От смерти до любви шаг и сорок секунд.

Грудь неприятно сдавила наползающая, словно тень, тревога. Девушка, стоящая у доски и неотрывно наблюдающая за Лайтом, будто хотела прожечь глазами и раскусить сердце, не забыв при этом вырвать душу. Глаза цвета растопленного шоколада плавили сознание Ягами. Он уверен, он точно знает ее, но также он уверен в том, что его поехавшая голова может нести бред, а от того и не воспринимает это всерьез. И когда новую ученицу Вамми садят рядом с ним, подросток лишь отворачивается к окну, наплевав на соседку. Весь урок Лайт ловит ее взгляды и бесконечные улыбки, даже уверен, что половина парней в классе ему завидует, ведь их ненавистные взгляды тоже то и дело прожигают тело, но подросток уверен, что дело тут совсем не в легкой симпатии, появившейся у новенькой. Она не перестает чертовски кого-то напоминать, но стоит начать об этом думать, как все становится только запутаннее и сложнее, будто и не напоминают эти дьявольские глаза никого, хотя Ягами понимает, что это не так. Он точно ее где-то видел, но не совсем уверен, что это была хорошая встреча. — Я из комнаты 37, а ты? — Лайт не заметил, как прозвенел звонок, и все быстро начали собирать свои вещи, пока соседка не спеша сложила так и не открытый учебник с тетрадью и уставилась на подростка. — Лайт? — Откуда знаешь мое имя? — Ягами прищурился, поднимая упавший от резкого движения карандаш с пола. Саю заметно растерялась, нервно поглядывая на окно, что находилось позади подростка, будто искала там у серых облаков ответ или подсказку, но те упорно молчали, оставаясь на стороне парня. — Тебя ведь учитель вызывал к доске, тогда и услышала. — Он не звал меня по имени, — Лайт, заподозрив неладное, закинул сумку на плечо и, обогнув новую соседку, холодно бросил напоследок: — Не советую разговаривать со мной, если хочешь завести тут друзей. Парень надеялся, что новая знакомая останется стоять в ступоре, но та лишь пожала плечами, догоняя подростка: — Ты так и не сказал номер своей комнаты. — А должен? С виду Лайт походил на пассивно агрессивного парня, что вот-вот сломает чью-то черепную коробку об парту, но внутри бушевал страх. Страх совершенно неконтролируемый и непонятный, а от того еще более сильный, чем должен быть. Ягами не понимал, почему вдруг начал слышать ледяной крик девушки из кошмара, а фантомные руки с когтями начали медленно, будто дразнясь, сдавливать шею. В глазах на секунду потемнело, в одно мгновение Лайт оказался запертый в собственный кошмар, от чего-то слишком светлый, но все прошло, едва парень встряхнул головой. Подобного никогда не было, а таблетки заглушали малейшие подобные выпады, так в чем, черт возьми, дело? Неужто и правда с ума сошел? И только назойливый стук каблуков позади заглушал непрекращающийся крик в голове. Со стороны это даже выглядело забавно: окружающие подростка люди даже не догадывались о том, что прямо сейчас Ягами борется с желанием оторвать себе голову, лишь бы не слышать сводящий с ума шепот в голове, что периодически накатывает в виде яростного крика, и словно волна погружает глубоко-глубоко в поток сознания, которого по сути-то давно и нет — лишь старые обломки. Несмотря на то, что уроки едва успели начаться, Лайт уже желал поскорее запереться в собственной комнате, желательно не выходя из нее больше никогда, но идущая следом девчонка раздражала настолько, что подросток решил не показывать свою комнату чисто из принципа. Да и разъедающая плоть тревога все еще не прошла, кажется, даже усиливаться начала, а от этого находиться рядом с Саю становилось страшно, дурно даже как-то. Возможно парню просто нездоровиться, а возможно за ним идет сама Смерть — кто знает. Обычно, когда за ним не ходят, словно песик, Лайт переходит в восточную часть и перебирается со второго корпуса на первый, сразу попадая на второй этаж общежития, переходит в южную часть, а там поднимается по самой безлюдной лестнице, попадая сразу в свою комнату, что стоит почти напротив лестницы. В это раз, понимая, что за ним идут следом, а свой личный маршрут он показывать не собирается, Ягами, попадая на второй этаж учебного корпуса, сливается с толпой и уходит вместе с людьми в западную часть коридоров, где от чего-то всегда слишком много людей, из-за чего подросток появлялся тут всего пару раз в восемь лет, когда хотел быстрее дойти до комнаты Мэтта, не зная другого маршрута. Помнит, как испугался и чуть не заблудился, когда пошел впервые. Сейчас же испуга нет — только желание поскорее избавиться от тени в виде Саю, что ступает следом, словно Смерть с косой. Несмотря на то, что друг так же живет на третьем этаже, добираться до него проще именно по этому пути, по которому Лайт, конечно же, никогда не ходит. И сейчас он стискивает зубы, заметно напрягаясь, когда то и дело сталкивается с кем-то в толпе или замечает на себе взгляды. Начинает подташнивать, голова все сильнее и сильнее кружится, шепот в голове уже почти не слышно, но это никак не спасает, ведь не слышно его из-за шума людей, что намного хуже. Спасительный западный переход в первый корпус показывается совсем близко, Ягами принимает его, как победу, и движется быстрее, даже проворнее, сливаясь с толпой. Едва перейдя в северо-западную часть общежития, взору ореховых глаз показывается дверь с табличкой 68, куда тот почти бежит. Шум каблуков прекратился на миг, а затем и вовсе пропал еще в момент, когда подросток с восточной части резко перешел в западную, слившись с учениками, но Лайт расслабился только тогда, когда, обернувшись и выждав пару секунд, не заметил никаких следов слежки, и быстро распахнул дверь. Привычная картина летящей мимо подушки в Мелло заставляет окончательно расслабиться и чуть улыбнуться, предвкушая поток ругательств и летящей подушки обратно. На подростка даже не сразу обращают внимание, благодаря чему он успевает не спеша пройти вглубь комнаты и достать из шкафа друга свободную протертую футболку, на которой раньше покоился яркий рисунок неизвестного Ягами персонажа игры с внушительных размеров пулеметом в руке. Парень знал, что ему можно проворачивать подобное, хотя раньше Мэтт всегда неистово злился, но спустя пару угроз, вроде: "И не надейся тогда еще раз со мной сыграть", парень смирился, позволяя вот так влезать в личное пространство, нагло забирая, хоть и на время, вещи. Сумка мягко приземлилась рядом с кроватью друга, из-за чего на него наконец обратили внимание, а сам Лайт вернулся к шкафу с зеркалом, начиная расстегивать надоевшую и совершенно неудобную рубашку. — А ты не прихуел, Ягами?! — Мелло с места не встает, знает, что сам кинул обратно подушку Мэтту, а от того может получить ее по голове обратно, что не совсем приятно; сидит тихо, но огрызаться на подростка не перестает. Лайт лишь едва заметно улыбается, поправляя чужую безразмерную футболку. Брюки вещь тоже не особо удобная, но с ними он как-то справится, — все-таки не на столько его друг добрый, что отдавать ему половину гардероба. Мэтт смеется, подбрасывает сумку на ходу и скидывает в нее вещи со стола, после чего подходит к Ягами и пару секунд сжимает его плечо, пока ворчащий сзади Мелло собирается на уроки. — У меня сейчас окно на два урока, а остальные я проторчу здесь, так что скажи, пожалуйста, Ватари, чтобы перекинул мне задания на почту, ладно? Даже с другом подросток не позволил бы себе разговаривать в таком тоне, но он слишком устал за последнее время, да и разрывающийся от сообщений телефон Мэтта о странной новенькой дал ему сразу понять, что Ягами обязательно завалится сюда, поэтому парень лишь пару раз хлопнул его по плечу, давая понять, что все хорошо: — Я так и думал, — Лайт на это лишь кивает, и Мэтт все понимает — отходит в сторону двери, подхватывая на ходу PSP, и бросает перед самым выходом: — У нас сегодня еще дополнительные, так что вернемся позже, но я заскочу в столовую, так что голодным ты не останешься. — Могу остаться на ночь? — А ничего, что я против?! — до этого возившийся с одеждой Мелло вдруг встал напротив Ягами, складывая руки на груди. — Я похож на человека, которому не поебать на это? Мэтт смеется, хватая своего парня за руку и крича через закрывающуюся дверь "Удачи!", оставляя подростка одного. Никто не увидит и не узнает, но Ягами благодарно вздыхает, улыбаясь глазами и самую малость краешками губ. Он благодарен, правда благодарен за то, что все еще есть на земле человек, не отвернувшийся от него. Первое время подросток даже побаивался, что про него забудут, когда ребята начали встречаться, но это чувство быстро испарилось, когда после этого внимания от Мэтта стало еще больше. Порой Ягами даже шутил, — при Мелло, конечно, — что Мэтт спит и видит, как убежит от злого и противного принца с золотыми волосами, что на деле являлся никаким не принцем, а настоящим злодеем, коих свет не видывал. А после сказанного привычно получал пару ударов от Мелло, даже не пытаясь увернуться, разве что немного, так, для вида. Открыв рюкзак, Лайт достал из него ноутбук и небольшую бутылку лимонада, так удачно купленную до уроков. Хотелось бы выпить ее в спокойной обстановке в своей комнате, слушая музыку и, подперев голову рукой, вырисовывать цифры в домашней работе. Хотелось, да не получится — совершенно неизвестная и пугающая особа так внезапно появилась в жизни, куда ее так-то никто не пускал, и теперь вздумала командовать. Ягами понимал, что спрашивать у Ватари или искать информацию в интернете о новенькой совершенно бессмысленно, вряд ли он найдет что-то на обычную сиротку, что благодаря уму попала сюда, в Вамми, но на душе легче от этого не становилось, наоборот, лишь сильнее душило терпкое ощущение вязкой надвигающейся тьмы. Будто что-то тяжелое село на грудь, желая задушить, но делает это слишком медленно, мучительно медленно, и даже скучно как-то становится, но опасность все еще бродит рядом, Лайт знает о ней, да все сконцентрироваться не получается, чувства притупляются и понять что-то невозможно, а понимать необходимо, от того жизнь зависит. Не сказать, что Ягами так уж и дорожит своей жизнью, но и не разбрасывался направо и налево. "Боже мой, да почему я вообще вдруг забил голову этой придурковатой?", — подросток тяжело выдохнул, открыл лимонад и сделал пару внушительных глотков. Ягами тяжело вздохнул, закрывая глаза. В последнее время с подростком происходит слишком много всего, но при этом каждое событие сопровождается большим количеством неизвестных факторов, утаиванием правды, умалчиванием и бесконечным потоком «но». Это очень утомляет, даже порой не по себе становится, когда вдруг осознаешь, сколько всего скрыто от тебя, а ты ничего не можешь сделать. Взгляд вновь устремился на предпоследнее письмо от Ватари. Вчера вечером они в очередной раз повздорили из-за запрета Эл, о котором подросток не знал, наивно полагая, что за всем стоит директор, вновь давать Лайту доступ к документам, каким-либо образом связанными с Освальдом. Стоило однажды детективу разрешить поработать подростку вместе с ним, как тот тут же нашел информацию о смерти матери, по итогу впав в истерику. Конечно, Эл предполагал это, даже был уверен в этом, но никак не ожидал такого резкого изменения в подростке. Перед захватом Стоукса Лайт пообещал принести его голову, что, по сути, и сделал, но это никак не радовало детектива, наоборот, он был напуган. С раннего детства Эл опасался, что если дать Ягами свободу действий, он действительно может вступить на кровавую тропу. И ведь детектив видел каждый подобный выпад подростка, догадывался по одному только взгляду о жестоких намерениях, как только разговор перетекал к вопросу об Освальде, видел все его срывы, но при этом ничего не делал, надеясь, что ситуация все еще под его контролем. Но Эл по-настоящему никогда не контролировал ни ситуацию, ни жизнь, ни самого подростка. И в момент, когда за пару минут до выезда на шоссе, где уже должен был находиться Стоукс, Эл просил Ватари любыми возможными способами перекрыть всю информацию и доступ к ней от Лайта, детектив сделал свою самую главную ошибку — забрав всю информацию подальше от Ягами, он тем самым перекрыл кислород обоим. Ледяная стена между ними, созданная из лжи, боли, обмана и тайн, росла вверх с неописуемой скоростью. Эл обещал вернуться живым, но после отданного для Ватари приказа и последнего взгляда в сторону Ягами внезапно понял, что теперь ситуация с каждым днем будет все ухудшаться и ухудшаться. Но если Эл это принял, начиная играть по новым правилам, то Лайт так и остался стоять позади, не решаясь что-то менять. Подросток не желал оставлять все вот так, незаконченным, хотелось во всем разобраться, поставить в каждом предложении точку, и только потом пойти следом за детективом. Не успел. Теперь Эл числится умершим, дела остались незавершенными, а доступ к информации закрыт. Решившись погнаться за несколькими зайцами сразу, Ягами не смог поймать ни одного из них, забрел в самую гущу и потерялся глубоко-глубоко в себе. Казалось, до тропинки, ведущей из леса, совсем ничего, но Лайт нуждался в ком-то, кто взял бы за руку, погладил по голове, успокаивая словно маленького ребенка, и провел бы до дома. Нуждался в том, кого больше нет. И это убивало изнутри сильнее настоящей физической боли. Ватари видел страдания нового воспитанника, разрывался от умоляющих слов подростка с просьбой дать доступ к информации и от ледяного приказа «умершего» детектива не реагировать на все это. Старик понимал, что Эл единственный, кто знает настоящего Ягами, и прекрасно осознавал, что его слова имеют смысл, но смириться с болью Лайта не мог. Под холодным взглядом Эл Ватари снова и снова присылал письма с отказом на просьбу Ягами, а Лайт снова и снова продолжал просить, от чего сердце взрывалось на тысячу кусочков, превращаясь в такое месиво, которое собрать уже никак не получится, но оно все еще продолжало биться и болеть. Как и в прошлый, и в позапрошлый, и еще неизвестно в какой ебаный раз Лайт мысленно посылает Ватари, желая заняться чем-нибудь другим, например, утопиться. Утопиться в делах, утопиться в мыслях, на крайний случай — лимонад тоже подойдет. Подросток давно потерял подсчет раз, когда жил или ночевал где-то, избегая своей комнаты. В ней было спокойно, она ощущалась, как настоящее спасение от мира, мыслей, времени. Но теперь все изменилось. Ягами был готов спать хоть в пыльном музыкальном зале, что и так делал достаточно часто, только бы не быть в своей комнате. Только бы просто не быть. Стоило перешагнуть порог своего жилья, как мысли, словно разъяренное стадо, толпой накидывались на подростка, избивая страхом, болью, самокопанием и ненавистью. Ненавистью к себе, к окружающим людям, к очередному взгляду, — конечно, как тут не смотреть, когда выглядит он, мягко говоря, как недобитый разложившийся труп, что все-то пытается что-то делать, ходить, дышать, — к несдержанным своим или чужим обещаниям, к конченной новенькой, что пугала до чертиков, к собственной слабости, от которой Лайт не мог в который раз что-либо сделать. Все давило на Ягами, как снежный, неестественно тяжелый и слишком ледяной ком, что частенько не только придавливал к земле, но и не давал что-то сказать или нормально вдохнуть, когда нарочно заползал в горло. Было как-то даже смешно осознавать тот факт, что после смерти самого дорого человека, единственное место, в котором Лайт не впадал в объятия тревоги или страха, была комната детектива. Всегда было заведено так, что после смерти долгое время, — если не весь остаток жизни, — человек не может находиться в том же доме, комнате, городе, где когда-то жил умерший. Будто что-то давит, ходит по пятам, от чего ледяные мурашки страха по всему телу, даже пошевелиться не получается, ощущение, что на тебя непрерывно смотрят, наверняка желая забрать твою душу — или остатки здравого разума, чего уж тут. У подростка никогда такого не было. Находясь некоторое время с трупом матери в одном доме, мальчик ничего не чувствовал, кроме щемящей пустоты внутри, что едва ли напоминала боль от утраты — видимо, тогда Лайт был слишком мал и чересчур напуган, чтобы хоть что-то понять и разобрать в свете кровавой ночи. Однажды довелось побывать в комнате выпавшего парня в приюте, но даже тогда ничего не чувствовалось — внутри подростка громко билось сердце от проходящей тревоги, что началась из-за страха смерти Эл, ибо парни были слишком уж похожи, но и ту нельзя было сравнить с тревогой из-за присутствия чего-то потустороннего, чего-то, что давно потеряло надобность дышать. Но когда ничего не защемило внутри во время нахождения в теперь навсегда безжизненной комнате детектива, стало даже как-то обидно. Будто Лайт и не рыдал взахлеб ночами напролет, прижимая к щеке руку с кольцом, будто не буквально жил у могилы Эл, будто не пытался однажды пойти, нет, сорваться за ним в мир иной, будто не ненавидел его за то, что не вернулся. От апатичного спокойствия становилось еще хуже, чем если бы подросток захлебывался в страхе от чьего-то мертвого присутствия. Взгляд вновь упал на угол экрана монитора, где покоилась папка с коротким названием «L». Там было ничтожно мало всей информации, связанной с парнем, в основном в папке находилась собственная писанина Лайта, в которой было то, что он запомнил со слов парня. Небольшая крупица похищения, немного о детстве и матери, где-то, в каком-то очередном бессмысленном документе были самодельные ноты и названия аккордов, что сам придумал Ягами, когда на слух, совершенно не умея играть, годами подбирал любимую мелодию сердца. Ни фоток, ни видео, ничего, что могло помочь подольше хранить в ясной памяти вид Эл, у подростка не было. В Вамми было что-то вроде закона, который можно не соблюдать, ведь на бумаге его нет, но и нарушать для своего же блага не советовали, который заключался в полном сокрытие информации о личностях приюта. Даже если ты самый лучший в стране (а то и в мире) взломщик, что способен найти информацию обо всем и обо всех, фотографии и внешность сирот не способен узнать никто, пока они сами себя не покажут. Особые личности приюта, что вдобавок еще и дружили между собой, могли делать общие снимки или видео, ведь доступ к телефонам и какой-либо технике был у всех, но таким образом они, все прекрасно понимая, подвергали себя опасности. За всю жизнь приюта было совершено немало попыток нападений, похищений и утечки личной информации детей. В большей степени страдали именно те дети, что решали слушать только внутренний голос, не скрываясь. Среди других сирот, включая к тому же персонал, было обговорено и принято придумывать поддельные имена и ограничиваться нарисованными портретами, если так сильно хотелось запечатлеть себя в юности, в родном месте, быть может, даже чуточку счастливыми. Лайт все это прекрасно понимал, даже знал о том, что имена его знакомых и друга были поддельными, а настоящие он, очевидно, не спрашивал в целях безопасности, да и больно уж нужны ему имена людей, если даже общаться с ними после выпуска не будет — шанс того, что подросток не надоест тому же Мэтту, слишком мал, чтобы узнавать такое сокровенное и тайное, как имя. Все прекрасно понимал, но сам безопасности не следовал, конечно, это в его духе. Ватари не раз предлагал Ягами варианты имен, но Лайт упрямо стоял на своем — и так лишился слишком многого, а потерять еще и имя… — Имя... — Какое. У. Тебя. Имя. Внезапная боль ожогами покрыла тело, зацикливаясь больше того на сердце, что сейчас разрывалось от ядовитой и детской обиды. Ягами внезапно осознал, что Эл даже не сказал ему настоящее имя. Не доверял? Скрывался? Если и так, то от кого? Неужто от самого подростка, хотя, если посмотреть на все их взаимоотношения, то да, детектив с самого детства предпочитал убегать от Ягами и наблюдать за ним, помогать, поддерживать незаметно, скрытно, порой через других людей, но не напрямую. И сейчас, когда осознание того, что подросток в душе не ебет, как зовут мудака, что посмел умереть, накрыло с головой, стало уже совсем не смешно. Эл всегда говорил и на примерах показывал то, что людей он рядом с собой не любит, да и не подпустит, а если вдруг и разрешил рядом быть, то в любой момент удрать может. И Лайт знал все это с самого начала, но каждый раз так больно становилось, что из головы совершенно выбивались слова детектива. И почему сейчас, когда подросток срывается с места и несется вон из комнаты, становится так тяжело на душе? Будто что-то одинокое давит, жжется под ребрами, хочет вырваться и скрыться, но сознание все помнит и продолжает держать, от чего становится только хуже. Плакать не хочется, только разве что ужасно злиться и сгореть кричащим пламенем от обиды на детектива, пока Ягами перебегает с одной лестницы на другую, пролетая по пустым из-за занятий коридорам, оглушая тишину глухими ударами подошвы об пол. Плакать не хочется и в тот момент, когда подросток врывается в кабинет директора, что находится не один, а с кем-то, и вид у Ватари испуганный. Испуганный не из-за резкого вторжения, а из-за мокрых от слез щек подростка, что тяжело дышал, упираясь руками в дверной проем. Плакать не хочется, но слезы сами бешено льются из глаз, обида грызет все внутри, сердце стучит чересчур быстро, словно пытается вырваться из клетки, сбежать, скрыться от коварно улыбающегося горя. Лайт разбит полностью, окончательно, без шанса на восстановление и без шанса забыть все, как страшный сон. Ощущение такое, словно подпустили к чему-то теплому, родному близко-близко, прижали к груди и успокаивали днями напролет, любовь даже дарили, поддержку, а затем в один миг отшвырнули, словно бездомного котенка, смерили до дрожи безразлично-холодным взглядом и ушли навеки, хотя на деле так все и вышло. Ватари, уже догадавшись о причине такого поведения подростка, быстро вручил бумаги мужчине напротив, сказал что-то, — шум в ушах вместе с бешено стучащим сердцем и всхлипами заглушали слова, хотя Ягами изначально не собирался слушать чьи-то скучные деловые разговоры, — выставил его за дверь, и подошел к стоящему теперь у стены Лайту, что смотрел в одну точку на полу: — Все хорошо? — вопрос совершенно глупый, очевидно, что ничего, блять, не хорошо, но старик так растерян, что просто не знает, с чего лучше начать. — Ты ведь знаешь его имя? — Лайт говорит это через всхлипы, с каплей надежды, хотя сам прекрасно понимает, что ответа не получит. — Я не имею права разглашать подобного рода информацию, ты же знаешь, — Ватари говорит спокойно, лица не меняет, но глаза наполнены сожалением даже будто бы больше, чем должно было быть. Ягами ничего не говорит, смотрит пронзительно, в ореховых глазах плещется злость и обида, но на кого именно мужчина не понимает, или боится понять. Лайт проходит мимо, двигаясь по направлению к шкафам, и бесцеремонно открывает один из них, осматривая пылающими злобой глазами папки с документами. Ватари шокировано наблюдает за не чувствующим границ подростком, но остановить не решается — садится обратно на свое место, обреченно вздыхает и произносит: — Ты начал не с того шкафа, — старик заранее понимает, что его ждет после, но продолжает: — Тебе нужен второй слева. Но на Эл ты ничего не найдешь, говорю сразу. Лайт оглядывается, не скрывая своего удивления, даже немного щурится, словно пытаясь найти подвох в словах директора, но после чуть расслабляется и еще раз взглянув на содержимое шкафа, где для него ничего полезного не нашел, закрывает его и направляется к тому, что подсказал Ватари. Глаза тут же натыкаются на тяжелые и старые по своему виду папки, от которых даже чуть попахивает старостью, будто книгу открыл, но подростку сейчас не до этого. Три папки в ряд составляли своим расположением почти что приговор, но к чему Лайт так и не понял — к смерти или к спасению. Да это и не важно, когда ты видишь перед собой «Сатико Ягами», «Соитиро Ягами» и «Освальд Стоукс». Злость вспыхнула даже от того, что дело такого мерзкого и недостойного существования человека, хотя таковым назвать его вообще язык не поворачивается, стоит рядом с родителями, что погибли от его рук. — Какого черта дело этого монстра здесь?! — Ягами кидает папку на стол, от чего директор чуть вздрагивает, сам до конца не зная, почему именно туда поставил это дело. — Какого он вообще здесь забыл?! Подросток дышит тяжело, неровно, сбивчиво, голова начинает кружиться от такого. Он зол, слишком зол, хотя сам понимал, что идет от части за этим, но обида до сих пор мучила его, терзала, да так, что хотелось воскресить Освальда и убивать снова и снова, каждый раз находя все более жестокие методы. Лайт готов прославиться мировым убийцей, хоть прямо сейчас пойти на эшафот, но руки в крови Стоукса он готов пачкать до конца своих дней, пока окончательно не убедится в том, что тот мертв и растерзан окончательно. На долю секунды стало даже как-то по-дьявольски обидно, что мужчина получил всего девять пуль, а не страдал так же, как мать или отец. Лайту страшно подумать о всех тех, включая Эл, кто пострадал или погиб от рук этого монстра. Лайт готов стать новым монстром, чтобы другим было страшно подумать о тех, включая Освальда, кто пострадал от рук Ягами. Забрав все нужные папки и быстро выйдя из кабинета, пока Ватари не опомнился, подросток грезил новой мечтой. Мечтой, тяжело осуществимой, быть может, даже невозможной, но такой желанной, чтобы наконец подарить этому миру и своему существованию долгожданный покой: мечта построить новый мир без преступников, без тех, кто губит и губил жизни других, тех, кто испортил жизнь других. Тех, кто ее оборвал. Ягами найдет каждого, не важно как, он найдет, он покарает их своими голыми руками, вытрет пот, перемешанный с чужой кровью с лица, и откроет дверь в свой личный рай. Мир без тех, в ком Земля не нуждается. Лайт сможет. Он добьется своего. Любой ценой. Проходя мимо комнаты отдыха, куда не ступала нога Ягами, подросток услышал взволнованный гул, перекрикивающий телевизор, что показывал новости. Он не хотел туда идти, но что-то под ребрами защемило, заставляя остановиться и вслушаться в монотонный голос ведущей. Лайт подсознательно почувствовал, что сейчас произойдет что-то неведомое и странное, но не ушел. Остался, вслушиваясь в голос, и даже встал в дверной проем, чтобы краем глаза видеть экран. — «…Со слов второго по популярности во всем мире детектива Эральда Койла, считается, что все эти преступления связаны, а среди людей уже появились теории и имя для предполагаемого преступника: Кира, но пока никакого официального подтверждения нет». — Удивительно, да? — Ягами резко дернулся, обнаруживая рядом с собой Саю. — Шугаешься меня, словно я маньячка какая-то, ей богу. — Едва ли ты стоишь моего внимания на столько, что я буду находить время тебя бояться и прятаться, — Лайт фыркает, облокачиваясь плечом на дверной проем, и складывает руки на груди. — Ты слышала программу с начала? Только что пришел, ничего не понял. Саю хватило одной секунды, чтобы вывести легкое разочарование из темных глаз и дерзко ухмыльнуться. С одной стороны хотелось застать Ягами уже обескураженного, но с другой, что сейчас во всей красе явилась к девушке, хотелось довести саморучно подростка до такого состояния собственными словами. Саю показательно долго осматривала пустой коридор на наличие «глаз» и «ушей», а затем схватила под локоть Лайта: — Такое рассказывать лучше не здесь. Коридоры мягко освещали последние пламенно-сгорающие лучи солнца, что то и дело накрывались двумя тенями; тени заглушал чуть слышный топот, а топот заглушало бешеное биение сердца Ягами. Чужая не по-родному холодная рука больно впивалась в запястье, утаскивая в неизвестность. Подростки еще два поворота назад пропустили путь, по которому можно дойти до их комнат, и Лайт окончательно запутался. Если Саю живет в 37 комнате рядом с Ягами, то куда сейчас они идут? Девушка уверенно зашагала в сторону выхода, но перед тем, как подросток начал гневно кричать о комендантском часе, Саю отступила влево, открыла первую попавшуюся дверь, что оказалась зимней раздевалкой, где покоилась верхняя одежда сирот, и буквально втолкнула Ягами. Помещение было темным, свет включался на посту охраны, куда пробраться не смог бы даже шустрый Мелло, но ни девушку, ни настороженного подростка это не остановило. Легкое ощущение чьего-то присутствия начало наступать на Ягами, но быстро прошло, стоило Селлеван наконец подать голос: — Видимо ты не читаешь новости, раз узнаешь только сейчас, — Лайт даже не удивлен этому комментарию, ведь действительно ничего не читал, но все же не мог осознать, как такое глобальное событие могло пройти мимо него, — но уже около недели по сети ходит, так скажем, байка о неизвестном серийнике, что убивает на протяжении нескольких лет важных личностей многих стран, включая даже агентов ФБР с Интерполом, используя метод перерезания горла, не оставляя при этом никаких следов, — Саю ожидает увидеть хоть толику страха или удивления в ореховых глазах, но видит лишь безразличие. — Что, не веришь?! Лайт лишь фыркает, пожимая плечами: — Если я, человек, что с раннего детства работал бок о бок с Эл, не узнал об этом деле и не начал искать информацию еще до того, как это осветили в прессе, что еще это может значить? Саю, кажется, была готова вскипеть от недовольства и накатывающей злости. Подумать только, этот сопляк, едва ли достойный говорить с ней, сейчас корчит из себя непонятно что, так еще и таким тоном разговаривает! — Да каким придурком нужно быть, чтобы не верить в очевидные одинаковые убийства?! — девушка чуть растерялась от собственной грубости, что была подозрительно ни к месту, но виду не подала — так она думала, но Лайт заметил. — Кому понадобиться убивать верхушки всех стран так муторно и грязно? — Ягами более не собирался продолжать диалог с явно повернутой новенькой, к тому же желал успеть вернуться в чужую комнату до того, как чокнутая проследит за ним и найдет «убежище», и, развернувшись к ней спиной, добавил напоследок с едким смешком: — хочешь быть настоящим убийцей — выполняй работу начисто. Ухмылка пропала с лица, стоило развернуться и выйти из давящей темнотой комнаты. Свои глупые аргументы против Лайт прокручивал в голове, как шарманку, не понимая, убедил ли девушку в том, что ему все равно, или только заставил еще больше насторожиться и следить? Хотелось как можно скорее добраться до комнаты друга, а после связаться с Ватари. В груди неприятно давило тревогой и отчаянием, будто совсем скоро начнется, нет, уже началось что-то слишком страшное, опасное, грозящее убить. — Ты так «вовремя» кинул меня, Эл, — Лайт в секунду оказывается на лестнице, поворачивается назад, но Саю боле не видит, поправляет папки, взятые у Ватари, что так и нес собой, и скрывается за ближайшим поворотом. — Дело дрянь. Опасная, сука, дрянь.

***

Часы тикали размеренно, успокаивающе, но подросток хотел запустить в них подушку. Каждый щелчок действовал на нервы, словно оттягивая их и, как резинку на руке, отпуская, получая противный больной щелчок, обычно сопровождающийся тихим и недовольным «Ай». Вот только вместо шипения от боли, Лайт хотел заорать и стукнуть кого-нибудь чем-нибудь тяжелым, да так, чтоб в крови валялся, не смея больше вздохнуть. Рыжеволосый друг, что сидел чуть поодаль от находящегося в нервном трансе подростка, то и дело отвлекался от игры, поглядывая в сторону своей кровати, на которой сидел в позе лотоса Ягами и что-то читал в ноутбуке, не переставая хмуриться, но в очередной момент, когда после почти неслышного для других, но такого обострившегося для Ягами тиканья часов подросток раздраженно и как-то даже обреченно гневно застонал, Мэтт окончательно отложил PSP, уже и так давно позабыв суть миссии, и наклонил голову вбок: — Мне стоит начать беспокоиться за сохранность своих вещей? — парень тут же встретился с сейчас по истине опасным огненным взглядом Ягами, и постарался не двигаться вообще, думая, что так опасность пройдет мимо и его не заметят. Возможно, это правда сработало, потому что подросток обреченно, но теперь просто уставши выдохнул и откинулся спиной на стену, закрывая глаза. — Ты не очень похож на человека, который делает уроки. И что это за папки? — Я забрал у Ватари несколько дел, но чувствую, что сделал все зря — только время потратил. Ягами открыл глаза, сразу желая их закрыть обратно, увидев кривой по смыслу и ненужный от слова совсем созданный им же отчет. Папки с делами родителей и Стоукса были изучены вдоль и поперек, но спустя несколько часов Лайт так ничего нового и не нашел. Словно кто-то специально почистил содержимое папок, убирая нужное, чтобы подросток в очередной раз оказался в тупике. Подобное было совершенно непонятно: родители мертвы, их убийца тоже, тот, кто ранее запрещал в этом вариться, ого, тоже мертв, так смысл хранить завесу тайны? Ягами просто представить не мог, что может такого ужасного случиться, если он узнает правду, а главное, — что это, мать его, за правда-то такая? Еще и это непонятное заявление по новостям и слова Саю. Если это длится несколько лет, то почему Ягами не узнал? Эл наверняка бы занялся этим делом или хотя бы проболтался про него. И что за новый детектив? Все было слишком странно и будто бы…нереально? Лайт весь день не мог отделаться от чувства, что ему врут со всех сторон. На самом деле подросток сразу поверил новенькой, но сказать это не решился, подсознательно ощущая неизвестное тревожное биение в груди, призывающее скорчить дурочка и убежать куда подальше. Словно от того, если бы сказал, что верит, запустил бы механизм, рычаг, что навсегда заест и изменить будет ничего нельзя. Хотелось вникнуть в новое дело, разобраться самому, но в интернете, кроме теорий и создания странных групп по защите Киры, что явно придумали подростки, ничего не было, а идти к Ватари попросту бессмысленно. Если этот человек отказывался отдавать документы несколько недель с делами собственных родителей, то что будет, когда Ягами вот так вдруг заявится в кабинет директора вновь? Вряд ли тот его выгонит, но и не скажет ничего. Ощущение тупика даже без начатого дела уже вызывало смех, что явно скоро перерастет в истерику. Лайт чувствовал себя жалким. "Жалкий, жалкий негодный ни на что кусок дерьма", — вторил без конца внутренний голос, а подросток даже не собирался его заглушать и опровергать. Было забавно наблюдать за собственными беспомощными попытками что-то найти, сделать, разузнать. Вести жизнь так, словно ничего не произошло. "До чего мерзкое зрелище". Чувствовалось полное отсутствие важности для мира, для событий, для людей. Лайт словно долгое время метался в такой удобной для восприятия жизни тьме, а когда открыл глаза, внезапно понял, что уже давно являлся просто жалким неизвестным никому объектом на этой земле. Было даже как-то до смешного обидно, — имея такое престижное и засекреченное место обучения и проживания, в котором провел всю прожитую жизнь в прямом смысле бок о бок с самым популярным детективом, с которым многие даже не имели возможности поговорить, находясь при этом под одной крышей, имея доступ к делам и обладая прекрасным умом, чтобы раскрыть их или поспособствовать этому, Ягами все еще оставался и всегда был ошибкой. Словно в определенный момент программа дала сбой, выдавая на свет такое бесполезное, как он думает, создание с именем света, что на деле лишь мерк с каждым новым прожитым годом. До шестнадцатилетия остается всего ничего, пару месяцев дожить, если сможет, но толку-то? Чтобы прожить еще один год с ненавистью к себе и окружающим? Или чтобы окончательно и совершенно точно съехать с ума, отправляясь прямиком в психушку, хотя и та уже не поможет — слишком запустил собственных дьяволов в голове. С раннего детства Ягами полагался только на себя и свои мысли, максимально отвергая всех остальных. Полагаться на кого-то было страшно, мозг порой воспринимал помощь скрытой от чужих глаз опасностью, что совершенно точно собирается напасть на мальчика. Прибыв в приют, Лайт закрылся еще сильнее, наступал с агрессией, пусть порой и выражающейся лишь через враждебный взгляд, на каждого, кто просто обратит на него внимание, и был готов напасть, конечно, только в качестве самообороны, показывая своим видом опасного человека, к которому лучше не приближаться, но на деле являлся загнанным собственным страхом зверьком. От внезапного большого количества не то что неизвестных, а поистине пугающих людей становилось страшно настолько, что мальчик боялся лишний раз пошевелиться; вынуждено выходя из комнаты, Лайт то и дело потирал пальцами закрытые веки, словно проверяя, а не месте ли его линзы, выражающие чистую искреннюю ненависть и враждебность. Он был готов проходить так всю жизнь, пока не встретил единственного человека, что смог распознать обман. Безразличный ледяной взгляд и метающий огненные шары ядовитый взгляд, полный ненависти, сопровождали друг друга, казалось, вечно, пока одни однажды не потухли навсегда. В суматохе дождливого мертвого вечера на шоссе Лайт не смог увидеть в последний раз лицо детектива, что упал в собственную лужу крови, но подросток уверен, что в момент, когда больницу оглушил писк, провожающий людей в глубокий спокойный сон, безразличный ледяной взгляд, что и без того казался мертвым, потух навсегда. По правде говоря, Лайт до подкатывающей к горлу истерике боялся забыть этот взгляд. Даже когда спустя мучительное ожидание, тянувшееся молчаливыми годами, Ягами наткнулся на, казалось, враждебно-безразличный взгляд детектива, сердце продолжало под маской боли и обиды счастливо трепетать. Подросток знал, что значит этот взгляд, даже когда порой он выглядел отстраненным, показывая ложную безразличность Эл к Лайту. И сейчас, когда от детектива осталась лишь каменная плита и неполное, если вообще настоящее имя, Ягами по-настоящему боялся забыть. Забыть не только такой же скрывающийся от чужих людей взгляд, что был способен понять только Лайт, как и только Эл был способен понять ореховые бездонные глаза, — не забывая уворачиваться от огненных шаров, что то и дело летели в его сторону из этих же глаз, — но еще и единственного человека, которому смог довериться потерявший все ребенок. Чувствовать себя никчемным отродьем довелось еще с ранних лет, хотя в то время маленький Лайт едва ли мог понять, из-за чего так себя ненавидит, и что вообще есть эта ненависть. Вспоминая все это, Лайт так и не может понять, если вообще когда-нибудь сможет, почему смог довериться серому апатичному взгляду? Его едва ли колышет статус Эл в мире, так почему маленький ребенок — не сразу, конечно, но уверенно — пошел следом за детективом, отдавая свою, казалось, никчемную жизнь в его, на тот еще момент, чужие руки. Всю жизнь, несмотря на все ссоры, секреты, вранье и года разлуки, Лайт продолжал держаться на плаву, если его состояние можно было так назвать, только благодаря детективу. Парень смог вбить в каштановую голову то, что тот умен, прекрасен и способен пойти дальше с карьерой детектива, однажды даже наверняка заняв место самого́ Великого L. А главное, Эл, несмотря на свой ужасный характер и порой жестокие поступки по отношению к подростку, всеми своими силами старался доказать Ягами, что тот не жалок, не ужасен, достоин жизни и может быть тем, кого любят и кто действительно важен. Имея не большую, но все же разницу в возрасте, будучи давно взрослым парнем, Эл даже и думать не собирался о том, чтобы бросить подростка, что на тот момент был совсем маленьким мальчишкой. Парень не знал, но Мелло, дабы выбесить подростка, часто шутил: "Любви все возрасты покорны, если наша принцесса Лайт готова встречаться с принцем в темнице через решетку". Ни Лайт, ни Эл никогда не говорили напрямую о своих мыслях и чувствах, до конца сами не понимая, что конкретно они должны сказать друг другу. Эл чувствовал обязанность следить за подростком, держать рядом. Словно нес долг родителя, ведь у Ягами попросту не было рядом взрослого, кто мог бы взять под крыло, подарить тепло, свободу и безопасность. Лайт считал детектива самым близким человеком, семьей и просто...просто Эл. Подросток не мог и не может до сих пор правильно описать свои чувства, но теперь это и неважно — детектив мертв, а чувства о собственной никчемности, что были заточены долгие годы внутри, теперь вновь с радостью готовы заполучить старый родной трон. Мэтт что-то говорил Ягами, но тот был настолько погружен в собственные мысли, что даже не заметил, когда свет погасили, ноутбук с папками забрали, выбили из-под подростка одеяло и толкнули в кровать, накрывая с головой. Лайт продолжал тупить в одну точку, словно уже давно спал. Не заметил даже момента, когда тихий шепот друга с нравоучениями перерос в грустное "Мне очень жаль...", а макушку, что торчала вместе с лицом из-под одеяла, накрыла чужая рука, приглаживая так, как делают матери, когда успокаивают ребенка, что проснулся из-за кошмара. Сквозь дичайшую головную боль Лайт, погруженный в свои мысли, не сможет осознать тот факт, что не тактильный Мэтт провел почти всю ночь на краю собственной кровати, то и дело гладя подростка по плечам, спине и голове сквозь одеяло, шепотом приговаривая успокаивающие слова, с грустью наблюдая за рваным дыханием и подрагивающим телом. Лайт плакал во сне всю ночь, то и дело крепко сжимая глаза, хмурясь, еще сильнее сворачиваясь в клубок под одеялом и теребя внутреннюю его часть, порой сжимая так, что начинала болеть рука, что сквозь сон не получалось уловить. Даже всегда раздраженный присутствием подростка Мелло проснулся ранним утром от очередных успокаивающих слов Мэтта в адрес Ягами, и с искренним сожалением наблюдал за одинокими слезами, падающими на уже давно мокрые щеки Лайта. Сами того не желая, для блага подростка они вынуждены молчать до конца, но никто не знает, когда наступит этот «конец», если он вообще наступит. Мэтт взглянул на парня уставшим взглядом, и едва ли в этом была виновата ночь, как бы спрашивая: "У Эл ведь все под контролем?", на что получает лишь неопределенный кивок и тяжелый вздох. Луна за окном сияет ярче, чем обычно, совсем скоро наступит Рождество, но никто не может сказать — хорошо это или нет.