От смерти до любви шаг и сорок секунд.

Что-то темное и вязкое, что-то совсем неизвестное и от того безумно пугающее надвигалось на подростка со всех сторон. И понять, что это, увидеть, потрогать никак не получается — вокруг обычная комната, даже слишком светлая для обычной, но ощущение неизвестной поглощающей тревоги нарастало с каждым вдохом. Лайт огляделся: светлые стены комнаты отеля с ярким теплым светом, за окном закат, а перед ним на стеклянном столе темнота. Со спины слышатся неторопливые стуки от каблуков и размеренное ледяное повествование чего-то, словно правил каких-то, но Ягами не слышит. Только и может, что пытаться вглядываться в поглощающую, словно черная дыра, темноту, покоящуюся на стекле круглого стола, а вокруг все постепенно меркнет, медленно, словно и не погасает вовсе, но парень это чувствует. Вместе с надвигающейся темнотой надвигается и смерть, да не одна — подросток видит горы трупов, что словно мешки сбрасываются с крыши отеля; люди, коим уже не надобно дышать, будто в замедленной съемке падают спинами вниз, пока руки безвольно подымаются по холодному потоку ветра вверх, желая вернуться на небо, туда, куда должны были лететь изначально — вот только души улетели, а остывшие тела так и остались гнить в земле, на которую вот-вот упадут. В голове что-то щелкнуло, и теперь подросток был словно отделен от тела — неужто и его душа сейчас улетит? Он стоял чуть поодаль, исподлобья наблюдая за собой со стороны. Вместо удивления или крика свое чужое лицо окрасила торжествующая улыбка, ореховые глаза приобрели кроваво-красный оттенок, а руки потянулись к засасывающей черноте, что покоилась на столе. Непонимание и паника вместе со злобой сражались внутри, когда над самым ухом послышался голос, больше напоминающий скрежет ногтей по стеклу: — Смотри-ка, Ягами, я, кажется, победила. Тяжелый рваный выдох пробудил подростка. Лайт не помнил, как заснул, сколько спал и почему щеки с головой так сильно болят, но сильнее тревожила темная неизвестная комната и что-то тяжелое, давящее на ноги. Хватило около минуты на осознание своего местонахождения и унятия начавшейся тахикардии на фоне накатывающей тревоги, хотя едва ли она ушла после кошмара, а не проснулась вместе с Лайтом. Кровать Мелло, что была напротив, — на которой обычно спали оба парня, — оказалась пустой, и подросток на секунду подумал, что у него галлюцинации, в комнате никого нет, а на ногах не «что-то», а обычное покрывало или вроде того, но стоило тяжелой голове подняться, как чужая рыжая макушка отбила сон окончательно: — Блять, Мэтт! — Лайт, приподнявшись на локтях, дернулся, ударился о стену и зашипел, откидываясь обратно на подушку и потирая ушибленное место. — Ты меня пиздецки напугал. Хозяин комнаты промычал что-то неразборчивое, потянулся и спокойно встал с кровати, словно и не спал вовсе. Шторы, что плотно защищали от света, раскрылись, заставляя зажмуриться и залезть обратно под одеяло с головой, но после кошмара и не самого удачного пробуждения больше хотелось откинуть жаркий дом и подняться. Хотелось, но сделать это было слишком трудно — тяжелая голова болела до звездочек в глазах, словно Ягами перепил. Взор невольно пал на пустую стеклянную бутылку лимонада, лежащую на полу рядом с кроватью, но подросток только чертыхнулся, пытаясь переступить ее, в итоге путаясь в своих же ногах и чудом не разбивая бровь о рядом стоящую кровать. Конечно, он бы мог придумать великую историю с подмешанным в лимонад алкоголем или снотворным, а, может, даже ядом, но на дворе зима, вот-вот стукнет шестнадцать, а думать о таком бреде на шестнадцатом году жизни не то, чем можно заниматься. Мэтт вяло повернул голову в сторону друга, отходя от окна и проверяя телефон. Очевидно, Мелло уже давно ушел на занятия, оставив своего парня отдыхать хотя бы на пару часов, но и сон Ягами, и сон Мэтта нельзя было назвать полноценным и спокойным. Парни едва ли спали, ведь кошмары нельзя назвать спокойным походом в царство Морфея, — после них чувство такое, словно тебя здорово так порезали, неровно сшили, переехали машиной, а после всего этого твоя психика, что сейчас билась паникой в огне, должна выжить и перейти из мира сна в мир людей, утаскивая за собой и физическое тело, что либо не хотело двигаться, либо нещадно болело. Не самые приятные чувства. — Что вчера произошло? — подросток добрался до шкафа с зеркалом, с удивлением наблюдая красные щеки и глаза, и все они болели, и все они заставляли в шоке ахуевать. — Да много чего на самом деле, — Мэтт встал рядом, горько усмехнулся и открыл дверцу шкафа, следом за которой уехало и зеркало. — Не бери в голову, все равно я сейчас и сам внятно ничего объяснить не смогу, да и не хочу. Лайт хотел было в привычной форме начать возражать, но его успели заткнуть кинутыми в него вещами. Радоваться было нечему: вещи, что прилетели в подростка, являлись его же штанами и рубашкой. Конечно, Мэтт ведь не такой уж добрый ангелочек, чтобы «прописывать» Ягами в своем жилище. — Давай, великий прогульщик, пиздуй на уроки к своей чокнутой соседке, — Мэтт с легкостью уворачивается от локтя, что грозится пробить ребра, обходит подростка и направляется к ноутбуку, усаживаясь за свой стол. — Но сначала мы сходим поесть, скелет. Лайт, нехотя одевшись и забрав все свои вещи, с тоской осмотрел временное пристанище, из которого его так не тонко выпинывают, и вышел следом за другом. Тот обещание сдержал и действительно, перебравшись с северо-западной части по главной лестнице, — за что чуть не получил от Ягами, что терпеть ее не может, — в северную и спустившись на два этажа ниже, повел подростка к столовой. Мэтт был готов применить силу и потащить за руку, но Лайт на удивление бодро зашагал сам, словно и не голодал намеренно все это время. Проснулись парни ровно за полчаса до второго урока, но даже в такой поздний учебный час столовая не была пустой: тут и там по углам сидели подростки, зарывшись в книги, тетради, ноутбуки или просто таращась в стену, явно не до конца проснувшись. У некоторых было окно, у кого-то просто отменяли занятия, а кто-то, как частенько делал и сам Ягами, прогуливали. Вот только если подросток делал это умело, сбегая в свою комнату, то многие оставались в видимых частях Вамми, за что часто получали подзатыльники от Ватари или учителей, что их нашли. Вся столовая так и пестрила разноцветными гирляндами и Рождественскими украшениями, но Лайт был не в том настроении, чтобы замечать подобное. Он вообще в последнее время замечает лишь свое раздражающе-пугающее состояние, что походит больше на состояние душевнобольного. Завидев торопливо собирающегося подростка и едва слышный стук каблуков в коридоре, Лайт усмехнулся, — кого-то сейчас вновь поймают, — и подошел к дальнему столику, где расположился с едой явно голодный Мэтт. — Ты слышал вчера в новостях о новом детективе и Кире? — Не в новостях, но да, слышал, — Мэтт застыл, бросив встревоженный взгляд на Ягами, но тот ничего не понял, — лишь слабо кивнул, продолжая ковырять яичницу. — А... П-почему спрашиваешь? Лайт поднял ореховые глаза на друга, глядя исподлобья: — Мэтт, ты ведь что-то скрываешь, я знаю. Ты, Мелло, Ниа, Ватари, да даже наша медсестра! — вы все что-то от меня скрываете, но я не могу понять, что именно. А теперь еще и эта странная новенькая Саю, что порой меня до чертиков пугает, хотя вроде даже ничего такого и не делает, да еще и эта новость с убийствами. Что происходит? Мэтт застыл в шоке, напряженно закусывая губу изнутри. Ватари, конечно, предупреждал его о таком, но парень не думал, что все произойдет так быстро, внезапно, а главное — с ним. За правду его убьет не только подросток, но и все, кто эту правду должен хранить, а врать в лицо лучшему другу не то чтобы не хочется, Мэтт просто знает, что такой человек, как Ягами, раскусит ложь с завязанными глазами и ушами, так, чисто по дыханию или вибрации пола от подрагивания ног. Тут либо давать в руки Лайта нож и разрешить отрезать себе язык и голову заодно, либо сделать это самому. — Слушай, Лайт, — Мэтт сложил руки в замок, чуть наваливаясь телом на стол, — выглядит со стороны так, словно хочет поведать секрет, а на деле просто боится упасть, если не будет упираться хотя бы во что-то, — я понимаю, как это выглядит с твоей стороны, но пойми: ты чудом сумел со своим-то слабым организмом выкарабкаться из комы, не оставшись при этом инвалидом на всю жизнь, многие функции мозга еще не успели восстановиться, да и твои резкие скачки в поведении и мысли тоже, знаешь ли, не из пустоты взялись, а из-за последствий травм. — Думаешь, я спятил? — Ягами резко встает, упираясь руками в стол и прожигая взглядом друга сверху вниз. — Быть может, так оно и есть, но тогда сможешь ли ты посмотреть мне в глаза и сказать, что ты не лжец? Не нужно было ждать и пары секунд, все и так очевидно. Лайт лишь убедился в том, чего так долго опасался, и теперь, легко оттолкнувшись от стола и посмотрев уничтожающим взглядом на последнего оставшегося человека в своей жизни, подхватил рюкзак и ушел прочь. К черту это все, действительно, такой умный парень, а очевидного не видел! "Всегда ведь ясно было, что никому ты к черту не сдался", — подросток даже улыбнулся своей детской наивности и веры в людей — до чего ж забавно наблюдать за собой со стороны теперь, спустя года. Подумать только: придя в приют в одиночестве, Лайт внезапно встретил человека, кардинально менявшего его жизнь, причем не всегда в лучшую сторону, но от того таким родным стал, что даже не заметны были все манипуляции, ложь и предательства. А пропал так быстро, но больно, что даже понять не получается — это тебя предали или ты сам себя предал, не решившись вовремя включить мозг. Но такую потерю было в разы легче переживать с любящим и заботящимся другом рядом, что оберегал порой, словно мамочка. И как теперь вообще доверять кому-то, если такой человек, как Мэтт, — "Мэтт, твою мать! Мэтт!" — что никогда и мухи не обидит, ну, разве что Мелло, внезапно оказывается не менее лживым, чем детектив? Неужели всем действительно настолько нет дела до подростка, что даже лучший и единственный друг умудряется скрывать что-то очень важное и не отрицать? Даже забавно как-то: придя в приют одиночкой, Ягами такой же одиночкой и выйдет, только за собой потянет вязкие кровавые следы, что появились из-за открывшихся от предательств ран. И вроде повода особо нет, и вроде накручивает себя сам, а с другой стороны, черт возьми, да этих поводов и доказательств больше, чем население Вамми, а тут детей немало, ой как не мало. От осознания того, что и доказать ничего не можешь, но и верить больше тоже, так горько и обидно становится, по-настоящему обидно, так, что хочется зарыдать прямо здесь, в главном холле. Лайт не умеет не привязываться, не дорожить, не любить. Не умеет отпускать, не желает этого делать, боится, но почему все поступают так с ним? Неужели проблема в Ягами и его неумении холодно откидывать людей, что делают всю жизнь с ним? И хоть сейчас холодно откинул именно Лайт, а не Мэтт, на душе по-прежнему висело удушающее чувство обиды и предательства. Но самое тяжелое, это всю жизнь бегать за правдой. Ложь порой лучше правды, конечно, это очевидный факт, но когда ты сам тянешь руки к истине, неужели так сложно протянуть руки в ответ? С раннего детства жизнь напоминает ебучие догонялки, где вне зависимости от ситуации и положения в любом случае проиграет Ягами. Словно запущенный код, что неизменно функционирует по четко заданному графику, вот только почему у Лайта никак не спросят, а нужно ли ему вообще это? Все будто разом наказали самим себе оберегать подростка, решая все за него, вот только спросить мнение человека, чьей жизнью они так размахиваются, ой, как жаль, забыли. Захотелось подойти к каждому человеку, отрезать голову и с ехидной улыбкой спросить: "А голову ты не забыл?", но Ягами пока не на столько сошел с ума. Хотя... Зарываясь с головой в свои мысли подросток не успел заметить приближающийся стук каблуков в его направление: — У тебя сегодня вид мрачнее обычного, — безжизненно-стеклянный голос разрезал защитный купол подростка, просачиваясь под ребра. Неприятно. — Твоего мнения спросить забыл, — Ягами фыркнул, ускоряя шаг, но сразу осознал свою безысходность — они в одном классе, поэтому сбежать тут никуда не получится. — Если так очевидно, что мой вид источает злобу и агрессию, то зачем идти ко мне? В жертвы набиваешься? Или мне нужно начать записки с угрозами писать, чтобы наконец перестала меня третировать? — Да брось, мы общались-то пару раз, где я там тебя третирую и в жертвы набиваюсь? — Саю, казалось, была просто непробиваемой, как притаившийся человек у медвежьей берлоги, что очевидно слышал рев, но при этом оставался на месте, выжидая. И действительно, — а с чего вообще появилась эта злоба и боязнь девушки? Рядом с ней Ягами чувствовал всем телом проедающую изнутри тревогу и опасность, и еще что-то такое...неприятно родное, словно с раннего детства с ним, может, даже преследует, но что конкретно сказать не мог. И будто после долгожданной встречи лицом к лицу чувство страха и приближающегося «чего-то» росло все сильнее и сильнее. Из-за этого и хотелось поскорее избавиться от девушки — казалось, словно Ягами заточен вместе с ней уже много-много лет, да все никак отделаться не может. Саю улыбнулась, нагоняя ускользающего в потемки собственного сознания подростка, начиная что-то рассказывать. Не тараторит, голос вроде спокойный, но отдает стальным холодом, таким, что засел глубоко внутри, его ни с чем не спутать, но Лайт не слушает ее: все думает о своем, позволяя тоске с обидой заполучить все внимание, которое и так уделялось им слишком уж часто и много. Не слушает подросток и тогда, когда сам того не замечая проводит целый день со странной новенькой, уже вроде не настолько сильно боясь. Что-то рассказывает без конца (и начала) монотонным голосом, не жалуется на тишину или кивки в ответ на долгий рассказ, будто сама все понимает, но ей нравится такой слушатель и она продолжает. Ягами не понимает и не запоминает истории, но словно подсознательно начинает воспринимать их, перенося на девушку и понимая, что она вовсе не враг, хотя при этом все еще холодок по коже идет и кровавая пелена то и дело глаза застилает. Кошмары в последнее время то и дело всплывают в голове, но подросток слишком привык, к такому нельзя, но он определенно привык. И каждый раз, стоит Селлеван появиться рядом, как кошмар всплывает в голове, но подросток даже глазом не моргает: что поделать, когда твой психически нездоровый мозг буквально живет отдельной жизнью, от чего порой так страшно становится, что уже не понимаешь как воспринимать подобные выпады — слишком уж часто они случаются как-то. Лайт старается, правда старается продолжать жить, не лезть туда, куда не просят, прилежно учиться, игнорировать единственного лучшего друга, что то и дело пытается подойти и поговорить, молча ходить, выслушивая речи новенькой, что мозгом воспринимается как приевшийся раздражитель, не думать о том, что не ходил на могилу несколько недель, — подумаешь, будто покойному есть до этого дело, — играть на фортепиано в заброшенном кабинете иногда. Старается, правда старается, но как же, сука, невозможно терпеть разъедающее внутри одиночество. Что бы ни сделал, куда бы ни пошел — оно всегда с тобой. А засыпая, внезапно понимаешь, что даже тут, в царстве спокойствия, где время летит одновременно быстро и медленно, а вроде его и нет, не можешь найти себе места. Мечешься всю ночь по подушке, хватаешься то и дело за края одеяла, стискивая до боли в кулак, произносишь что-то невнятное, но так и не можешь отыскать того, кто поможет тебе, как раньше. День сменяется ночью, а ночь в свою очередь не сменяется уже несколько недель — грузом ходит за Ягами, не позволяя выбраться из вечного кошмара. Кошмар настигает во время сна, кошмар настигает и во время бодрствования. Казалось, умрешь, и вот оно — спокойствие! Но Лайт знал: смерть — это начало кошмара без конца, что поглощает собой собственное «Я», оставляя душу изнывать от боли. Теряясь во времени, днях и событиях, Лайт прожил две недели бок о бок с Саю. Сам того не замечая ел с ней в столовой, ходил на уроки, порой писал домашнее задание в библиотеке, ходил до комнат и из них. Девушка все еще казалась странной и неизвестной особой, но рядом с ней становилось легче отдаляться от собственных проблем. Дело тем временем набирало популярность и шум, от чего порой хотелось изолироваться, лишь бы ничего не слышать. После смерти Эл Лайт просто не мог заставить себя вновь работать над расследованиями. Ощущение такое, словно ты нарушаешь и переступаешь что-то очень важное, на что упрека не получишь, но сам погрязнешь в ненависти к себе, которая и так через край льется. Это казалось глупостью, хотя, может, это она и есть, но подросток считал себя предателем даже от того, что просто знает о наличии нового, мирового масштаба дела, при этом даже не пытаясь узнать о нем самостоятельно или разгадать. От этого хотелось забиться в угол и выжидать конца света, лишь бы не слышать целыми днями о нем. Но больше всего напрягала любовь к этому делу у Саю, что говорила о нем без конца. Это и напрягало, и раздражало одновременно, Лайт словно меж двух огней метался, желая убежать и остаться в одинокой тишине, но при этом оставаясь около девушки, что безостановочно говорила о расследовании, ибо просто боялся вновь остаться один на один с собственными пугающими мыслями. — На самом деле я на стороне Киры, — спокойно проговорила Саю, уже не раздражаясь отстраненному взгляду подростка. В столовой сегодня было полно людей, услышать их никто не мог, возможно, Лайт бы тоже не услышал, но его током прошибло от такого заявления, это было видно. — Нет, я серьезно, Кира тут очевидно поступает правильно. — Когда стало правильным убивать людей? — Ягами опешил, голос был слишком удивленным и будто надрывным, словно сейчас в истерику скатится и Саю голыми руками приложит пару раз об стол. — Когда эти же люди встали у власти, перекрывая другим кислород. Ягами в тот раз ничего не ответил, продолжая тупо глазеть перед собой сквозь Саю, — та в свою очередь так привыкла, что уже и не реагировала вовсе. Подросток не хотел подымать тему расследования, больше того, он желал лишиться слуха, потому что все вокруг только про это и говорили. Но внутри все резко надломилось, да так, что хотелось заорать на весь приют. За последний год Лайт действительно начал походить на жестокого человека мыслями и поведением — он, все-таки, в человека девять раз выстрелил. Но парень отказывался принимать точку зрения пугающей соседки по парте, что клевала ему мозг подобным уже не в первый раз. В голове, хоть и не особо здоровой, попросту не укладывалась такая позиция. Конечно, многие жертвы Киры были жестоки и заслуживали справедливого наказания, но смерть таковым наказанием не являлась. Кира — обычный ребенок в теле взрослого, как думалось Ягами, человека с комплексом бога и бесконечным разнообразием психологических травм. Такой человек попросту не имел права устраивать суд, выбирая между смертью и жизнью, но он делал это, возглавлял суд и вершил «правосудие», что на деле было лишь игрой ребенка с использованием живых людей. Это все было полным абсурдом, подумать только, ну кому в голову-то такое придет? Вот только Лайт все же понимал этого человека. Не мог и не хотел объяснять и разобраться, но правда понимал где-то на подсознании. Словно его внутренний ребенок был всеми руками и ногами за, даже не понимая всей опасности, но пока мозг и взрослое сознание умудрялось держать в клетке внутреннего ребенка, все было хорошо. Вот только никто не учел тот факт, что этот самый ребенок способен однажды выбраться из железных оков.

***

— Ты вообще понимаешь, какое это безумство?! — Ватари, казалось впервые был настолько зол. — Тебе должно хватать того, что я держу ситуацию под контролем. Отыгрывай свою роль и все, — ледяные глаза прожигали старческую кожу, различая каждую морщинку. Кажется, за это дело они значительно так прибавились. — Роль кого? Обманщика и твари? Монстра, что не дает ничего сделать и только мучает? Жестокого подонка? Прости, Эл, но это твоя роль. Парень ничего не ответил, вместо этого откидываясь на спинку стула и тяжело вздыхая, закрывая уставшие глаза. В последнее время не спать сутками выходило сложнее из-за скопившихся нервов, что не давали работать и отнимали силы. Дело шло полным ходом, преступник был найден еще давно, как и улики, хоть и косвенные, вот только выйти на него и засудить никак не выходило. Больше того, этот преступник спокойно пудрил мозги Ягами, а Эл не мог ничего сделать, потому что сам этот план и придумал. Вот только если детектив был уверен в нем на 90%, то Ватари не был уверен даже на 5. Время шло, пора переходить к заключающей части, вот только Эл не мог. Что-то тревожно щемило в груди, даже смешно становилось от того, насколько сильно детектив мог на самом деле бояться. Вот только объяснить он этого не мог. Хуй знает, чего боится, но делает это так сильно, что затягивает дело уже больше недели, а время не вечно, как и чужие жизни, что ускользают из рук. Пора бы уже раскрыться, но пока что хочется только вскрыться, а это план, конечно, надежный, но слишком глупый. Из-за отсутствия полноценной слежки Эл понятия не имел о настоящем положении дел. Строил из себя уверенного, холодного, расчетливого детектива, а на деле уже какую ночь заходился в нервных истериках, все никак не успокаиваясь, — уверенность того, что еще чуть-чуть и ему понадобятся сигареты, уже давно все сильнее проявлялась в голове. Хотелось порой заорать на весь мир от безысходности, но парень сразу останавливал себя, — статус не позволяет. И нет, дело действительно шло гладко, если можно было так сказать, стоя на вершине трупов своих же коллег, да и план был надежным, но что-то продолжало неизменно рвать ногтями кожу на шее, открывая раны страху. За пару минут до Рождества, скрипя зубами и слыша скрип чужих когтей на шее, Эл отдал решающий приказ. Приказ, что либо поставит точку в деле, либо зароет Лоулайта в могилу, только теперь по-настоящему и навсегда. — Ты должен прямо сейчас вернуться в Вамми, а после празднования начать. — Ты понимаешь, что Лайт уже начал подозревать Мэтта? Он перестал с ним общаться! Перестал, ты слышишь? Ты вообще можешь понять, что за десять лет они впервые перестали общаться, и после этого ты собираешься... — Вот именно поэтому ты и должен вернуться и начать план! — Эл впервые настолько сильно заорал на своего бывшего учителя, начиная мелко подрагивать от злости. — Эл, ты сейчас серьезно мне все это говоришь? Часы пробили полночь, из соседних отельных номеров послышались крики, а темную комнату озарил яркий свет фейерверков. — С Рождеством, Ватари. — Господи, Эл! — Я все сказал. Ватари потер переносицу, что-то уставши и явно недовольно бормоча, но, взглянув на серьезного юношу, развернулся и тихо вышел, едва заметно хлопнув дверью. Обоих словно льдом окатило, каждый по-своему видел ситуацию и имел свое мнение, но оба одинаково переживали насчет следующего шага, что должен был взять на себя старик. Это явно не то, чем хотел бы заниматься человек в Рождество, но и не то, что (воз)можно отменить. Стоило двери в комнату отеля закрыться, как детектив встал, разминая руки и ноги, — слишком уж долго в этот раз просидел над делом, хотя особо ничего не меняется. Юноша давно знает и понимает, что теперь столько сидеть за расследованием не нужно, теперь остается только полагаться на обстоятельства и чужие мысли, вот только ничего не делать не получалось. Перебирая все документы, Эл, конечно, отвлекался от предстоящего ужаса, но смысла в этом не было, только больше по итогу затраченных нервов и сил. Кости ломило ужасно, словно парень не сидит днями и ночами за столом, а в шахте работает; голова болела так сильно, что Лоулайт попросту перестал это замечать, привыкнув к боли, глаза раздирало от яркого света экрана. Он устал, правда, чертовски устал, но не он один устал, зато он один способен все прекратить и сделать так, чтобы остальные выдохнули спокойно, позволяя отдохнуть хотя бы себе, а Эл и сам как-нибудь справится — не в первый раз же. И сейчас, стоя у окна непримечательного отеля далеко от центра и наблюдая за отъезжающей машиной директора приюта, крыша которой поблескивала от огней гирлянд, что развешаны по всему городу, парень думал лишь о тех крохотных, но таких желанных процентах победы. Думал, грезил, мечтал, желал, просил, надеялся, да вот только это все без толку, — никто не услышит твои мысли, нет такого существа на планете. Ты можешь сделать что-то либо своими руками, либо с помощью кого-то, кто существует, вот только эти самые существующие «кто-то» то и дело думают и делают по-своему, от чего все меняется. — Ну, давай, Тучка Йору, — Эл тяжело выдохнул, поднимая серые глаза на разноцветное от фейерверков небо, — как в старые добрые.