***
Сколько раз он уже просыпался от чувства тошноты, головокружения и липкого выхода из всепоглощающей, засасывающей в свои дебри, тьмы? Сколько раз еще он будет стонать, даже не осознавая, что делает это в голове, потому что голосовые связки все еще не привыкли к напряжению, сколько еще раз моргнет и зажмурится, чувствуя помутнение рассудка, прежде, чем умрет окончательно, без возможности повторить все эти действия вновь? В отличие от потери сознания и впадения в кому, эта отключка сознания была иной. Страшной. Страшной, потому что не успел осознать, что произошло — лишь почувствовал секундную боль, а затем погрузился во тьму. И она не была той, что была с ним каждую ночь, каждую потерю сознания, каждые комы или отключки в больнице, нет, — там хотя бы звук приборов был, дающий знать, что ты жив, а не зарыт под метрами земли, — эта тьма была слишком тихой, глубокой и страшной. И когда проснувшись, он едва смог раскрыть глаза и уловить слабый затхлый сырой запах, паника не оглушила его просто потому, что еще осознать даже не успел, а жив ли он. Голова, кажется, впервые так сильно кружилась, словно карусель в парке аттракционов сломалась и вот-вот упадет, перед этим неестественно быстро разогнавшись, и ты уже считаешь последние секунды перед смертью, но он все еще, очевидно, по-прежнему жив, по-прежнему дышит и уже может даже разобрать что-то в интерьере — если «это» можно так назвать — перед собой. Сбоку в стороне, кажется, слева, а вроде и повсюду на бетонный пол падают в лужи капли, умирая с ярким звуком, разносящимся по всему помещению эхом. Постепенно Лайт смог осознать свое сидение на стуле, свои связанные позади руки, в кисти которых остро впивалась веревка, и свои связанные той же веревкой ноги по отдельности к ножкам стула. Когда глаза привыкли к полутьме, а голова перестала так дико кружиться, смог даже оглядеться по сторонам без резкого дискомфорта и новой порции тошноты, что накатывала волнами. Помещение приобрело черты давно забытых разваленных и максимально отвратительных складов, и здесь не было ничего, лишь голые бетонные старые стены да пол, вот только все сплошь и рядом покрывалось засохшими темными пятнами, что с вероятностью в девяносто девять процентов являлись кровью, а Лайт слишком хорошо знает все ее виды и вариации. Дрожь ни то от холода, ни то от страха неизвестности сковала тело, на миг заставляя замереть, но Ягами даже слишком привык к такому — если и не целиком от жизненного опыта, но благодаря кое-кому он подобные места преступления с еще свежей кровавой резней видел с двенадцати лет, разгадывая это вместо просмотра телевизора в приютской комнате отдыха, — чтобы застывать от страха. Ягами встряхнул головой, — уже не боясь проблеваться или взвыть от боли, — отгоняя воспоминания, и попытался пошевелить руками, встать или расшататься так, чтобы хоть в одном месте веревка отстала, но по болезненным ощущениям он был привязан даже слишком крепко, быть может, даже неестественно сильно. По разрушенным потолку и кусочкам стены понять свое местонахождение было просто невозможно, лишь узнать время суток. «Темнеет, но не сильно, — подросток шикнул от боли, пытаясь наклониться вперед, чтобы лучше рассмотреть через дыру в стене погоду почти в конце помещения, — значит, сейчас около четырех-пяти часов вечера. Город бы узнать хотя бы». Вот только Ягами даже гадать не пришлось, когда из глубин уходящего во тьму склада послышались шаги. И… Лайт впервые за долгое время действительно испугался. По-настоящему. Так, как бывает, когда тебя зажимают в углу и идут на тебя с топором, или так, когда ты оказываешься в горящем здании без возможности выйти, или так, как было с Ягами в детстве, когда он в едва осознанном возрасте чудом пережил кровавую ночь. Но сейчас то, что он слышит кажется ему даже страшнее тех событий. Намного, в тысячу, быть может, в миллион раз страшнее, так, что пробирает до костей и он застывает в немом страхе и распахнутыми глазами. Он не видит никого и ничего, но он знает, что в сознании, и он слышит. Мыслей сейчас попросту нет, страха за жизнь нет, желания поскорее выбраться тоже. Ягами просто замер, впервые за пять лет слыша стук каблуков не в практически ежедневном кошмаре, а здесь, наяву, находясь в здравом рассудке и действительно пребывая не во сне. Паника ледяной хваткой охватила тело подростка с такой силой, что тот просто не мог вдохнуть воздух, наполнив им легкие. С каждым новым неспешным стуком каблуков по бетону Лайт все сильнее и сильнее ощущал тяжелые металлические оковы на шее, заставляющие задыхаться и терять последние связи с реальностью. Во сне удушье происходило всегда, бывало даже страшнее, но каждый раз Ягами осознавал нереальность действий, вот только сейчас сказать так больше не получается. Он смаргивает скопившиеся слезы, не видя того, как покраснело его лицо и вздулись вены, но прекрасно это понимая. Кончики пальцев рук и ног начало покалывать, когда Лайт сдавленно прохрипел от резкой боли в сердце, расползающейся по груди. Внезапно Ягами почувствовал, что не просто теряет сознание, а словно… отключается и погружается в ту тьму, в которой еще никогда не бывал. И лишь знакомый не то из кошмара, не то из жизни голос раздался ледяным смешком у самого уха, когда тело обмякло на стуле, а ореховый потускневший взгляд не заметил подошедшую девушку. Как и в кошмарах, Лайт так и не смог увидеть истинного лица, когда окончательно растворился в небытие. — Поспи, братик. Все будет хорошо.***
— Он может быть где угодно, — Мацуда встревоженно ходил по главному кабинету штаба, обнимая себя за живот. — Хотя бы работать начни, раз так переживаешь! — Моги всплеснул руками и продолжил быстро щелкать мышкой. — Эй, я думаю! — А ты вообще умеешь? Перепалка разом стихла, когда из приехавшего лифта вылетел разъяренный — впервые за, кажется, вечность — детектив, и в секунду оказался у своего стола, пугая сидящего неподалеку Моги. Стул с грохотом отъехал и скрипнул, когда Эл буквально прыгнул на него, цепляясь за стол и подъезжая к нему вплотную, ударяясь коленками, прижатыми к груди, хотя едва ли он это заметил. Полицейские смотрели друг на друга, боясь пошевелиться и издать любой шум, потому что впервые за их сотрудничество с Эл, длящееся несколько лет, они видели его таким, и они даже отрицать не будут, что напуганы. Эл внимания на них не обращал, продолжая неимоверно быстро летать пальцами по клавишам, иногда перескакивая на мышку и обратно. Шоколадное мороженое, стоящее рядом с ним, частично растаяло, чего раньше бы детектив никогда не допустил. Мацуда хотел его забрать, но после легкого шлепка от Эл по рукам отступил вместе с Моги подальше на кухню, решив переждать это со словами «Без нас тоже справится». Прошло ровно шесть часов с обнаружения пропажи, пять из которых отвелись на поиск, и детектив не был бы детективом, если бы не нашел возможное местонахождение Лайта еще в первые двадцать минут, десять из которых просто бы перепроверял, но сейчас что-то изменилось. Что-то крупно изменилось, и Эл не может понять, что именно, это, может, даже сейчас еще не произошло, а лишь близится, но он уже понимает, что забрел в тупик, из которого выхода назад уже нет. Эл нашел, конечно он нашел место, где держат Ягами с девяносто процентной уверенностью, но это не значит, что, если его освободят живым, все прекратится. Эл уверен на 64%, что это произойдет. Он узнает. Лайт точно узнает.***
Сознание смешалось в одну большую гущу из мыслей, эмоций и странных ощущений, сравнимых, кажется, лишь со смертью, но он все еще дышит. Теперь даже легче это делать стало, теперь никто горло не сдавливает, а сердце не замирает от жгучей боли, вот только глаза все еще трудно открыть, словно мозг полностью отрицает это действие и не дает ему свершиться, потому что чувствует, что только хуже будет, в разы хуже, и даже не физически. Он не понял, все еще не понимает, что произошло, что происходит и не бредит ли он, но руки вновь чувствуют жжение и разрывающую кожу боль от впивающейся на протяжении многих часов веревки в кисти, и он осознает, что все еще жив. Пока жив. Ноги теперь были развязаны, хотя все еще болели. Лайт осторожно пошевелил ими, хмурясь и шипя, когда почувствовал движение недалеко от себя. Пахло все еще сыростью, а значит он все еще в том же помещение, где и… «Стоп». Ягами замирает, вспомнив эхом разносящийся звук каблуков, ударяющихся о бетонный пол, и что-то такое, чего сознание детально вспомнить не может, но Лайт может поклясться, что в момент, когда он отсчитывал последние секунды до смерти, — правда ведь чувствуя ее ледяной взгляд на себе, — тот самый голос из кошмара зашипел змеиным смехом слова, что теперь уже и не вспомнить. Лайт изо всех сил старается выровнять участившееся дыхание, успокоиться, принять, в конце концов, что просто сошел с ума, потому что его сон не может ожить, это просто игры детского разума, но сразу же после этих мыслей слышит слишком реальный голос: — Открывай глазки-и-и-и! Лайт вздрагивает как от разряда тока, резко распахивая глаза. Сердце бьется так быстро, что, кажется, вот-вот выпрыгнет из груди и он правда умрет, и Ягами все еще верит в это, потому что он точно, определенно точно сошел с ума, это предсмертные галлюцинации и игры поддавшегося стрессу мозга, потому что перед ним сидит в длинном черном платье, улыбается той самой дьявольской улыбкой и постукивает ногтями по своей коленке Саю Селлеван. Новенькая приюта, что пропала за пару часов до теракта. Саю, пугающая его до чертиков с самого первого своего появления. «Господи, я брежу...» — Я думаю, — девушка говорила так приторно мило, пряча угрожающую жестокость и манипуляции, что становилось не по себе от мертвых глаз и «дружелюбной» улыбки, — нам следует познакомиться уже наконец-то. — Я…умираю? — Лайт не веря собственным глазам смотрел за своим кошмаром в человеческом облике, в облике, господи боже, его одноклассницы. Но та в свою очередь не исказилась другими, более неестественно страшными образами, не стала угрожать и вести себя странно, что можно было бы сослать на поехавшую психику умирающего подростка, нет. Вместо этого Селлеван ядовито засмеялась: — Нет-нет, ты не умираешь, — девушка стерла невидимые слезы с глаз и откинулась на спинку кресла, которого раньше здесь не было, — я не записала последние буквы твоего имени и фамилии, так что нет, ты не умираешь, дорогой. — О господи, да что происходит, — Лайт подергал руками за спиной и простонал, откидываясь головой назад. — Никогда не думал, что мое сознание может выдумывать настолько реальные галлюцинации. Резкая пронзающая боль заставила подростка вскрикнуть не своим голосом и распахнуть в шоке глаза. Подняв голову, Ягами увидел торчащий скальпель из своего бедра. Девушка с нечитаемым выражением лица рывком вытащила скальпель, оглушая тем самым комнату хриплым больным стоном Лайта, и, откинув его на столик рядом, легко развалилась в кресле так, словно только что не она была той, по чьей вине кровь подростка сейчас пропитывает штанину и медленно капает на бетонный пол. — Вряд ли галлюцинации так могут, — Саю скучающе наблюдала за потряхивающемся от боли Ягами, подперев голову кулаком. — Думала, ты будешь более выносливым. — Что… тебе, кхм, — Лайт зажмурился, когда руки машинально дернулись в попытке прикрыть рану, в итоге еще сильнее продавливая веревкой кисти, — н-нужно от меня, ты, п-психованная! — Справедливая, — Саю вскидывает брови, поправляя подростка, — не психованная. Лайт смотрит с ненавистью, исподлобья, с прилипшими ко лбу волосами и с рвано вздымающейся грудью. — Эх, Лайт, — девушка наиграно грустно вздыхает, поправляя чужие волосы, — ты бы знал, как много мне нужно тебе сказать. — Уж постарайся объяснить, — подросток мотает головой, сбивая чужую руку и сдавленно хрипит, стараясь хоть как-то поменять свое положение так, чтобы боль не была настолько острой. Саю хмыкнула и взяла скальпель, одной рукой продолжая подпирать голову, а второй крутить медицинский прибор, задумчиво разглядывая его. — Мое настоящее имя — Саю Стоукс. Я — дочь Освальда Стоукса, которого ты, — лезвие скальпеля направляется на поднявшего голову подростка, — посмел убить. Лайт замер, смотря в глаза цвета темного шоколада напротив, и просто пытался переварить услышанное. Это бред, это, мать его, абсолютный бред, он будет утверждать с пеной у рта до последнего вздоха, что все это — глупый реалистичный сон, выдумка сознания или всемирная промывка мозгов из вне нашей цивилизации, да что угодно, но только не это. Ореховый взгляд бегает по девушке, по старому зданию, по полу, где на местах старой засохшей крови постепенно появляется его, и он не собирается верить во все это. До того момента, пока девушка с максимально непринужденным видом не добавила: — Мать у нас с тобой, правда, одна. Так что благодаря тебе полгода назад я тоже стала сироткой, если не считать моего дорогого старшего братца. — Да что ты несешь… — подросток пытался разглядеть в чужих глазах ложь, издевку, но девушка говорила серьезно. — Неужто никогда не хотел себе младшую сестренку? — Саю склоняет голову набок и улыбается, пока в глазах мелькают сотни огней ненависти. Ягами начинает истерично смеяться, мотая головой и смотря на девушку, как на сумасшедшую, хотя она и так ею являлась, особенно сейчас, держа скальпель с кровью подростка на нем. Он смеялся так громко и надрывно, что пустое здание эхом разносило его смех и возвращало обратно, туда, в самые дебри его сознания, где он пытался спрятать страх и накатывающую паническую атаку. Вот только Саю на это никак не реагировала, безразлично смотря на истерику старшего брата. — И что ты хочешь от меня? — Лайт сморгнул слезы, выступившие из-за смеха, и все еще улыбался, даже выражение лица с легкостью смог поменять на спокойное, даже с издевкой в глазах и легкой ухмылкой, застывшей на губах, но это по-прежнему не означало отсутствие животного страха внутри, от которого все сжималось. — Нет-нет, я не буду раскрывать тебе все карты вот так сразу. Давай немного повеселимся перед смертью?***
Ватари был вызван через восемнадцать секунд после ухода полицейских из главной комнаты, хотя Эл уверен, что те спрятались и подслушивают, правда все еще не понимал, почему они, а особенно Мацуда, так заинтересованы в Лайте. Но времени на размышления не хватило — да и не хотелось сейчас думать о таком, находясь в этой ситуации. Двери лифта раскрылись, оповещая прибытие Ватари, что, кажется, впервые в своей жизни, а она у него была слишком долгая и насыщенная бок о бок с Эл, видел детектива настолько серьезным. И он не может отрицать, что с большей вероятностью эта серьезность скрывает страх за подростка, но это так же не отменяет того факта, что детектив даже после такого сильного сближения с кем-то остался детективом, и в первую очередь думает о деле, а не о чувствах. Сам Эл старался вообще не думать о чем-то, просто впивался пальцами в колени, смотря сквозь идущего к нему воспитателя, да все надеялся не представлять жестокие картинки, что случались с ним во время похищения. И нет, это не было настолько травмирующим, чтобы помнить до сих пор. Первое время, может, да, но сейчас это вспоминается лишь в профессиональных целях, и представлять все это на Ягами было последнее, чего хотелось детективу. — Учитывая причастность Киры и отсутствия в зоне видимости Саю, я уверен на 87% в том, что Лайта держат в заброшенных складах, — Эл прислонил палец к губам, чуть склоняя голову, — и на 13% в том, что он уже мертв или будет таковым в ближайшие, — Эл поворачивает голову к часам с таким непринужденным выражением лица, словно сам не понимает, что только что сказал, — два часа, если мы не поедем туда. — С чего бы держать Ягами в заброшенных складах? — Ватари хмурится, пытаясь игнорировать те тринадцать процентов. — Я уверен, что похищение сделано исключительно с целью рассказать либо часть, либо всю правду, а где еще можно рассказать о таком, как не на месте гибели его отца? — Думаешь, это что-то вроде мести за Освальда со стороны Саю? — Думаю, это поступок маленького обиженного ребенка, Ватари, — голос огрубел, когда Эл исподлобья посмотрел на директора, начиная вставать и направляться к лифту. Ватари так и остался стоять в середине кабинета, задумчиво опустив голову и нахмурившись так, словно в голове всплыло что-то такое, чего вспоминать не особо хотелось. Эл обернулся, стоя в лифте и придерживая кнопку. — Если ты хочешь спасти сына своего покойного друга, нам следует поторопиться. Мужчина обернулся и слабо кивнул, выдвигаясь в сторону лифта и звоня на пост охраны, договариваясь насчет подкрепления. Он вообще не уверен в том, что удастся задержать девчонку, уж сколько пытались-то, но Эл прав — если ничего не предпринять сейчас, то потом с очень высокой вероятностью обоим придется жить с виной на душе за мертвого подростка, которого не сумели спасти. Садясь на заднее сиденье машины, Эл, кажется, впервые сидел с опущенными на пол ногами без веских на то причин, рассматривая кольцо на безымянном пальце. Ледяной взор зацепился за единственную царапину на нем, что появилась после спасения Ягами из-под обломков приюта, и Эл нахмурился еще сильнее, решив для себя больше никогда не допускать на кольце дефектов, если все они будут связаны с жизнью подростка. И Эл клянется — сегодня он достанет Ягами живым и не заработает новой царапины. Больше нет.***
Лайт смотрит напугано, с тревогой и желанием сбежать. Мозг пытается придумать хоть что-то, Ягами то и дело бегает глазами по складу, но здесь нет ничего, что могло бы помочь или то, что помогло бы натолкнуть на хоть какую-то зацепку, подсказку или его местонахождение. К этому времени на улице уже стемнело, видимость практически снизилась, если не считать тусклой лампы над ними, что была вкручена явно не более десяти лет назад, очевидно, чтобы пытать в любое время суток. Из-за дыр в стенах и потолке морозный зимний ветер дул по ногам, постепенно подымаясь все выше и выше, и к моменту, когда Лайт в последний раз очнулся после висения на волоске от смерти, все тело дрожало от холода, а пальцы рук и ног вообще перестали чувствоваться. Саю при этом сидела спокойно, даже не пошевелилась от нового дуновения ветра, а лишь продолжала сверлить подростка своим мертвым взглядом. — Лайт, ты знаешь, где сейчас сидишь? Ягами смотрит в ее сторону и удивленно вскидывает брови, даже не пытаясь осмотреться еще раз. Конечно, он знает это. — Здесь ты… ну, или твой отец, что более вероятно, убил моего отца, не так ли? — Лайт склоняет голову набок и выражение его лица выглядит уже не таким слабым, нет. Теперь он смотрит с ненавистью в потемневших от злости и презрения глазах на слегка огорченную Стоукс. — Ох, конечно, тебе ведь наверняка сразу же рассказал все тот шизик Эл, да? — Саю фыркает и закатывает глаза, получая в ответ смешок: — Этот «шизик» научил меня использовать свой мозг по назначению, так что я просто провел параллель и угадал. Саю бросает уничтожающий взгляд в его сторону, но Лайт продолжает самоуверенно усмехаться и смотреть в ответ с вызовом в глазах, потому что…честно? Это все такой абсурд, — все это, — что подросток просто перестал воспринимать и Саю, и похищение, и рану в ноге, и это место как что-то реальное, что-то такое, что происходит с ним прямо сейчас, и единственная мысль, посещающая его, это дикое желание вернуться домой. Вот только за всю свою жизнь Ягами так и не понял, где его дом. — Что ж, — Саю откашливается и поправляет платье, — раз уж манипулировать родителями не выйдет, — Лайт самодовольно усмехается на этом моменте, пряча за ухмылкой страх, потому что его родителей все еще можно использовать как рычаг давления и способ манипулировать, но если он вновь даст слабину и покажет это, — считай, на этом все эти мучения в родительском доме, в приюте, с Освальдом и Эл были зря, — значит, я могу попробовать более удачную пешку, верно? Уверенность на лице медленно растворяется, теперь победно-уничтожающе улыбается уже Саю, и Лайт понимает, что изначально был в проигрышной позиции. И когда в его шесть лет к нему подбежал странный мальчик в столовой, Лайт уже проиграл. Проиграл, потому что уже в тот момент начал привязываться к нему, а теперь сидит здесь и слушает бешено стучащее сердце, пока мозг боится услышать то самое имя. — Эл, — Лайт может поклясться, он чувствует фантомный удар под дых от этого имени, — он ведь важен для тебя, да? — Чего ты хочешь? — слова вылетают ядом из его рта, но глаза бегают по чужому лицу в плохо скрываемой панике в них. — Лайт, твой отец был хорошим человеком? Ягами теряется, слыша такой спокойный голос и такой странный вопрос, резко контрастирующий с предыдущим. «Да что тут вообще, мать вашу, происходит?» — Нет, Лайт, не был, — Саю отвечает за него, — а знаешь почему? Пользуясь своим влиянием и популярностью фирмы, твой папаша подпольно занимался продажей оружия для банд города, для полицейских в отставке, желающих кого-то прикончить, для верхушек властей. Он зарабатывал на этом, пока ты считал его лучшим отцом в мире. — Мне должно это что-то дать или…? — Лайт держался. Да, он все еще держится. Все под контролем. Под его контролем. Саю замолкает и впервые смотрит на Ягами с сожалением, быть может, с тоской даже. В ее глазах что-то такое, чего подросток понять не может, но внезапно он видит в ней что-то родное и это пугает. Пугает, потому что Лайт не хочет знать, что последний выживший родственник такой. — Мой отец посвятил всю жизнь для того, чтобы подняться и стать влиятельнее всех преступных группировок и мафий города, страны. Может, даже мира, но твой отец забрал у него его бизнес, его людей и его репутацию. И тогда мой отец убил твоего. Это было хорошее решение плохого человека. А ты убил моего отца за своего, верно? Вот только это, Лайт, — Саю наклоняется, смотря прямо в глаза, — плохой поступок хорошего человека. — Во-первых, — подросток уже не выдерживает, нет. Совсем не выдерживает, — я убил его и за свою мать, и за своего отца, а еще за Эл, на которого твой отец покушался бесчисленное количество раз, а во-вторых, из-за себя, потому что этот ублюдок испортил мою жизнь еще с пяти лет, когда заставил на пару со своими дружками увидеть кровавое месиво вместо матери, погром вместо дома и пустоту вместо отца. Девушка отстраняется и впервые звучит спокойно. Теперь она не пытается добиться своего, не пытается запугать или угрожать, не выглядит безразличной, обиженной или опасной, нет. Она выглядит уставшим ребенком. Таким, каким является и сам Ягами. Саю вмиг превратилась из угрожающей девушки в маленькую девочку, которой и должна являться. И то, что слышит Лайт, совершенно не тот рассказ, о котором он думал, когда представлял ее жизнь: — Когда тебе было два года, а я только-только родилась, из-за Соитиро меня при рождении отдали отцу, с которым вела роман наша с тобой мать. С самого раннего детства я жила бок о бок с приступным миром, раз, наверно, десять была в плену у враждующих с отцом мафий, да и от отца доставалось, — Саю поерзала в кресле, опуская голову. — Уже в восемь лет прекрасно владела разным видом оружия, к двенадцати годам научилась делать бомбы высшего уровня. А в тринадцать, когда узнала о смерти отца и про тебя, подстроила свой возраст так, чтобы попасть в Вамми к тебе. И у меня тоже не было детства и любящей семьи, Лайт. — Мне жаль, что тебе пришлось пережить такую жизнь, но спешу напомнить, что, во-первых, твой отец самым жестоким образом убил нашу общую мать, перед этим убил свою жену, расчленив ее, а ты похитила меня, неизвестным образом пыталась убить, а теперь у меня в ноге рана от скальпеля, который, ого, не может такого быть, ты в меня воткнула по своему желанию, и что-то ты не совсем похожа на человека, которого мне стоило бы пожалеть, — Ягами плевался ненавистью, а Саю лишь сильнее опускала голову, пока не подняла вновь, показывая подростку скопившиеся в глазах слезы: — Лайт, мы последнее друг у друга, что осталось от нашей семьи, пожалуйста, ты должен выслушать меня… — Должен? — Ягами усмехается, дергая руками у себя за спиной. — А, может, ты не должна была начинать наш разговор так, чтобы я выслушал тебя, а, сестренка? Саю непрерывно смотрит на Лайта, не видя в его глазах ничего, что можно было описать сожалением. Проходит, быть может, минут пять прежде, чем безразличное лицо Ягами сменится на удивление — Саю встала и зашла за его спину, начиная осторожно срезать скальпелем веревку. Холодные пальцы пару раз задели кожу подростка и Лайт не знает, от чего шипит — от боли или от неприятного холода чужих не тех рук. — Зачем ты это сделала? — Ты свободен, Лайт, — Саю грустно улыбнулась и пошла в сторону тьмы, откуда подросток впервые увидел ее появление, — но, если захочешь поговорить со мной, приходи в отель «The Fire» послезавтра в пять. Лайт сидел, не смея двигаться, пока звук каблуков не испарился, а за стеной не послышались вой сирен и свет мигалок. Мозг тут же отключился, Ягами словно из реальности выпал, смотря то на свои руки с кровавыми ранами на кистях от веревок, то обратно во тьму, да все понять пытался, а не чудилось ли ему все это время? На секунду даже забылось, что вообще здесь происходило, Лайт будто наконец проснулся от глубокого сна, а теперь окружен группой спецназа и в упор не видит быстро идущего к нему детектива, что махал руками в стороны, приказывая проверить все здание, хотя заранее понимал бессмысленность этого действия. Кровь из ноги больше не шла, она просто онемела от холода и непрекращающейся боли, руки тоже не чувствовались, Лайт вообще ничего больше не чувствовал — ни физически, ни морально. Из подростка просто выкачали жизнь с чувствами, оставляя пустым сосудом, и единственное, чего безумно хотелось, это лечь спать. Все еще обязанный находиться под наблюдениями врачей и под капельницами подросток едва мог самостоятельно пошевелиться; теперь, когда в организме не бурлил адреналин, ложные силы покинули его, и Ягами начал заваливаться набок, пока чужие, по родному холодные руки не схватили, усаживая обратно. Эл, сидящий на корточках рядом с подростком, придерживал его, пока рядом сидящий Ватари перевязывал Лайту ногу и обрабатывал кисти рук, так же перевязывая их бинтом. Постепенно Ягами понял, кто около него, что происходит и почему так больно — не только физически, но и на душе. Он устал, просто пиздецки устал, и даже не против, когда детектив что-то успокаивающе шепчет на ухо и осторожно берет на руки. Лайт не знает, почему ему так плохо, но он готов провалиться в сон прямо сейчас, быть может, даже в очень глубокий, смертельный сон, потому что правда устал. — …накачали? — …не похоже, но… — …Саю? Нет, я… Лайт почти засыпает под обрывки чужих разговоров, пока не слышит имя, создающее внутри животный страх вперемешку с паникой. Не осознавая, что все это время был на руках, Ягами начинает вяло, но неожиданно для всех брыкаться и распахивает глаза, словно пытаясь отбиться, от чего Эл едва не роняет его и останавливается у самой машины: — Лайт-Лайт-Лайт, это я, — Эл пытается заглянуть в ореховые бегающие глаза и едва улавливает их внимание, заставляя смотреть в свои и замереть, — смотри, это я, ладно? Мы едем домой, хорошо? Ягами не двигается, смотря в глаза напротив, и едва дышит, медленно моргая и закрывая глаза насовсем, когда его укладывают в машине и укрывают чужим пальто, пахнущим карамелью и совсем-совсем слегка улицей, словно и не одевают его никогда. Лайт чувствует в этом что-то парадоксальное — сначала укрывался им после похода на могилу к детективу, потом спал под ним на коленях, оказывается, живого Эл, а теперь делает то же самое, то и дело возвращаясь в сознание и вновь улетая от реальности в небытие, чувствуя, как волосы гладят родные холодные, но живые руки. Все еще живые.