Мы все когда-нибудь погаснем, как и свет

А жизнь идёт, Не зная передышки, И бирка медленно ползёт: С запястья — до лодыжки…

      Главное предназначение приюта состояло в том, чтобы дать убежище большому числу людей на относительно маленьком пространстве. Этот правда немного отходил от общепринятого понятия. Древний замок с зубчатыми башнями, устремляющимися в серое небо, пускай и местами неухоженный и разрушенный, без былой роскоши всё равно никак не вписывался в понятие классического детского приюта. Впрочем, этот факт не делал жизнь сильно лучше, разве что было куда разбрестись, занимая себя исследованием живой истории. Хотя, за всё то время, что он жил в детском доме, Нельсон давно понял, что замок испоганен, разграблен, что всё конфисковано или испорчено мародерами или военными.       Прозвонил колокол. Уже шесть утра. Обернувшись на спящих детей, Лукас вздохнул. Он, конечно, иногда с любопытством размышлял, какого это, жить в общежитии, полном ребят, с которыми можно было бы сдружиться, но даже не надеялся на исполнении этого даже не желания в таком виде. За три месяца он не раз задавался вопросом, ради чего было идти на подобные ухищрения, если территория позволяла разделить всех ещё на две комнаты. Детдомовцы спали в длинной общей спальне. Их там расположили по возрасту. В том конце, где спали самые младшие, застоялся едкий запах брудера для цыплят, как в детском саду. Самые младшие во сне съёживались под одеялами, обхватив себя руками, некоторые звали умерших родных, встречая в приснившихся лицах заботу и нежность, которых им больше не встретить. Дальше, к середине комнаты, располагались ребята постарше. Иногда слыша странные звуки с той стороны ночью, Нельсон предпочитал поплотнее заматываться в одеяло, стараясь не обращать внимание на шум.       Одеваясь в приютские одежды, Лука сокрушенно качал головой. Серый комплект не представлял собой надежной защиты от холода и сквозняков. Остаётся мёрзнуть и надеяться на быстрое окончание зимы. Если он не заболеет за эту зиму, ничего не простудив, — это будет чудо не иначе. Была бы его воля то нацепил бы на себя грязновато-жёлтого оттенка шерстяное одеяло и так и ходил целый день по замку. Увы, телесные наказания были в ходу. Если попадётся кому-то из воспитателей, быть ему высеченным розгами, ну, или донесёт кто. Второго такого раза он не переживёт. Незабываемый опыт.       С другой стороны, назовём вещи своими именами — в приюте во время войны, голода и отсутствия лишних денег, годами обитают отнюдь не лучшие люди города. В какой-то мере это сыграло ему на руку. Никому нет дела к очередному мальчишке. Имени, фамилии и возраста, статуса сироты — этого было достаточно, чтобы Луку без вопросов распорядились разместить в ближайший приют. К огромному облегчению Нельсона, здесь не было строгого распорядка и за детьми особо чутко не следили. Не слишком волнуясь о подопечных, их присутствие отмечали только вечером перед отбоем. Воспитатели не могли позволить себе и толики проявления душевной теплоты, боясь утонуть в бесконечном болоте чувств и ожиданий других. А кому-то было откровенно наплевать, никогда не пребывая в хорошем расположении духа от того, где они вынуждены работать.       Напоследок взглянув на мягкий сверкающий снег и радужные переливы лучей просыпающегося солнца в стёклах старого окна, Лукас начал приводить в порядок свою койку.       — Как спалось? — вздрогнув от неожиданности, Нельсон обернулся.       Это оказался Йонас вальяжно разлёгшийся на чужой койке. Он был одним с немногих среди детей, кто владел русским в приюте, большинство же предпочитало говорить сплошь на литовском, что не делало жизнь легче. Точнее Йонас был одним из немногих более-менее вменяемых и идущих на контакт детей. Сам Лукас не видел смысла стараться водить дружбу с кто знает, что замышляющими детдомовцами. Один такой невинный светловолосый ребёнок почти украл карманные часы если бы не Йонас Канвальд. Старше на четыре года, тот моментально взял новенького в оборот, желая ознакомить новоприбывшего миньона с местными правилами. Несколько дней приглядывался, подмечая, как Лукас не встаёт в штыки, а послушно ходит хвостиком, смотря с любопытством, расспрашивая о замке. Подросток невольно смягчился к ребёнку, убирая командные нотки при разговоре, став воспринимать его больше как подопечного, о котором он должен заботиться, а не мальчика на «принеси-подай».       — Бывало лучше, — кинув беглый взгляд на лежащего, Нельсон вернулся к делу.       — И это всё? А как же спросить своего дражайшего друга как ему спалось? — наигранно разочарованным голосом протянул «дорогой друг», попутно поднимаясь и потягиваясь. — Что-то ты сегодня ранняя пташка, я уж думал опять придётся будить, чтобы потом не умер с голода.       — Снег выпал. Наверное поэтому, погода не особо располагает, — что-то утверждающе промычав в ответ, Йонас побрёл в ванную комнату умываться, одновременно махая рукой на прощание.       Увидев, что нет нужды ждать старшего, Лукас, не обращая внимания на поднимающихся соседей, натянул старое болотное пальто и незаметно поместил карманные часы в самодельный внутренний карман, чтобы особо шустрые не умыкнули. Второй раз он не решился рисковать, оставляя драгоценный подарок в солдатском сундучке под кроватью.       Пройдя немного, Нельсон услышал, как с конца коридора, откуда он пришёл, доносились торопливые шаги и встревоженные голоса. Похоже ребята уже начали выходить и скоро будет не протолкнуться. Чтобы попасть в помещение, отведенное для приёма пищи, пришлось спуститься по ветхой лестнице. Скривившись, Лукас прошествовал прямо к столу, над которым висел огромный портрет Сталина.       Стараясь не обращать внимания на тошнотворный запах, занял место поближе к дверям. Это воистину раздражало Нельсона, для которого приём пищи и его качество было, если не на первом, так на третьем месте точно. Зря он что ли столько время уделял своему питанию в прошлом? Воняло прелостью, затхлостью и прогорклым маслом. Вот вошли помощники повара и принялись разливать кашу по тарелкам и нарезать горбушку хлеба на ломтики. Взяв ложку и зачерпнув немного, Лукас, попробовав, приостановился, наблюдая за своими ощущениями и ничего особенного не заметив, продолжил есть. Еды опознать не удалось ни по вкусу, ни по запаху — немного солоноватая почти безвкусная жидкая каша с какими-то кусочками репы. Вот чего-чего было в достатке, так это её. Где-то в июне детдомовцы садили её на заднем дворе замка, который преобразовался в коллективный огород Народного детского дома. Росла же в нём теперь главным образом репа.       Вдруг вдалеке послышались выстрелы, алюминиевая ложка дрогнула. Похоже военные опять проводили ранний тренинг. Закончив трапезу и пропев пролетарский гимн, Лукас вместе с нестройной кучкой мальчишек двинулся к выходу, размышляя, чем бы себя сегодня занять.       Иногда, вот так идя после еды в толпе сопящих мальчишек по лестнице вверх, смотря на грязноватые ступени с облезшей краской, закрадывалась мысль: неужели ничего у меня не будет в жизни, кроме этих серых ступеней? Неужели именно для такой жизни он всё ещё живет? Все эти раздумья порой занимали его разум, часами не давая уснуть. Подходя к развилке корпусов, Лукас отвлёкся на громкий хлопок со стороны. Встревоженно повернув голову, он увидел подозрительно знакомую спину. Увидев, как другой мальчик скрючился на земле, как будто всем телом закрывая что-то, а задира явно не собирался прекращать, Лука, не особо раздумывая, крикнул на подходе на русском:       — Эй, хватит драться! — пройдя мимо обернувшихся ребят на крик, Лукас подошёл к паре и, удостоверившись в личности нарушителя порядка, насупился пуще прежнего. — Йонас, тебе что, делать нечего?       — Вообще-то так и есть. А что, хочешь помочь развеять скуку, маленький Лука? — переключив внимание на золотовласого, главный задира среди подростков самодовольно ухмыльнулся.       — Допустим, — невольно прищурившись, Лукас внутренне насторожился от интонации собеседника. Непостоянство настроения этого черта было той ещё головной болью. Один день тот мог быть вполне милым и заботливым, а в другой стать пакостно ухмыляющимся дикобразом, через которого получишь наказание розгами. — Ты чего прицепился к нему? Если чего-то не поделили, не нужно тут же лезть драться.       — Ай-яй-яй, маленьким не положено лезть в разборки взрослых, иди куда шёл, — игриво отмахнулся подросток, но наткнувшись на умилительно серьёзные аметистовые глаза, которые с явным негодованием уставились на его, Йонас, спасовавши, отошёл в сторону, слабо оправдываясь: — Я просто хотел посмотреть на его бинокль. Разве жалко?       — Ты так говоришь, будто каждому желающему показываешь заколку своей матери, — не увидев возражений, Лукас подошёл к притихшему мальчику, на котором поверх детдомовской формы была надета штрафная рубашка с нарисованной на ней надписью: «Без игр», кажется, тот был ненамного старше. Присевши перед ним на корточках, Нельсон, мысленно сетуя на детскую озлобленность, с извиняющейся улыбкой смущенно спросил: — Привет, я Лукас. Можешь подняться?       Брюнет, слыша как к нему приблизились, лишь поднял спокойный взгляд на говорящего. Немигающий взгляд тёмно-карих глаз с вишнёвым отливом заставлял поежиться. Застыв, Лукас невольно залюбовался, он ещё никогда не видел столь необычного и красивого оттенка. Рассматривая съёжившегося ребёнка, он подметил, что тот явно был не в лучшем состоянии. Нельсон с минуту разглядывал исхудалое, с обострившимися чертами лицо и тихие тлеющие глаза, владельца которых ситуация, казалось бы, совсем не заботила. Видя, что ему так и не ответили, Лукас неловко ещё раз произнёс вопрос на русском. После повторил по-английски, по-немецки и по-французски. Насчёт правильности последнего попаданец не был уверен. Впрочем, мальчик всё ещё не отвечал. Но сжавшиеся зрачки и проскользнувший интерес в глазах давал надежду, что его слушают. Переспросив на всех доступных ему языках, Лукас удостоился небольшого кивка. Взбодрённый наличием контакта, Нельсон хотел попытать счастье ещё раз, но был прерван злорадным смехом подростка, которому надоело игнорирование его особы.       — Та он же немой. Ну что ты с него возьмёшь? Как прибыл, так ни пары с уст, видно, что хозяйский сынок брезгует разговаривать с челядью, — после чего, плавно подойдя, вздёрнул возмутившегося Лукаса за руки и без особых усилий потащил за собой на буксире, продолжая: — Пошли поиграем в снежки. Я же его оставил в покое, теперь твоя очередь выполнения уговора. Не советую с ним знакомиться, тебе же хуже будет.       Опешивший от такого обращения Лукас, растерянно хлопая ресницами от неожиданности, дал себя вести. После, опомнившись, махнул кареглазому на прощание. Тот, не отреагировавши, всё также сидел на полу, со всех сил прижимая к груди полевой бинокль и пристально смотря вслед.