Чем ближе ты находишься - тем меньше видишь

Нью-Йорк -…на стол, — сквозь туман банального обморока прорываются чужие слова.       Его осторожно кладут на металлическую поверхность, накрытую чем-то мягким и махровым, чтобы не чувствовать холод. Потом приподнимают ноги, подложив валик. — Сними с него куртку, футболку, штаны, — голос, отдающий указания, не командный, мягкий, но очень решительный.       Он пытается открыть глаза, посмотреть, боится увидеть людей из Г. И.Д.Ры, но видит лишь расплывчатые силуэты, склонившиеся над ним. — Баки! — взволнованный голос прорывается сквозь белый шум в мозгу. — Очнулся? — вмешивается второй голос. Его лицо осторожно обхватывают большие ладони в латексных перчатках, но они такие горячие, что резиновая прослойка совершенно не ощущается.       Он всматривается в человека, что держит Его, пока Стив расшнуровывает Его ботинки. Постепенно мир обретает чёткость и резкость, и размытое пятно становится лицом мужчины с добрыми глазами и кудрями волос. Кроме него и Стива рядом никого не было, только Сэм возился с Уиллом около двери, уговаривая верного пса покинуть стерильную комнату. — Я вколю тебе антибиотик, — сказал человек. — И обезболивающее. Тебя будет клонить в сон, но это нормально, ты должен отдохнуть. — Всё хорошо, Баки, — послышался голос Стива через шум утекающего сознания. — Теперь всё будет хорошо.       Сон находит Его очень быстро, и в этот раз нет кошмаров и удушья, от которого нужно бежать. Температура постепенно спадает, боль притупляется. Когда Он просыпается вновь, то понимает, что лежит не на столе, а на кушетке, укрытый мягким пледом, с подушкой под головой, с капельницей в руке. И что Он по-прежнему голый. Когда его успели переложить, когда успели осмотреть? Возможно, ему дали немного снотворного, чтобы сделать всё, что нужно, чтобы он не сопротивлялся. — Множественные старые переломы, — тихо разговаривал со Стивом доктор, стоя у светящегося экрана, на котором высвечивались по очереди рентгеновские снимки. — Есть новые, здесь и здесь, особенно пострадала живая рука и нижние ребра. Срослись они чуть с отклонениями, но это не страшно, можно исправить. Меня другое беспокоит. Истощение, как физическое, так и, подозреваю, нервное. По анализам крови показатели так шкалят, что я удивляюсь, как он вообще сам ходит. И на фоне этого воспаление мягких тканей в плече из-за протеза. Организм воспринимает его как чужеродной элемент и стремится избавиться.       Доктор замолчал, подбирая слова. Обернулся, посмотрел на капельницу, удостоверился, что лекарство еще есть и вернулся к снимкам. — Его никогда не «будили» так надолго, — кавычки в голосе Роджерса звучат столь явственно, что становится понятно: доктор в курсе, кто Он такой, и совершенно спокоен. Либо знает, что Он не в состоянии напасть, либо уверен, что Стив защитит его, если что-то пойдёт не так, либо просто уверен, что Он не будет нападать. — Я читал, максимум пять дней, а затем вновь помещали в криокамеру. — Видно, — вздыхает доктор. — Следы предыдущего лечения крайне агрессивны. А он слаб, я не могу дать ему что-то серьезнее пенициллина. Но если затянуть с лечением, то… Лучше не затягивать. — Брюс? — Роджерс встревожено назвал доктора по имени. — Нужно смыть пот и грязь, ему будет немного легче, — тот начал убирать с экрана материалы. — Я посмотрю, сколько осталось у нас календулы, можно приготовить отвар и промыть им рану. Это будет немного безопаснее, чем иголки. Я покажу снимки и анализы своим преподавателям, может, я что-то пропустил.       Стив тяжело вздыхает. Он тоже поворачивается к Нему, но в отличие от доктора по имени Брюс видит, замечает наблюдение сквозь ресницы. Это похоже на игру в гляделки длиною в несколько секунд. Стив улыбается, и в комнате будто бы даже светлеет, хотя весь свет потушен, чтобы не тревожить пациента. Внутри, в измученном болью и неизвестности разуме, разливается тепло. Почему-то Он уверен, что всё будет в порядке, что никто Его не побеспокоит, никто не лишит Его ценных воспоминаний, жизни, сознания. — Я приготовлю комнату для Баки, — чуть громче говорит он, выделяя имя специально для Него.       Доктор осторожно убирает капельницу, когда уходит Роджерс. — Можешь больше не притворяться, что спишь, — спокойно говорит Брюс. — Прости, пришлось дать тебе немного снотворного, чтобы узнать о тебе чуть больше, — мужчина кивает в сторону огромной белой машины, больше похожей на гроб.       Воспоминания о холоде и ускользающем сознании становятся слишком яркими. Волна тошноты поднимается из желудка. Доктор привычным, чётким движением достаёт из-под кушетки небольшой тазик и придерживает Его волосы, пока ярко-желтая, с противным запахом и вкусом, пенистая желчь расплывается по серебристой поверхности. — Да, да, я знаю, — понимающе улыбается доктор. — Сам ненавижу этот аппарат. Тебя будто бы в гробу запирают.       Он поднимает на него глаза. У доктора седина в волосах и морщины лбу, хотя он не выглядит старым, лет на сорок с натяжкой. У него мягкие руки с сильными пальцами, но они не причиняют боли. Доктор вообще улыбчивый и очень спокойный, не боится Его, а во взгляде столько доброты и понимания, что хочется верить в хорошее. Вот только давно не было в Его жизни хорошего. — Меня зовут Брюс Беннер, — представляется он. — А ты Баки, верно? — Я не знаю, — хрипло отвечает Он. — Но у тебя должно быть имя, — делает доктор еще одну попытку. — Как мне тебя называть?       Он плотнее запахивается в плед, смущено и совершенно по-детски прячет нос в пушистый материал, стремиться занять как можно меньше места на кушетке. Брюс отворачивается, отчаявшись получить ответ, но вдруг слышит глухое, сказанное полушепотом, в надежде, что, может быть, не услышат: — У меня было много имен… — Но ведь должно быть из них то, что тебе нравится?       Мужчина, что сидит, завернувшись в плед, — опасный убийца, оружие Г. И.Д.Ры, Зимний Солдат. Чудовище. Монстр. Человек, которого заставили забыть даже собственное имя. Человек, который выбрал знание и неповиновение вместо тупого подчинения. Который скитался больше трёх месяцев по помойкам и ночлежкам Нью-Йорка, судя по его одежде и красным точкам на теле — укусам кровососущих насекомых. Брюс смотрит на нахохлившегося, как воробей, мужчину, на спутанные волосы, глаза с синяками, волосатые ноги, выглядывающие из-под пледа. Спрячь металлическую руку и закрой глаза — и перед тобой будет обычный бродяга, коих на раздаче еды в Центральном парке собирается с полсотни. У каждого из них своя история, своя разбитая жизнь и своя дорога. — Джеймс. Меня зовут Джеймс, — наконец, говорит Он. И, будто магия свершилась, Он чувствует, что это имя его. — Ты пытался отпилить этот протез, Джеймс? — Брюс отмечает, как Джеймс приободрился, поднял голову, посмотрел на него прямо.       Джеймс приподнял здоровой рукой плед, посмотрел на искореженный металл, на борозды разной глубины, оставленные ножом, пилкой, прочими инструментами, которые удавалось достать. Ему тогда казалось, что всё дело в руке, что это она мешает ему вспомнить. И пытался избавиться от нее. Это было глупо.       В горле встает ком, когда Стив приводит его в ванную комнату и оставляет одного. В просторном и чистом помещении нет душевой кабины, которая всегда напоминает Джеймсу о камере заморозки. Вместо неё — глубокая и широкая белая ванна, больше похожая на маленький бассейн. Кафель вокруг не холодно-белый, а тепло-кремовый, с художественными разводами. Даже средства гигиены пахнут приятно, не как в душевых при волонтерских центрах. Стопка чистой, пахнущей кондиционером, одежды на полочке и мягкие пушистые полотенца. Стив Роджерс позаботился о том, чтобы ему было комфортно. Обстановка вокруг выглядит так приторно, до зубовного скрежета, идеально. Эта мысль должна согревать, но приносит волну ужаса: Стив Роджерс всё знает.       Мыло щиплет царапины, вода окрашивается в грязные цвета. Хочется завыть в голос это непонятных чувств, но Стив обязательно услышит, войдёт, спросит, в чём дело и будет смотреть так обеспокоенно и участливо, что будь у него сердце, оно бы разорвалось от бури незнакомых эмоций. Но Джеймс не уверен в его наличии. Не то, чтобы он склонен к метафорам или так не уверен в себе, но у него металлическая рука, которой он владеет, как живой, и очень много послеоперационных шрамов, так почему бы ему не думать, что часть его внутренних органов, самых хрупких и жизненно-важных, заменена на что-то более прочное.       У каждого человека должно быть имя, пусть он и прожил без него много лет. Он назвал себя Джеймс, до Баки ему далеко, чтобы быть Баки, нужно признать, что у него было прошлое, наполненное Бруклинскими улицами, лучшим другом, холодными осенними вечерами и звонкими голосами. Ему придется признать и то, что веселый парень, уходивший на Большую войну, полный надежд и мечтаний, стал оружием в руках врагов. Ему придется признать, что человек в комнате за дверью, ожидающий его, ждущий своего лучшего друга, был им предан. Это слишком для того, кто совсем недавно начал принимать сам факт существования этой неразберихи. Только живым созданиям позволено иметь свои имена. Назвав себя «Джеймс», он только что признал себя живым.       В комнате приятно пахнет. Стив крутится у письменного стола с деревянной миской и пестиком. Он оборачивается на звук открывшейся двери и кивает на заправленную постель. Уилл, чисто вымытый и причесанный, спокойно лежит на ковре и поднимает голову, едва Джеймс входит. Пёс подходит к нему, смотрит выжидающе, мол, что ему делать. Джеймс не знает, что делать даже ему, поэтому привычно запускает пальцы в пушистую шерсть, чешет за ухом. — Это календула, — Роджерс подходит к нему с миской наполненной желтым порошком с запахом трав. — Антисептик. Полезен для ран, которые долго не заживают.       Уилл сворачивается клубком у постели, даже не делая попытки прыгнуть на кровать.       В комнате витает запах распотрошенных сухих цветов. Пальцы Стива в желтой пыли, её следы на одежде и покрывале. Джеймс медленно, как-то неловко натягивает водолазку на место, прислушивается к ощущениям. Боль перестала быть такой острой, но осталась, как пару дней назад. Ему лучше, температура спала, и в голове больше не мутит. Он подтягивает ноги к себе, отползает к изголовью, едва не роняет на пол подушку. Он неосознанно тянется к ней металлической рукой и та утопает в мягкости пуха. Постель мягкая, не как в ночлежках или временных пристанищах, где он пережидал время. Он уверен, что и оделяло теплое, не колючее и не пахнет сотней немытых тел. Джеймс бегло осматривается: шкаф, стол, стул, бледно-зеленые стены, картина с пейзажем, большое окно, зашторенное впрочем, жалюзи в тон к стенам. И вновь, всё сделано для его комфорта. Стив знает.       О чём Стив знает, он даже не хочет задумываться. Стив знает о криокамере, о холоде, сковывающем сознание, о боли, о том, как его ломали. Теперь, когда его больше не подвергают процедуре изменения сознания, он может вспомнить, как его били, как тренировали, как другие насмехались над ним. Он помнит о насилии, как насиловали его и как насиловал он. Его тошнит вновь, сухие спазмы скручивают нутро. Человек, что растирает желтый порошок по его плечу, стараясь не причинять боли, и доктор, что тепло улыбался ему, — они не похожи на тех, кого он видел в стерильных операционных, в пыточных с низкими потолками, во множестве комнат, куда доставлял пленных, где убивал, где был. Эта комната светлая и чистая, уютная, здесь постарались умелые руки. Но достоин ли он этого места после того, что сделал? Может, ему стоило умереть на улице, чем отравлять это помещение и этих людей своей гнилью?       Роджерс садится напротив, у изножья, копирует его позу, так же закрываясь от мира. Они некоторое время молча смотрят друг другу в глаза. Стив трет в пальцах остатки порошка календулы, чувствует, как мельчайшие частички втираются в кожу. Нужно что-то сказать, что-то сделать, разбить этот лед, расшевелить. Поздороваться нормально, рассказать о себе? Попросить прощения за то, что не смог удержать над пропастью? Объяснить ситуацию, попутно обрисовав в красках и метания и поиски? Но Джеймс начинает говорить сам.       Он просто говорит, немного рассказывает о Г. И.Д.Ре, много — о жизни после падения ЩИТ, о музее и Стэне. Он говорит о том, что вспомнил сам, что видел во снах. О жизни. О свободе. О Манхеттене и Адской кухне, сравнивает их. О еде и том, какими бывают добрыми люди. Он говорит и говорит, будто боится, что не успеет сказать всё, что память исчезнет. Он говорит, потому что знает, что его слушают.       В ответ Стив понимающе улыбается и рассказывает об изменившемся Бруклине, о нескольких днях в освобожденной от нацистов Франции, о маленьком домике глубоко в лесу, где он приходил в себя после того, как его нашли. Он тоже не следит за хронологией. Брызжущая маслом сосиска соседствует с вегетарианским гамбургером, и холодные воды северных морей вдруг оказываются в цветущем Провансе. Он говорит обо всём, что придет в голову, например, они говорят о Наташе, и его глаза светятся гордостью и счастьем, когда Джеймс спрашивает: — Та рыжая, что была с тобой, она твоя?       И он отвечает: — Да, мы вместе. — Вы ждете малыша, — не вопрос, утверждение, подталкивает к тому, что Джеймс видел их, значит, он всегда был где-то поблизости. — Я наблюдал за гуляющими семьями в парке. За маленькими детьми. За родителями. За теми, кто скоро ими станет. — И что ты об этом думаешь?       Джеймс опускает взгляд на свои руки. Одна — живая и теплая, вторая — мертвая и холодная. Так и он — мертвый наполовину. — Я смотрел на них, — вновь говорит он, голос его звучит глухо, как из глубины, — я смотрел на них и думал, как это будет — убить их по приказу. Что я буду делать, если мне прикажут уничтожить сидящих на траве детей или беременную женщину. Я вдруг подумал, что за теми людьми, которых я убивал, кто-то стоял.       У каждого кто-то есть, даже если он думает, что совершенно один. Джеймс смотрит на Стива, на залегшую между бровей морщинку, на потемневшее небо в его глазах. Его женщина ждет малыша, крохотное создание внутри неё подобно чуду. Заверши он миссию, у этого чуда был бы только один родитель, убей он рыжую, как хотел, — он убил бы двоих. — Я не задумывался об этом раньше. Я делал то, что велят. Это было просто, мне так казалось. — Когда все прекратилось? — осторожно спрашивает Стив. — Когда ты назвал меня по имени… …Роджерс тихо закрывает дверь в комнату, бросив последний беспокойный взгляд на спящего Джеймса. За окном уже смеркается, солнце прощается с миром до следующего утра. Брюс почти удивился, узнав, что новое снотворное, пусть и слабее предыдущего, но действовало так долго. Мужчина будет спать до утра, Джарвис присмотрит, чтобы его ничего не побеспокоило, если датчики покажут волнение в комнате, то Стив опять вернется к нему. А пока ему тоже нужен отдых.       Наташа встречает его сухим поцелуем в щеку и сердито сдвинутыми бровями. Под широкой одеждой угадываются очертания пистолета и нескольких ножей, она тревожно прикрывает ладонью живот. Она всегда была против поисков, пусть и не высказывала прямого неодобрения, но это было видно по взгляду: «не ввязывайся в это». Женщина даже пыталась убирать потрепанную, пролистанную много раз папку, ту самую, которую привезла с другого континента. Они даже не говорили об этом, Нат хмурится, когда видит его вновь листающим материалы, но ничего не говорит. — Он спит, всё в порядке, — оправдывается Стив.       Романофф могла бы сказать: «Ты думаешь, что делаешь?!». Романофф могла бы сказать: «Он опасен!». Но она ничего не говорит, только не сводит тревожного взгляда с двери, за которой спит опасный убийца. — Мне нужны какие-нибудь фотографии Ал, — мужчина пытается перевести одну болезненную тему на другую. — Может, Баки узнает её, и даст нам подсказку.       Шанс невелик, но попробовать спросить стоит. Может, он видел её в каком-нибудь штабе, может, их держали рядом. Вряд ли Алиса знала о личности Зимнего Солдата, чтобы сказать ему: «Я знаю тебя!», но она достаточно приметная личность с её волосами и защитными инстинктами. — Он нестабилен! — вскрикивает женщина. — Он ничего о тебе не помнит! Если хоть половина из того, что я нашла, правда, то он уже давно не твой Баки. Он пустая оболочка, которой манипулируют для грязных дел. — Мне должно стать от этого легче? — на секунду он забывает, что перед ним женщина, которую он любит, которая ждет их общего малыша. На секунду он становится не Стивом Роджерсом, заботливым отцом, кем-то далеким и чужим. — Ты читала, ты знаешь, что он пытался сопротивляться, и что это не первый раз, когда он сбегает. Просто сейчас него получилось уйти дальше и найти меня. И он уже помнит какие-то моменты из нашего общего прошлого. Где-то внутри этой, как ты говоришь, оболочки, осталось немного настоящего Баки. — Мы этого не знаем, — Наташа тоже переходит в нападение. — Ты думаешь, что если Баки не помнит своё прошлое, то он просто запрограммированный убийца? И потому его нужно убить. — Но это уже не Баки. — Для тебя – нет. — Он умеет только убивать, Стив. Он для этого существует. Вспомни, что он сделал со мной, что он сделал с другими. — Это все Г. И.Д.Ра, Наташа, и Пирс! Ты винишь ружьё, хотя виноват тот, кто спустил курок. — Я знаю, кто несёт ответственность. Но пойми ты, он уже не твой друг. И если завтра ты будешь думать так же… — Не волнуйся обо мне. — Он уже умер, Стив. — Да… Я был с ним.       Наташа опускает руки. Бороться с Роджерсом, когда он что-то решил то же самое, что идти против урагана: безрассудно, глупо и кроме потерянных сил, ни к чему не приведет. Нужно убрать пистолет на место и думать, как действовать дальше.       Она отходит к ящикам небольшого комода, перебирает фотографии в альбоме. У них есть альбом старого формата, куда снимки вклеиваются и подписываются. Во времена Стива фотоаппараты были громоздкими и работами медленно, не чета сегодняшним, когда фото можно сделать за секунду, лишь нажав кнопку спуска. Едва освоив камеру в новом телефоне и разобравшись с настройками, Роджерс начал увлеченно снимать всё вокруг: солнечный свет, пробившийся сквозь листья, Наташу, задумчиво смотрящую в окно, и её отражение, команду за работой…       Она берет в руки фотографию, наполненную зеленью Центрального парка, ярко-рыжими волосами и мечтательной улыбкой. Алиса на снимке дремлет на траве, раскинув в стороны руки, в своей любимой растянутой толстовке со щитом Кэпа. До этого они со Стивом перебрасывали друг другу пластиковую тарелку фрисби, и она кричала: «Нечестно!», когда пластиковый диск отталкивался от препятствий под невообразимым углом, меняя траекторию по пять раз за бросок. Набегавшись, девушка лежит под тенью раскидистого дерева, где они облюбовали место для небольшого пикника. Она так спокойна и расслабленна, больше похожа на обычного человека, чем на того, кем является. Девушка отдыхает в парке после активной игры с отцом. Только «отец» этой девушки суперсолдат с суперреакцией, а сама она — меткий снайпер, который может превратиться в неуправляемую фурию. А на фотографиях всё хорошо. Там много надежды. Наташа представляет на мгновение, как они будут играть в парке следующим летом, когда появится малыш. Как они будут вчетвером сидеть на клетчатом пледе, и пить лимонад. Как будут бегать, когда малыш подрастёт. Когда Алиса будет рядом, дома, в безопасности. — Возьми вот эту, — тихо говорит женщина, протягивая другую фотографию, более строгую, сделанную во время экскурсии по Смитсоновскому музею. Роджерс, после громкого открытия, пришел туда вновь только ради неё, чтобы рассказать настоящую историю Ревущих Коммандос. — Я люблю тебя, — говорит он. — И я тоже скучаю по ней. Но Баки мой друг, и я не могу его бросить, — делает еще одну попытку Роджерс. — Неизвестно, что творится у него в голове. Вдруг, это тоже план Г. И.Д.Ры? Он проникает в Башню и уничтожает нас изнутри. Мы пустили врага в наш дом! — Наташа… — И не смей переводить разговор! Не смей говорить мне, что я так же относилась к Ал! — теперь она кричит. Беременность сделала её более эмоциональной, ослабила контроль над словами и мыслями. Наташа кричит, не заботясь о том, что её могут услышать, пусть даже и все комнаты звукоизолированы. — Ал не была психованным наёмником, Ал не пыталась убить меня и моего ребенка. Она хотя бы делала вид, что заботится о команде. — Баки мой друг, — твёрдо говорит Стив. — А это — мой ребенок! — женщина указывает на живот. — И я не хочу, чтобы этот сумасшедший вытащил его из меня, вспоров живот! — Он не сделает этого! — Откуда ты знаешь?! Зимний Солдат уже пытался меня убить, и даже не один раз.       Стив молчит, тяжело глядя на свою женщину. Ему хочется объяснить все гормонами и гипертрофированным материнским инстинктом. Но он и без этого понимает, что Наташа права, не доверяя Баки. Кто он, тот, кто пришел к ним утром, кто этот грязный больной бродяга с таким же бродячим псом у ног. Вопросы, их слишком много, им нужен специалист, но не тот, где с хирургической холодностью вскроет его черепную коробку. — Выбирай, — цедит Романофф сквозь зубы, — выбирай или он, или мы!       Мужчина малодушно сбегает. Это слишком.       На кухне ему встречается Бобби. Женщина пьёт чай с пирожными и читает «Таймс». Может показаться, что ничего странного здесь нет, но Стиву кажется это немного диким. — Это Зимний Солдат, так? — равнодушно спрашивает она, стараясь не показать свою заинтересованность. — Это Баки, мой друг, — жестко отвечает он. Голова гудит — не болит, как у нормальных людей, а именно гудит, — ему хочется только покоя и тишины, хочется, чтобы кто-нибудь другой придумал, как быть дальше. — У него металлическая рука с алой звездой на плече, он работает на Г. И.Д.Ру и убил Ника Фьюри, так? — Барбара разворачивается к Капитану всем корпусом, ткань топа натягивается на груди, обрисовывая отсутствие нижнего белья. — По легенде, его держали в криогенной заморозке и будили только для важных дел. Пять лет он спал — полгода работал. А потом опять в морозилку. Повторять по необходимости. До сих пор Зимнего Солдата считали мифом. На него списывали любую подозрительную смерть, но, честно говоря, никто не верил в его существование. — Будешь кричать, что мы укрываем опасного преступника? — Понимаете, Капитан, — женщина силой усадила его за стол, придвинула оставшиеся пирожные, — после того, что случилось, я переосмыслила всё то, чему меня учили. Враг может быть другом только тогда, когда это тебе выгодно. Враг моего врага может не быть моим другом. Этот мир — не сказочная история, где лесные зверюшки выйдут к тебе, если ты споешь им, — она наливает ему чай и ставит почти под носом.       Это странный разговор и странные метафоры. Стив трет основанием ладони глаза, мозг сигналит, что что-то происходит, в висках странно давит. — Кто он такой, этот Зимний Солдат? Никто не знал до сегодняшнего дня. Так кто он, Капитан, расскажите, — Барбара садится рядом, смотрит сквозь пар, поднимающийся от кружки. Её голос звучит в голове, блуждает по темным закоулкам разума. — Он мой лучший друг. Он больше, чем друг. — Даже сейчас? — образ Бобби расплывается, как будто во сне, когда ты еще считаешь себя бодрствующим, но на самом деле часть тебя уже придумывает новое сновидение. — Не важно, что о нём думают другие, что он думает о себе сам. Он всё еще мой друг, которого у меня больше никогда не будет.       Стоп! Он принюхивается к содержимому в кружке. Так и есть, пахнет травами. — Травяной? — спрашивает он, чуть оттолкнув кружку. Туман в голове проясняется силой воли. — Да, мне кажется, что это полезно, — пожимает плечами женщина, раздосадованная прерванным разговором. — Где ты их взяла? В шкафчике? — Да, там много банок… — Лучше не пользоваться ими, если не делаешь по рецепту. Алиса говорит, что они какие-то чистые, особенные, не такие, как в аптеке.       Морс встаёт с места, выпрямляется. Это уже слишком. Может, они с этой девушкой и находятся в плохих отношениях, но это касается только их. — Так точно, сэр! — чеканит она. — Этого больше не повторится, сэр! — Бобби, я не хотел тебя обидеть… — запоздало понимает Стив. Еще одной женской истерики ему не пережить. — Я понимаю, сэр. Я знаю, что я здесь лишняя. Я помню об этом, мне не нужно напоминать каждый день.       Морс возвращается в свою комнату. Это тоже своеобразная издевка и напоминание о том, что она здесь лишняя. Она захлопывает дверь и делает глубокий вдох. Это не важно. Скоро всё закончится, дела идут даже лучше, чем она предполагала. На столе, зарытая в книгах и бумагах, её дожидается красивая открытка с видом национального заповедника Денали, Аляска. Это очень красивое место, сама Бобби была там несколько раз, до ЩИТ.       Женщина берет зажигалку и смотрит, как огонек облизывает край открытки, будто несмело пробует новое лакомство, но, войдя во вкус, быстро начинает пожирать и реку, и горы, и вереск. И надпись: «2c3d9443bf71bb36157ce44cf43a8999», что дешифруется, как «HELP ME». Простейший код, глупее было бы написать на морзянке. Простейший код, и кто только учил эту девчонку?! Никто не услышит твоего крика о помощи, ты не дождёшься подмоги. Тебя уже нет.       Только, напоследок, пока огонь жжёт пальцы, интересно, что обозначает «0107»?