***
Отдышка, безумно сильная отдышка. Бег. Что происходит? Страх. Тьма такая, что не видно даже ее саму, но Лайт продолжает бежать изо всех сил, задыхаясь, падая, вставая и снова падая, но он бежит. Сердце стучит так сильно, что больно становится, в уши стук отдает и разрывает их, сводя с ума. Щеки влажные, подросток слышит собственные всхлипы, слезами пропитывается рубашка, на которую они стекают по подбородку и шее, но не это приковывает внимание, совсем нет. Его руки, руки, зажатые в кулаки, тоже влажные, липкие. Неприятно теплые и склизкие, но Ягами не смотрит на них, нет. Он не хочет — знает ведь, что на них, но не смотрит, потому что чувство в груди такое, что именно это его убьет — взгляд на то, что сотворил. Блеклый свет вдали. Выдох облегчения и затягивающейся узел на шее из кольца чужих ледяных пальцев. Злость. Лайт кричит, рычит и что-то нечленораздельно говорит, угрожает или просит о помощи — честно? Сам не знает. Все слишком быстро, но медленно одновременно, его тошнит, голова кружится ужасно, но резко все обрывается, и он видит перед собой тело. Бледная кожа запачкана кровью точно так же, как и серая кофта, родная серая кофта, и это выбивает всю почву из-под ног. Лица не видно, его закрывают черные выбившиеся локоны, но подросток узнал в почти бездыханном теле детектива еще в момент, когда взор только-только зацепился за нового человека в комнате. На коже застывают мурашки, когда Ягами слышит сначала, казалось, обычное кряхтение, но после этот звук перерос в тихое сопение и попытку отдышаться. Вот только странный был звук, водянистый какой-то, и лишь через несколько мучительно долгих секунд Лайт понял, что это — попытка вдохнуть сквозь кровь, текущую из носа и рта. Эл, сгорбившись и едва находя силы, чтобы продолжать упираться локтями и не упасть, пытался сделать хоть один крошечный, такой слабый вдох, но чувствовал лишь втягивающуюся назад кровь, и так кашлять хотелось, да не получалось, — вообще звука издать никакого не получалось, и это пугало. Одна рука поднялась и схватилась слабой хваткой за горло, словно это помогло бы ему выдрать часть глотки и открыть доступ к кислороду, но детектив лишь продолжал задыхаться в собственной крови, все ниже и ниже наклоняясь к полу, словно в самый ад пробраться желал. Лайт в ужасе упал на колени рядом с ним, глаза бегали по разрастающейся луже крови под детективом, по волосам, закрывающим лицо, по дрожащим рукам. Страх, неописуемый страх сковал мальчика так сильно, что тот мог лишь держать ладони на весу, не зная за что схватиться, как помочь, что вообще сделать-то нужно, чтобы это остановить? А можно ли вообще уже что-то сделать или так поздно стало, что уже только смириться нужно? — Хорошая работа, Ягами, — довольный голос возник в тьме, но так и не появился в облике той, что давно стала известна, но все еще безумно пугала. Лайт прижал к себе детектива, слыша резкое громкое кряхтение, и почувствовал липкую теплоту на груди. Одновременно со всех сторон послышался ледяной безжизненный смех, что пробирал до костей, но Ягами все продолжал крутить головой в попытке найти источник. Комната становилась все темнее и темнее, пока не погасла совсем, оставляя лишь маленький луч света, направленный на подростка. — Я не думала, что ты сможешь это сделать, но ты превзошел все мои ожидания, Лайт, — стук каблуков заглушался медленными хлопками в ладоши, пока из тени не показался слабый силуэт с неестественно алыми глазами. — Сделал…я…? — Убил его, да. Поздравляю, теперь ты свободен, Ягами. Лайт посмотрел вниз, на место, где только что лежал детектив в его руках, но его там не оказалось. Эл лежал чуть поодаль на спине с перерезанным горлом, вот только ужаса в глазах не было. Детектив слегка улыбнулся, устремляя тускнеющий взор на подростка, и даже не пытался скрыть в нем обиду, презрение и боль. Боль такую, что от предательства на лице запечатывается и не уходит никуда, пока не отпустишь. Эл не отпустил. — Я всегда…знал, — Эл говорит тихо, еле слышно хриплым голосом, пока в перерезанном горле бурлит от каждого слова кровь, — что ты по стопам сес…тры…пойдешь… Последнее слово почти невозможно различить, когда детектив закрывает глаза и замирает мертвым сном, оставляя Ягами одного. Подростка трясет так сильно, что едва ли может что-то делать; от этого появляются ледяные мурашки на коже, от которых Ягами вздрагивает еще сильнее, но он все равно пытается взять себя в руки и подползти на коленях к детективу. И чем ближе подросток становился, тем отчетливее чувствовал дикий холод, окутывающий с головы до ног. По щекам текли слезы, Лайт едва ли мог видеть что-то сквозь белую пелену, а тело детектива тем временем, казалось, отдалялось все дальше и дальше. От чего-то тело стало каменным, руки держать перестали и Ягами то и дело валился вниз на пол, продолжая всхлипывать, привставать и ползти дальше, но все казалось четным, бессмысленным, глупым. Последние слова Эл разрывали сердце, давили так сильно, что больно внутри становилось, и чувство возникло такое, словно что-то сломалось. Быть может, это душа или вера в счастливое будущее, Ягами не знает, но это слишком сильно ранит. Хочется закричать «Я не такой и таким никогда не буду!», но труп самого близкого человека недалеко от подростка всем своим видом показывает настоящую натуру Ягами, и так дурно от этого всего становится, так неестественно страшно, что в какой-то момент Лайт просто падает на пол, съеживается в комок и кричит так сильно, что горло неимоверно сильно жжет и дерет от боли, но подросток не чувствует это, нет. Он слышит лишь свой крик и ядовитый женский смех, сводящий с ума и разрастающийся где-то внутри него самого так, что не и сбежишь от него. Лайт вскрикнул и резко сел, тяжело дыша и схватившись за грудь сквозь пижаму. Перед глазами все еще кровавая пелена и звук пытавшегося вдохнуть сквозь кровь детектива, пока где-то в самом дальнем углу сознания слышится бьющийся о барабанные перепонки ядовитый смех, вызывающий мурашки, что заставляют передернуться, крепко зажмурить глаза и поджать губы, максимально пытаясь сконцентрироваться на реальности, чтобы отголоски сна прошли. В этот раз сон был настолько ясным, настолько реальным и до ужаса правдивым, что подросток сам не замечает, как подскакивает с кровати и выбегает из комнаты, направляясь к лестнице. В груди чувствуется тревожное дежавю, когда, будучи ребенком, Ягами впервые увидел этот кошмар и помчался средь ночи к Эл, но сейчас это ощущается не сном, отчего-то Лайт даже уверен, что это не сон, и бежит еще быстрее, перескакивая через две, а то и три ступени и чудом не падая, держась за перила.«— В моем сне…мне сказали тебя убить.»
Сердце бешено стучится в груди, дыхание сбилось еще на первом пролете, а впереди еще два десятка, и Лайт даже в этом состоянии понимает, что проще забежать на любой этаж и вызвать лифт, что быстрее будет, но почему-то уверен сейчас, что просто не успеет. От быстро сменяющихся поворотов голова кругом идет, от чего ноги подкашиваются и тошнота подкатывает, но Ягами лишь ускоряется, даже не следя за цифрами и просто надеясь, что не пролетел мимо двадцать третьего этажа.«— Убить?»
Мозг накладывает детское воспоминание на реальность, когда Лайт видел те же этажи, те же босые ноги, бегущие по ледяным ступеням, те же пролеты, вот только штаб был другой, идентичный, но другой, и это делает всю ситуацию в разы хуже. И Ягами не знает почему, но сейчас он уверен, что именно из-за другого города и другого штаба его тревога и животный страх за жизнь детектива оправдана, потому что он попросту не знает это место. Это не его дом, это то, что он знает, как свои пять пальцев, потому что расположение везде одинаковое, но это не то, чему он доверяет. И от этого становится еще страшнее.«— Ох, Лайт, ты пришел ко мне из-за своего кошмара?»
Лайт едва не проносится мимо нужного этажа, когда мозг плавится окончательно, а дыхание уже давно отсутствует и, честно говоря, подросток до сих пор не понимает, как смог не задохнуться, но у Лайта хватает сил забежать на этаж и рвануть в дальний конец коридора. Сбивчивое громкое дыхание оглушило резким звуком открывающейся двери, когда ореховый взор наткнулся на удивленного живого детектива, что, казалось, секунд десять был повернут на стуле к двери, едва послышался топот позади нее.«— Но это просто сон. Со мной все хорошо, ты же видишь.»
Только сейчас чувствуется дискомфортная боль в ноге, вызванная раной, да и кисти рук все еще неприятно саднят, но сейчас это не так важно. Подросток чувствует себя ужасно, его явно лихорадит и, вероятно, он бредит, но сейчас все, что может сделать Ягами, это упереться слабыми руками в дверной проем и медленно скатиться вниз по нему, низко опустив голову и продолжая глубоко дышать в надежде выровнять дыхание и остановить головокружение.«— Я жив.»
Полностью лишенный сил и хоть какого-то разума, подросток не сразу замечает, как к нему подходят и берут на руки, для него вообще вечность проходит, а вроде времени совсем нет, он не понимает. Лайт вообще сейчас ничего не понимает и не помнит, но страх так и бурлит в крови, от чего Ягами неосознанно сжимается, пока его несут к кровати. Дышать уже легче, да и успокаивает, когда ты чувствуешь тепло, слышишь в чужой груди биение сердца, а после каждого вдоха ощущаешь запах ванили и клубники, что, кажется, уже въелись в белую, не запятнанную кровью кофту. Когда Эл аккуратно уложил подростка в расстеленную, — будто он сам хотел в нее лечь или чувствовал, что Ягами придет, — кровать, укрыл одеялом и хотел отправиться к телефону, чтобы попросить Ватари принести успокоительное, да и от температуры чего-то, а то слишком уж горячий лоб у Ягами, Лайт, уже пребывая наполовину в неспокойном сне, резко схватил руку детектива, не давая тому уйти. — Лайт, мне нужно связаться с Ватари, — Эл выдыхает, пытаясь максимально легко надавить второй рукой на руку подростка, чтобы тот его отпустил, но тот даже бровью не ведет. — Я серьезно, Ягами. — Нет, мне нужно защищать тебя от смерти. — Лайт, ты бредишь, у тебя температура, — Эл в удивлении распахивает глаза, смотря на полуспящего подростка и слыша максимально убедительный — по мнению Ягами — аргумент, почему он должен держать детектива за руку в данный момент. Уже более спокойный, Лайт в привычной своей манере начинает ворочаться и что-то бурчать, то накрываясь одеялом с головой, тем самым и накрывая руку детектива, то наоборот — полностью раскрывался и хмурился от приятно неприятной смены температуры. Подождав, пока подросток хоть немного провалится в сон такой, что не разбудишь его сильным шевелением, Эл осторожно высвободил свою руку из ослабевшей хватки и подошел к столу, набирая Ватари. — Приноси все, как и договаривались, он пришел, — парень кинул взгляд на хмурящегося во сне подростка, прикусывая в ожидании губу. На том проводе утвердительно хмыкнули и уже было сбросили, когда Эл шумно выдохнул, потирая переносицу. — И, Ватари... Было бы неплохо принести снотворное. Мужчина остановился, пытаясь переварить информацию, но к этому моменту лучший выпускник некогда живого Вамми уже сбросил, погружая директора в тишину. И, быть может, с его стороны стоило начать хотя бы слегка, но все же волноваться, вот только Ватари наоборот, прихватив все нужное, облегченно выдохнул и слабо улыбнулся, направляясь к лифту. «Подумать только, — директор усмехнулся, нажимая на кнопку нужного этажа, — вот-вот врагами станут, если не стали уже, а все то друг без друга долго прожить не могут». «Как бы только их это не погубило однажды».***
Эл сверлил напряженным взглядом спину Ватари, прислонившись поясницей к столу и скрестив руки на груди. Казалось, хотя, быть может, это правда была, что не дышал детектив совсем, следя за прозрачной жидкостью в шприце, медленно уходящей по венам подростка. Директор строго-настрого запретил сбивать температуру Ягами, лишь успокоительное ввел, но это никак не успокаивало детектива — наоборот, тот, прикрываясь лишь слегка напряженным и хмурым выражением лица, внутри рвал и метал, потому что вина захлестывала такой волной, что еще чуть-чуть и задыхаться начнет. На долю секунды в воздухе почувствовался фантомный запах яда, что едва заметными вихрями напитывал воздух больничной палаты в частном госпитале, и теперь Эл с уверенностью в девяносто девять и девять десятых процента может сказать, что определенно точно ненавидит шприцы, особенно те, что вводятся в какую-либо часть тела Лайта. Но с еще большей уверенностью, хотя, казалось, куда еще больше-то, Эл может сказать, что определенно точно хочет своими же руками взять нож и пару тройку раз воткнуть в собственное сердце, и даже бровью не поведет в этот момент, если правда подобное вытворить захочет, потому что так сильно заслужил, что, наверно, и четвертый раз пырнет, чтобы от сердца одни ошметки остались, которые потом собакам скормить прикажет. Честно? Эл уже давно потерял ту самую нить в этом кровавом грязном клубке, что вела к самому первому провалу. Когда это произошло? Не в тот ли день, стоило детективу уехать в восемнадцать лет из приюта и бросить еще маленького мальчика, что банально даже есть не мог от такого сильнейшего стресса? Не в тот ли день, когда начал вместе с Ягами разгадывать французское дело, даже не догадываясь сразу, что виновный был под влиянием убийцы матери и отца сестры Лайта одновременно? Не в тот ли день, когда просто однажды не вернулся, а после в больницу попал? Не в тот ли день, когда резко объявился и забрал Ягами в штаб, начиная просто морально издеваться над ним, хотя уберечь пытался, правда ведь пытался, да только хуже сделал, потому что боится. Может, это был тот день, когда детектив неожиданным чудом воскрес? Или Эл проебался и просто самым худшим из всех возможных способов облажался еще в тот момент, когда предал Ватари, решая взяться за дело покойных родителей неизвестного мальчика и старых друзей на тот момент единственного близкого человека в лице директора приюта? Быть может, вообще не стоило начинать все это, раз в итоге вся история пришла к этому? Но вряд ли Эл вообще мог изначально не связать свою жизнь с подростком, что и ему приглянулся своими детскими глазами, стреляющими ядовитым огнем и скрывающими настоящие эмоции, и вдобавок с самого начала был под крылом Ватари, а это буквально равно встрече с детективом вне зависимости от времени, когда бы это произошло. Может, они бы могли впервые заговорить в других условиях? Например, после очередной драки с Мелло, когда Ватари сам не свой ходил, а Мэтт от скуки приходил к детективу и рассказывал об этом, ведь Ягами единственный, кто умудрился не то что замахнуться на подростка, так еще и живым остаться, и даже не особо покалеченным, и даже не раз еще потом бил и провоцировал специально, а самое главное — Мелло не против был, а даже за, и радовался каждый раз их встрече, хоть и скрывал это, потому что слишком уж характеры их похожи, что и притягивало обоих. Или они бы встретились глубокой ночью, когда Ягами от бессонницы бродил бы по приюту и нашел бы заброшенный музыкальный зал. Или до банальности просто встретились бы в кабинете Ватари одним холодным вечером? Эл, привыкший всегда рассматривать тысячу и один вариант развития событий, анализировать каждый и к каждому придумывать свой ход, сейчас уверен на все сто процентов в том, что рано или поздно впустил бы Лайта в свою жизнь, даже если бы не хотел этого, хотя такое даже в мыслях не укладывается теперь, даже если бы при первой встрече они возненавидели бы друг друга, правда по сути такой расклад и был изначально, даже если бы по каким-то причинам оба не хотели, но пришлось. Так или иначе, но они все равно были бы рядом, и вряд ли это уже изменить получиться. Вот только они встретились не так. И по жизни они идут совсем не так. На секунду Эл даже задумывается, а на одной ли стороне они идут? Быть может, Ягами всегда шел с другой стороны стеклянной стены, да Эл не видел этого, потому что слишком близко они шли друг к другу, вот только пути с самого начала были разные. Значит, и история у них разная, не одна на двоих, да, переплетена между собой, но начало и конец ее у каждого свой? И тогда все, что делает каждый из них для сближения в итоге приводит к еще большей катастрофе? — Перестань это делать. Эл медленно, — как хищник пробирается в кустах к жертве, — перевел затуманенный взгляд на давно отошедшего от Ягами мужчину, что держал в руках переносную аптечку и даже как-то слишком мягко смотрел на детектива, словно заранее успокоить хотел, вот только голос оставался по-родительски причитающим, но не злым, а лишь с ноткой воспитания какого-то, что не менялось еще с раннего детства. — Делать что? — Смотреть на него вот так, — Ватари кивнул в сторону детектива, но тот, кажется, не совсем понял, отчего мужчина вздыхает и поясняет. — Вина в глазах. Ее не должно сейчас быть. — Я вообще смотреть на него не имею права, если уж углубляться во все это. — Эл, ты... — Ватари щиплет себя за переносицу, из-за чего очки слегка приподымаются. — Лайт нуждается в тебе. И ты не имеешь права смотреть на него так, как смотришь обычно. — Обычно я не смотрю на него с виной в глазах, — Эл хмурится, потому что правда вспомнить такого не может. — Да, потому что ты закрываешь ее омерзительной маской безразличия, хотя сам понимаешь, как сильно это его ранит. — Я просто держу себя в руках и не расслабляюсь раньше времени, ты же знаешь ситуацию в послед— — В последние что? Пару лет? Эл, она всегда такая была, но раньше это тебе не особо мешало, а теперь ты превратился в машину, пытающуюся защитить, но при этом лишь добиваешь мальчишку. Эл нахмурился, прожигая исподлобья взглядом директора, что и бровью не повел, а лишь сильнее выпрямился, словно вот-вот нападет на детектива. — Ты всю жизнь прятал эмоции. Даже Лайт с этим смирился, потому что ты так или иначе давал ему понять, что ты на его стороне, но сейчас ты каждым своим действием, словом и взглядом только зарываешь его в яму тревоги и страха. И что он делает каждый раз? Прощает тебя и дает шанс, Лоулайт, а ты даже на один процент открыться ему не можешь, — Ватари шипел сквозь зубы, лишь слегка повышая голос, чтобы не разбудить подростка, но даже так Эл чувствовал чужую злость за почти собственного ребенка. — Ты от кого вообще прятать чувства пытаешься? От единственного человека, который останется с тобой, даже если против тебя весь мир встанет? Эл опустил голову и прикусил губу, признавая свое поражение и еще сильнее чувствуя вину. Слова директора больно резали где-то глубоко-глубоко внутри, оставляя после себя ком в горле и нарастающую ненависть к себе. Но теперь, когда Эл слегка повернул голову и еще раз посмотрел на мирно спящего подростка, в крови которого давно раскрылся эффект успокоительного, в глазах читалась уже не вина, а сожаление. Но было еще что-то, то, что ни Ватари, ни сам Эл понять были не в силах, что-то вроде боли за чужие страдания, но это чувство было глубже, намного глубже, словно корнями проросло из самого сердца, отливая любовью и заботой, что так и не дошла до подростка, все еще находясь в руках детектива. И сейчас захотелось преобразовать все те теплые чувства, что покоились внутри Эл все года, в нечто теплое, вроде большого теплого одеяла, и обернуть им Ягами, крепко сжимая в объятиях и в прямом смысле зарывая того в любовь. Но Эл все еще до безумия страшно. — Ты не всегда поступал хорошо, но вспомни, что я сказал тебе в самом начале, — голос директора стал чуть мягче, — не смотри на него с виной в глазах. Даже он, — Ватари выразительно кивает в сторону кровати, акцентируя внимание на последнем слове, — не видит во всем этом твоей вины, а буквально сам же тебя и пытается защищать, ты просто не видишь этого. — И что прикажешь делать в таком случае? — Эл поднимает взгляд на Ватари, все еще пытаясь выглядеть холодным. — Просто… поговори с ним уже наконец, ладно? Он заслуживает этого, — Ватари последний раз посмотрел на детектива и тихо вышел, оставляя после себя лишь таблетку снотворного, покоящуюся на прикроватной тумбочке. Эл опустил голову и закрыл лицо ладонями, громко выдыхая и просто пытаясь прийти в себя. Он клянется, если бы на столе рядом оказался нож — точно бы пырнул себя пару тройку раз. Стыд, злость на самого себя и вина растекались по венам, перерастая во что-то вязкое и давящее в груди, из-за чего на секунду удушье появилось, заставляющее рефлекторно прильнуть рукой к шее и нахмуриться, потирая ее. Казалось, в этот момент Эл готов был вновь сделать то, что делал обычно — просто сбежать. Сбежать от проблем, решая их издалека, но не подходя близко, сбежать от подростка, потому что так намного проще, Эл так привык. Это не та привычка, которой можно гордиться, нет, но это та привычка, что хоть как-то позволяет оставаться на плаву, потому что Лоулайт прекрасно понимает последствия выполненной просьбы Ватари, всегда понимал, а оттого и убегает постоянно, но впервые решает не бежать. Просто взять и остановиться, принять поражение и просто успокоиться на этом. Конечно, это не значит, что в секунду Эл поменялся и стал чувствовать себя лучше, нет, он чувствует себя теперь еще хуже и неуютнее, словно совсем не защищен сейчас ничем, но в момент, когда покоящаяся таблетка снотворного была благополучно запита, а сам детектив осторожно присел на устеленный мягким ковром пол, опуская голову на пустующий край кровати, находя ладонь подростка и мягко сжимая ее, Эл не может не признать, что ему впервые за долгое время стало спокойно. Спокойнее от постоянно ворочающегося Ягами в сантиметре от него, спокойнее от его дыхания и сонного сопения, когда температура постепенно начинает спадать, а нервная система полностью успокаивается, что позволяет подростку провалиться в нормальный сон. Спокойнее от того, что впервые за, казалось, несколько бесконечно долгих веков наконец человек, от которого ты так старательно убегал, лежит рядом с тобой не при смерти или в бессознательном состоянии, а вполне живой и настоящий. Да, именно настоящий, потому что Эл действительно понять не может, как все еще не потерял Лайта физически и в переносном смысле, просто оттолкнув его и потеряв былое доверие, и в самом прямом смысле, потому что кровь в венах застыть от страха может, если посчитать, сколько раз Ягами мог умереть. Но сейчас, в ту самую минуту, когда во сне подросток сворачивается в клубок, закутываясь в одеяло по нос, и сползает ниже, утыкаясь в темную взъерошенную макушку, от чего-то так легко становится, словно так всегда было, будто ритуал у них есть — после тяжелого дня лечь и уснуть в такой неудобной, но теплой позе. Когда действие снотворного впервые накрывает организм детектива, Эл по началу рефлекторно пытается проснуться, хочет встать и начать делать дела, ведь просто привык так работать, не видя смены дня и ночи, не ложась спать и почти не отвлекаясь от поставленной задачи, но вовремя себя останавливает, зажмурив глаза и поменяв положение так, чтобы тело не затекло раньше времени, хотя он уже прекрасно чувствует будущую боль, что пока лишь медленно копится в районе шеи и спины. И сейчас, лежа головой на руке, а второй сжимая чужую ладонь, Эл мало беспокоится о завтрашнем дне, пока человек, что медленно, но верно близится к званию врага, сейчас мирно спит рядом.