спрятал упаковку, оставляя в руке только зажигалку. Поднося ее ближе к началу, он легким движением провел по железному колесику, от которого полетели только искры. Еще один раз и снова искры. Еще один и еще раз он резко прокручивал его, но безуспешно. Движения пальца становились резкими, отрывистыми, а взгляд зеленых глаз становился все более мрачным. На и так покрасневшей подушечке от холода запечатались продолговатые следы от твердого железа, зубцы которого так нещадно впивались в кожу. На дне пластмассовой основы осталось немного жидкости, и маленькая трубочка сумела достаточно ее подать, чтобы недолгий, крохотный огонек обжег белую бумагу. Она лениво начала тлеть, сворачиваясь и пропуская через себя дым для первой и короткой затяжки. И, вот тот момент, когда все стало немного лучше, но налетевший ветер ударил парня в лицо своим хвостом, больно обжигая щеки. Его ресницы плотно сомкнулись, нос наморщился и смешно вздернулся, отчего уши коснулись поднятых плеч. С неохотой и надеждой в глазах он разлепил веки. Глаза скосились, а дымок и вовсе пропал, оставляя в зумах бесполезный сверток никотина. Тело юноши пробило дрожь и уже не от холода, а от злости. Замах, и бедная зажигалка, которая так долго служила парню, полетела вперед, падая в лужу. Дыхание участилось, началась пульсирующая боль в висках, а холод вновь сковал мальчишеское тело. — Сука! — Закричал Антон, выдергивая из сжатых, побелевших губ мокрый от слюны фильтр. Выдергивая ступни из западни грязи, он вскочил на несгибающиеся ноги и быстрым шагом направился к осиротевшей зажигалке. Вот она, такая зелененькая, испачканная и тонущая в неприятно холодной жидкости после дождя стала втаптываться глубже. Подросток всячески глумился на ней. Прыгал и утаптывал, зарывал носками глубже, а после вновь выкапывал и пинал. Она летала по всей площадке с кусочками грязи, которые волей-неволей тоже попадали под горячую руку. Силы кончились, и, остановившись, задрав голову к небу, Антон начал тяжело дышать, захлебываясь в собственной агрессии. Шастун громко простонал от боли где-то в груди. Но даже сквозь громкое дыхание и ужасные звуки, который он изрек из себя, парень услышал тихий шепот откуда-то со стороны. Оглядевшись по сторонам, его взгляд наткнулся на старушку с авоськой. Ее седые и кудрявые волосы были стянуты разноцветным платком, из-под которого и выглядывали жидкие пряди. Она нерасторопно водила кистью, вырисовывая ею крест и что-то причитая себе под нос. — Я тебя сейчас топориком тюкну. — Тихо прошипел подросток. Бабушка этого так и не услышала, может и к лучшему — будет крепче спать. Парень, не дослушав и не дав себя окрестить до конца, ретировался со своего месте преступления, надеясь, что свидетелей не надо будет потом искать и убирать. Уже запачканные кеды шлепали без разбора и выбора сухого места по дороге, им были нестрашны лужи, грязь и опавшие листья, которые чудом еще не смешались со всем остальным. Держал юноша курс в магазин, чтобы обеспечить себя зажигалкой, не задумываясь, а есть ли у него с собой деньги.***
Подходя к стеклянным дверям, открывающимися почти перед самым носом самостоятельно, Антоша замялся. В бледном, почти размытом отражение его взгляду престало чучело. Растрепанные волосы, дрожащее тело, грязная обувь, цвет которой смешался с такими же грязными носками и концами джинсы, да и просто бледнющее лицо, слегка покрасневшее от холода. Глубоко выдохнув через нос, он лениво зашел в маленький коридор, соединяющий вход и выход. Один вел в овощной раздел, а второй выводил с кассы покупателей. Ни туда и ни туда ему не надо было, да и смысла не было. Почти пустая пачка сигарет была, да даже он смог найти сломанную зажигалку в кармане, а вот денег не было. Зато сможет погреться, чтобы после отправиться домой. Встав в угол, он прислонился к белой стене. Закрыв глаза, он с тяжестью опустил веки, которые так и магнитило друг к другу. Хотелось вернуться прямо сейчас домой, завернуться с головой в одеяло и покурить. Прямо в кровати, потому что сопротивляться сразу двум вещам он не мог, а вот совместить — вполне. Чувствуя на себе взгляды снующихся туда-сюда людей, Антон то и дело ловил себя на мысли, что дела ему нет до них. Все-таки правильно говорил Арсений — не стоит морочить себе голову мнениями незнакомых тебе людей. Вы встретитесь всего один раз на улице, они даже вас не запомнят. Это вызвало у юноши улыбку и приятные чувства, которые заставили руки сами потянуться к карману, в котором лежал телефон. Сенсор почти не реагировал на скованные холодом пальцы, но сообщение все же было отправлено. Тоша: — Ты уже дома?***
Эта одна строчка, состоящая из трех слов отдалась эхом в подъезде, по которому поднимался получатель. Арсений дернулся от звука сверчка, напоминающего о давнем желание его сменить на что-то более интересное. Перекинув пакет с продуктами на левую сторону, Попов легким и незамысловатым движением достал телефон, пробегая взглядом по мило названному контакту и самому вопросу. Тонкие губы прогнулись в улыбке, которую не увидит его друг, но он крайне надеется, что Антон почувствует ее. Арс: — Да, я дома) Не задумываясь Арсений нажал на отправление и только когда оно было успешно доставлено за его личные деньги, списанные за обычные SMS, он вздрогнул. Юноша даже остановился с уже готовностью шагнуть через ступень, но был прерван своими мыслями. Арс: — Тох, что-то случилось? Пишешь за деньги, еще и так внезапно. Тоша: — Не парься, я в норме. Сижу, вот, на кровати, доедаю торт. Попов с недоверием несколько раз прочитал, чувствуя что-то неладное. Но как он может проверить, если даже не на одной улице живет с подростком по ту сторону экрана? Крутя в руке телефон, борясь с желанием нажать на единственную кнопу, отвечающую за звонок, Арсений нервно покусывал губы. Он так и не продолжил свой путь, смотря на яркий экран во мраке чистого подъезда. Две мысли, не вяжущиеся между собой начинали взвинчиваться как две юлы, заставляя парня нервничать и больше уходить в раздумья. Шастун же просто поинтересовался, добрался ли он в целости и сохранности, тут же нет ничего криминального? Человек просто начал нервничать, ведь столько времени прошло, а он так и не получил отписку по прибытии. Но с другой стороны Антон так никогда не делал. А может, он настолько воодушевился их днем, что решил дать волю нежностям? Он просто решил сделать любезный жест, дабы Арсений убедился в его теплом расположение к нему. Каждый так делает, когда волнуется за любимого человека. А если он так пытается привлечь внимание? Вдруг у него что-то случилось? — Черт, — выругался Попов, блокируя телефон. — Вот умеешь ты меня заставить нервничать. — Рычал юноша, перекидывая пакет в другую руку. Решив больше не думать о парне, Арсений легкими прыжками преодолел несколько ступеней и наконец-то оказался на пороге в квартиру. Он достал давно приготовленные ключи из второго кармана и, брякнув брелоком в виде милого волчонка о железный язычок, отрывисто провернул ими в замочной скважине. Железная, тяжелая дверь открылась, и он шагнул в теплое помещение. На несколько мгновений стало даже как-то спокойно и по-домашнему уютно, пока с кухни не раздался женский голос. — Мам, я дома! — Громко воскликнул Арсений, наступая на пятки обуви и выпрыгивая из них. — Я в магазин заходил. В ответ он вновь получил молчание. Быстро кинув пальто в шкаф, не удосужившись протянуть руку к вешалке, он улыбнулся и прокрутил ненароком в голове тот момент, как Шастун тихо вешал все в шкаф. Наверное, будь он сейчас рядом, точно бы отвесил Попову подзатыльник и заставил делать все правильно — по-человечески. Но, пока он не тут, а там, парень позволил себе такой грязный жест и быстрым, легким шагом направился в сторону кухни. Заходя в большое и светлое помещение, он, первым делом, увидел стоящую у плиты мать. Она была чуть выше сына, а длинные, почти до пола штаны в вертикальную полосу делали ее значительно худее. Тонкие плечи женщины были прикрыты кардиганом, под которым прятался полупрозрачный топ. Она прижимала телефон к уху, из которого доносился тяжелый мужской голос. — Да, я вас услышала, Владимир, — холодно чеканила она каждое слово. — Вам повторить или сами удосужитесь вспомнить условия договора, который вы подписали на той недели? Она даже не обернулась на шаги и шуршание пакета. Женщина была слишком занята помешиванием чего-то в маленькой кастрюльке, которую била изнутри ложкой о бока, вымещая на ней всю свою злость. Даже издалека смотря на нее, можно было заметить выпирающие вены на руках, пульсирующую артерию на шее и от злости краснеющие щеки. Еще чуть-чуть и из ее заостренных ушей с тяжелыми, массивными серьгами в виде колец, повалится дым. - Для начала попрошу не тыкать, а обращаться ко мне с уважением. Я не позволяю с собой так обращаться, – руки задрожали, а в голосе начала проскальзывать сталь. – Любовь Андреевна, хочу заметить. Сзади нее топтался сын, который не знал, как поприветствовать женщину. Арсений протягивал к ней руки, но за миллиметр от ткани отдергивал их, вставал на носочки, чтобы коснуться губами ее затылка, но легкое щекотание прядей о нос заставляло вновь встать ровнее. Несколько попыток, и воздух в легких благополучно закончился, ему пришлось глубоко вздохнуть. От этого шума женская фигурка подпрыгнула на месте и в ту же секунду развернулась на шум. С голубыми глазами Арсения встретились такие же ясные и холодные очи, широко распахнутые от удивления, что казалось они сейчас же выпадут из глазниц. Ее накрашенные ресницы грозились коснуться бровей, а веки с темными тенями и вовсе скрылись почти из виду. Одни только стрелки и торчали в разные стороны, делая глаза куда больше и круглее. Она внезапно расслабилась и острые черты лица смягчились, а уголки губ легко вздрогнули в секундной улыбке. - Привет, дорогой. – Шепнула она. Протягивая свою руку к сыну и заводя ее за голову, она резко притянула его к себе за волосы. Ее выпирающие скулы прижались ко лбу, к которому прилипла черная челка. Мать так и не пошевелилась, замирая и вслушиваясь в занудный голос, не обращая внимание на кряхтеж около себя. - Да, я вас слушаю. – Бурчала Любовь, проходя малиновым языком по темно-бордовой помаде. Попов младший лишь с горечью выдохнул, устраиваясь поудобнее на женской груди. Он обвил женскую талию руками, прижимая к себе плотнее это небольшое тело, стараясь вдохнуть хоть каплю воздуха, который перебивали стойкие духи. Она так и не сделала шаг к нему, не ослабила хватку на загривке, лишь только усилила ее, внимательно вслушиваясь в голос на другом конце провода. - Бумаги? – Воскликнула она, вновь вздрагивая и тут же оттягивая от себя за волосы сына. – Прости, – шепнула она на ухо Арсению, украдкой бросив на его скривившееся лицо. – Это не вам. Да, сейчас все пришлю. Будто маленький ураган она скрылась с кухни, оставив на плите ужин. Еще пару секунд был слышан ее голос, который на полуслове смолк. Толи диалог с клиентом резко прервался, толи она забежала в свой кабинет, бесшумно закрыв дверь. Арс так и не понял. Зато точно знал, что надо стоять и помешивать брошенную еду, которая оказалась, всего-навсего, пельменями. Неужели она сама их слепила?***
- Мам, - протяжно тянул сын, выключая газ. – А меня одногруппник нарисовал, – оборачиваясь на идущую с ноутбуком мать протараторил он. – Так клево получилось, ты бы видела. Вообще, он художник, и я еще никогда не видел такую красивую мазню, – с улыбкой оповещал он Любу, которая с тяжестью упала за стол, не прекращая быстро клацать по клавишам. – Я тебе потом как-нибудь покажу, ты будешь в восторге! - Арсений, не мешай, – процедила она, не отрывая взгляда от экрана. – Ты видишь, я работаю. И повисла тишина, которую разбавлял тихий треск кнопок. Юноша лишь пожал плечами, быстрым шагом направляясь на выход. Внутри что-то защемило, заставляя выходить наружу грубости. - Арсений, не мешай, – кривил он голос, проходя мимо стола с матерью. – Ты видишь, я работаю. – Никак не мог угомониться обиженный подросток. Послышалось шуршание пакета, оставленного на той же столешнице. Он был заполнен продуктами из списка, который почти перед подъездом в дом прилетел в сообщение. Конечно, за ним еще и последовало уведомление о перечисленных денег на карту, с маленькой подписью "И сладкое себе возьми", которое несомненно его порадовало куда больше, чем прилетевшая в его затылок булочка. - Оф! – Воскликнул парень, хватаясь за ушибленное место. Оборачиваясь уже с желанием выдать претензию, он оторопел. На него из-за монитора смотрели два голубых фонарика, которые скрывались под очками. Брови над ними выгнулись дугой, встречаясь на переносице, а лоб покрылся одной морщиной. Желание начать ругаться – отпало, как и упаковка с хлебобулочным изделием, шмякнувшееся о пол. - Прости, – губами пролепетал Арсений, нагибаясь и подбирая кинутое в него угощение. – Спасибо. Развернувшись на пятках, он быстрым шагом направился в свою комнату, боясь получить еще что-то вдогонку.***
Уже в своей комнате он смог выдохнуть спокойно, упав на широкую кровать. Мягкий матрац не скрипнул под ним, а в комнате не пахло ничем, кроме духов и его собственного запаха. Почему-то стало совсем неуютно, будто бы чего-то или кого-то не хватало. Приподнявшись на локтях и покрутив головой по сторонам, Арсений разочарованно выдохнул. Тут не было ничего лишнего, все было разложено по полочкам, везде чисто. Ненароком он вспомнил комнату Шастуна, которая была наполнена всяким хламом, а полок и вовсе не было видно за вещами. Но, если быть честным с самим собой, юноша там чувствовал себя гораздо лучше, там не казалось, что все стерильно. Нет, наоборот, все гармонично. Даже тот смятый кусочек листа, на котором раннее был рисунок, не казался чем-то лишним. На него произвело это все впечатление, которое было тяжело описать словами. Хотелось с кем-то поделиться этим. Недолго думая, Попов быстро вскочил на ноги и подлетел к своему рабочему столу. Припадая на мягкий стул, он одним нажатие включил процессор, за которым следом загорелся и монитор. Приветствие на экране для него невыносимо долго мозолило глаза, впервые ему хотелось ускорить и так быстро крутящийся кружочек. Но стоило всему прогрузиться, как в пару щелчков мыши экран снова стал темным, а посередине появилась фотография Сережи. - Да ответь же ты! – Прорычал Арсений, протягивая руку к лежащим поодаль наушникам. Их мягкие подушечки плотно прижались к ушам, а рядом с губами протянулся микрофон. Он тоже был на вид мягким, будто бы губка, но проверять это совсем не хотелось. Сережа, наконец-таки, ответил. - Чего тебе надо, Арс? – Протяжно простонал Матвиенко осипшим голосом. - Поговорить хотел. – Он слишком серьезно начал этот диалог, казалось, это и вовсе не Арсений. - Да понятно, что не станцевать, – бурчал голос в наушниках. Стоило всему затихнуть, как что-то упало на фоне у друга, да с таким грохотом, что было похоже на выстрел. – Я тебе хвост оторву, скотина лохматая! - Серег, я у Антохи был. – Выпалил он невпопад. - Да? – Фырчал и кряхтел сиплый голос друга. – И чего, потрахались? - Нет, мы тебя ждали, - улыбался Попов, комфортнее размещаясь в своем кресле на колесиках. – Ты, прикинь, у него такая мама милая. И брат у него есть! – Мечтательно начал юноша вспоминать начало дня. – Его, кстати, Коля зовут. - Да хоть Ваня, – вздыхал Матвиенко. – Ты к главному давай подходи. - Ну, в общем… - Собираясь с мыслями, парень несколько раз прошелся языком по губам. – Странный Антон какой-то. - В каком это смысле, странный? - Ну, вот, в прямом, - долго тянул Арсений. – Такой мягкий был, жался все время ко мне и постоянно что-то рассказывал и рассказывал. Даже не включал, эту, - он от нервов начал щелкать пальцами, пытаясь вспомнить крутящееся на языке слово. – ну, ту, самую… Токсичность! - А, блин, ну странно. – Раздался громкий зевок, от которого все тело юноши пробило дрожь. - Убери свое лицо от телефона, – фыркал недовольный парень. – Я тебе тут, вообще-то, душу изливаю. - Так изливай дальше, я тебе не мешаю же. – Воскликнул Сережа. - Ладно, - прочистив горло и услышав вновь громкий выдох в наушниках, он продолжил. – Он такой милый был у себя дома, и, кажется, маму сильно свою любит, а отца боится, - возникла тишина, которую никто не хотел прерывать. Один ждал продолжения, а второй подбирал слова. – Честно, мне у него так хорошо было, даже ничего не болело. - Он тебе таблетки давал, старый ты дед, – засмеялся друг. – Ладно-ладно, прости. А чего у тебя там болит? Почему я не знаю? – За возмущался парень. - Да я и сам не знаю, от кого у меня все болит, - протяжно вздохнув, Арсений медленно начал скатываться по спинке стула вниз. – У меня же следы появились совсем недавно. Мужские, женские даже есть. – Спускаясь рукой на свой бок, он вздрогнул от резкой боли. - Женские? – Возмущенно загундел голос с той стороны. – Не, ну, у нас общество толерантное, может всякое быть. - Ты, вот мне скажи, ты совсем дурак? - От тебя нахватался, - буркнул парень. – А если серьезно? С кем ты там говорил, тебе так хорошо было? - Серег, заканчивай! – Возразил Попов. – Даже не дум… - Его резко и бескультурно перебили. - Ну, а вдруг? Антон, сам сказал, ничешный такой парень. - Он же друг. - Карина тоже была другом, а потом вон, целый год передруживали. - Сережа, - дотянулся до наушников Арсения женский голос. – пошли за стол. - Сейчас, иду, - громко ответил парень. – Ладно, Арс, иди в жопу со своей дружбой. Потом тебе напишу. - Ага. – Брякнул Попов и первый нажал на завершение звонка. Он еще долго буравил взглядом монитор, на котором висело одно непрочитанное сообщение в переписке с "Клопом". Там точно была какая-то картинка с оскорбительными словами, которую не сильно хотелось бы и смотреть. Да и зачем, если и вправду не хочется? Отложив наушники в сторону, юноша лениво поднялся со стула и поплелся к кровати, на ходу выключая свет. Хотелось полежать, хотя бы часок, чтобы выкинуть из головы все мысли и отдохнуть. Он упал лицом вниз на скомканное одеяло, громко вздыхая. Не было больше сил, как прежне. Следы, зудящие и горящие, выматывали юношу до вечернего отдыха, который перерастал в сон на час-полтора. И глубоко вздохнув, он и представить не мог, что его коснутся такие мысли. А вдруг Матвиенко правду сказал? - Бред, - бухтел глухо в матрац Арсений. – Или не бред. - И хотелось бы ему верить, что у Антона нет никаких следов. Холодная, вводящая в озноб парня вода заливала ванную до краев. Антон всего недавно пришел домой и тут же отправился в душ, чтобы, как он сказал матери, согреться. Но от этого становилось только холодней, хоть и боль постепенно отпускала его тело. Он лежал по шею в воде, его зеленый взгляд был направлен в никуда, хоть и перед ними были те теплые деньки лета, когда ничего не болело, и Ирина не писала ему каждый божий день, а лично спрашивала, лежа под его боком. А ведь сейчас в диалоге было непрочитанное сообщение: Ирина Кузнецова: - Ну, как ты там?