Чем ближе ты находишься - тем меньше видишь

      Прорезиненные колеса скользят по посадочной площадке. Наташа смотрит на капсулу, но Стив не пускает её подойти. Сэм открывает двери перед каталкой и помогает доехать до оборудованной комнаты. Он успевает посмотреть через прозрачные вставки на того, кто спит внутри. Это его первая встреча с Алисой Шутер, но вместо мягких черт, которые все описывали, он видел худое безжизненное лицо и слипшиеся от крови короткие волосы, как иглы окружающие гребень по центру головы. Стив напряженно смотрит на него, когда Сэм возвращается, выгнанный суетящимся Беннером. — Она дышит сама, — тихо говорит Уилсон, вспоминая, что не заметил дыхательной трубки, несмотря на перевязанное горло. — Упрямица, — устало улыбается Роджерс.       Наташа тяжело опускается в кресло, прикладывает ладонь к животу. Там, внутри, от её беспокойства, кажется, просыпается малыш и дает о себе знать сильным ударом, будто напоминает, что он здесь и тоже поддерживает мамочку. Романова охает и улыбается подлетевшему к ней Стиву. Она прижимает его руку к животу, малыш толкается еще раз в папину ладошку, и они вместе. — Я очень жду, когда он появится на свет, — задумчиво сказала она. — Я хочу узнать, каким он будет. Но я уже знаю, что он будет лучшей версией меня, потому что в нём будешь ты.       Стив целует женщину в макушку, обнимая свободной рукой за плечи. — Нам нужно отдохнуть, это был тяжелый день.       Доктор Беннер выдает диагнозы и предостережения один за другим. Нужно выработать план по дальнейшему лечению, но без глубоких исследований им приходится только подключить её к системам жизнеобеспечения и ждать хороших новостей. — Вы молодец, мисс Фостер, — говорит он. — Быстро сориентировались. — Оказывается, я что-то еще помню, — растеряно улыбается женщина.       Её одежда испачкана кровью, она не спала почти двое суток, и только Тор удерживает её от соблазнительного желания рухнуть на пол и замереть. Мужчина ведет её по светлым коридорам, она теряется в переживаниях последних часов и приходит в себя, только когда ладони обжигает ледяная вода. — Я не знал, что ты лекарь, — тихо говорит Тор, растирая до красноты, почти до боли, её пальцы. — Я работала в скорой некоторое время, — тихо отвечает она, опускаясь на бортик ванной. — Знаешь, раненые с перестрелок, бытовые травмы, побои, домашние насилие, которое никто не хочет афишировать… Я так боялась каждой смены, я не могла видеть эти мучения. Быть врачом благородно, но для этого нужно быть на самом деле сильным человеком. Я думала, что избавилась от этого, что я больше никогда…       Тор опустился на колени и заглянул своей женщине в глаза. Растерянная и напуганная, она сидела, скользя взглядом по пятнам крови на своей одежде. Мужчина накрыл широкими ладонями её колени, погладил, потом переместил руки выше, обхватил за талию, подхватил под коленями и унес в комнату. — Ты её спасла. Когда никто не мог помочь, ты спасла её жизнь. Ты действительно самый сильный человек. Я благодарен, что именно меня ты выбрала своим супругом. — Тор, — устало откликнулась она, подняв взгляд на мужчину, — твои прогнали меня. И я с ними согласна. Ты будущий царь, тебе не нужна на соседнем троне такая, как я. — О, — Бог Грома растянул губы в улыбке. — Позволь мне самому решать, кто будет рядом со мной. Я выбрал тебя, ты выбрала меня. Ты смелая и сильная, ты упрямая, ты умная и добрая, ты сочувствующая и заботливая. Асгарду нужна такая королева. И к королеве уж точно не посмеет свататься какой-то Ричард, — ревниво проворчал Тор. — Ты видел Ричарда? И ты ревнуешь? — она улыбнулась. — Тор, ты же… Кто с тобой сравнится? — Хорошо, если ты так думаешь, — мужчина чуть приподнялся и осторожно поцеловал её в уголок губ.       Хелен Чо прилетает рано утром. Она симпатичная невысокая китаянка, всемирно известный генетик, создавший искусственные ткани и способ соединять их с живой человеческой плотью. За регенеративными технологиями будущее — считала она. Её люди переносят оборудование, монтируют установки, а она изучает новые данные о состоянии Джеймса Барнса, осматривает неживую руку. — Я смогу сделать прослойку между живой тканью и металлом в плече, — говорит она доктору Росс. Общаться с коллегой ей привычнее, чем объяснять принцип работы искусственных клеток. — Так организм не будет отторгать протез. Но то, что идет к голове… Если мы ещё сможем аккуратно провести процедуру на позвоночнике, то черепную коробку необходимо вскрыть, а это уже опасно. Пациент готов к такому риску? — Возможно, что он и не понадобится, — говорит Бетти. — У Брюса есть кое-что, что может помочь.       Под стеклом электронного микроскопа — крошечные механизмы. Стоит приблизить к ним металлическую иглу, как они облепляют её со всех сторон и не дают двигаться, какую не прикладывай силу. Брюс набирает комбинацию на планшете, и механизмы выключаются. — Мы можем объединить их с вашими разработками и, как вакцину, ввести в кровь. Мы можем контролировать их, поэтому они сконцентрируются в мозгу и защитят его от негативного воздействия. Затем просто отключим от сети, и они будут работать автономно, как иммунная система организма, реагируя только на опасность.       Даже для Хелен это невероятно. Она говорит о новом прорыве, о том, сколько жизней они смогут спасти, сколько людей буду жить с такими безопасными конечностями, рассуждает, в какую еще сферу можно будет направить этих чудесных «крошек», но Брюс лишь качает головой: — Подобные протезы тоже были хорошей идеей, но в итоге к чему они привели? Нет, мы не будем выносить эту разработку дальше этих стен.       Хелен не понимает его, но соглашается. Но ей очень интересно, кто создал эти крошечные механизмы и отдал их в распоряжение доктору Беннеру. Наверное, какой-нибудь страстный поклонник «Мстителей» подарил свою разработку в надежде, что те будут использовать её с умом.       Джеймс ложится на операционный стол. Сначала ему разрежут плечо, затем после короткого перерыва возьмутся за голову. Стив всегда рядом, на его лице уже видны следы усталости, а значит, он не отдыхает уже много дней: Джеймс, Алиса, военное министерство, пропажа Росса, лаборатория в горах Аляски, сбежавшие безумные монстры, Наташа с ребенком под сердцем… Он взвалил на себя всё и за всех, как Атлант на своих плечах держит небо. — Всё будет хорошо, Бак, — уговаривает он, и Джеймс верит даже не для того, чтобы успокоить друга. — Я знаю, — кивает он.       Ему снится белый непроглядный туман и мерзкий холод. Он идёт бесцельно, останавливается обернуться и видит все тот же туман. В его металлической руке, так, будто она живая, неожиданно ощущается теплая маленькая ладошка. — Ты хотел меня убить? — у девочки рыжие длинные волосы и пухлые щечки, она смотрит на него большими кукольными глазами, где не по возрасту упрек и насмешка. — Нет, не хотел, — отвечает Джеймс. — Но я пытался. — Попытки и желания — разные вещи, — говорит девочка, отпуская его руку. — Я виноват перед ним. Перед тобой. Перед столькими людьми, — с непроглядной, как туман, горечью. Больно невыносимо, даже смерть, кажется, этой боли не утишит. — Если собираешься кого-либо полюбить, научись сначала прощать, — она теперь ему по плечо, на повзрослевшем лице взгляд осуждает еще больше.       Девушка касается кулаком его плеча, боль немного притупляется, туман рассеивается, и Джеймс осознает себя на кровати, прооперированный и перебинтованный. Морок наркоза отступает постепенно, оставляя мерзкий привкус во рту и болезненные ощущения в руке. А еще просьба: «Научись прощать».       В это время в доме на берегу теплого океана поразительно много врачей и суеты. Беременная женщина, мутировавшая ящерица, безрукий Солдат… И готовая спалить одним прикосновением и сама взорваться Пеппер. Нет, взорваться она могла бы и без Экстремиса, когда разбиралась с последствиями подрыва Башни в Нью-Йорке и распада ЩИТа. Но полукибернетическое существование, когда можешь поднять шкаф, соревноваться с Капитаном в скорости, слышать, что происходит этажами ниже и сращивать раздробленные кости (Пеппер знала об этом с того момента, как упала в разверзнувшееся под ней огненное марево, и больше не стремилась проверять свою регенерацию на практике) с побочными эффектами в виде безумия (кому здесь вообще нужен рассудок) было не тем, что могло бы остаться с Пеппер до конца жизни. Тони почти не спит, экспериментируя с ранее подавившей симптомы сывороткой, меняет пропорции и пытается продлить эффект. Тони почти не спит, терзаясь виной за случившееся, хотя Пеппер и Роуди уже много раз уговаривали, что его вины здесь нет.       Темно-синяя субстанция вливается по венам, разбегается по телу черными змеями. Вирджиния смотрит, как чернота поглощает красный цвет Экстремиса, как растворяется под кожей. Она поднимает взгляд на сосредоточенного Старка, на его растрепанный и усталый вид и слегка подрагивающие руки. Как долго он еще сможет выносить безумство и безумцев? Как много сможет вынести она? Тони не остановится, она знает это. В жизни иногда приходится делать очень трудный выбор — расставаться даже с самыми близкими друзьями, с самыми любимыми людьми. — Это должно быть эффективнее, — говорит Тони. — Думаю, мы на верном пути, однажды я окончательно смогу убрать Экстремис из твоего тела. — Ты не остановишься, да? — спрашивает Пеппер, растирая место укола. — Да, я выведу эту заразу из твоего организма… — Я не об этом, Тони, — женщина хватает его за руку и мягко сжимает.       И Тони понимает, хотя и пытается увильнуть. Слишком внезапно и ожидаемо одновременно, слишком остро. Он не оставит борьбу со злом, он будет в строю, пока сможет, он будет обеспечивать безопасность своей семьи, но будет ли он нужен этой самой семье? Будет ли семья? Дети, чей папа всегда в разъездах, который защищает их от опасности, но сам же эту опасность и приносит. — Пожалуйста, не надо… — жалобно просит он, и Поттс отступает, вздыхает тяжело, но в её взгляде мужчина замечает что-то нехорошее, что-то решенное давно-давно, но не принятое и ждущее подтверждения.       Люди должны уходить тихо, без комментариев и напутствий. Пусть запоминающиеся финальные реплики останутся героям фильмов и книг. Тони уверен, Пеппер поступит именно так, и страшно боится того дня, когда это произойдёт.       Старк чувствует своей пустотой в груди: он что-то упускает, что-то делает не так, он серьезно ошибается, он несется на высокой скорости в бездну и не может затормозить. Он теряет дорогих ему людей и теряет их сам, отталкивает собственными руками. — Бетти подтвердила маяк под кожей. Канимы вырвали его еще в Нью-Йорке, — Стив суров, его брови обвинительно сдвинуты, и мир вокруг замер, оставляя оглушительную тишину после этих слов. — Ты знал.       Это не вопрос. Знал ли Тони, что по Башне гуляет передающий сигналы механизм? Знал, он давно поймал волну, когда Ал выписали, и она в припрыжку побежала домой. Знал ли он, где приемник этого сигнала? Знал, вычислил сразу. — Сигнал уходил к ЩИТ, я решил, что Фьюри надел на неё ошейник и периодически будет дергать за поводок. — Тони, ты понимаешь, что никто об этом не знал. Даже я, — Роджерс зол, но не показывает этого явно. — А Фьюри вообще не всем рассказывает свои секреты. — Почему ты не сказал мне? — Чтобы ты его снял? — Старк чуть приподнял бровь в притворном удивлении. — Мы могли бы избежать стольких проблем! Тони, ты должен делиться информацией с командой, только так мы сможем эффективно организовать нашу работу. — Это не я приволок в дом сумасшедшего убийцу. — Не смей переводить тему на Баки! Отвечай на вопрос.       Тони молчит. Он ухмыляется, но отворачивается от Стивена, не желая продолжать этот разговор. Он вообще не должен ничего объяснять этому отмороженному кретину. Он не должен объяснять, почему считает правильным посадить Ал на цепь. Бартон сумасшедший влюбленный, не видит дальше своего носа, не видит, что прячется за милой улыбкой и яркими волосами. Алиса говорит, что пришла всё исправить, но на деле она притащила своё будущее сюда. Пусть не прикрывается добрыми намерениями, Тони знает правду: её цель — уничтожить мир раньше, ввергнуть его в хаос, как хочет её биологическая мать.       Старк не может решить: кому жить, а кому — нет. Это не отличало бы его от плана «Озарение», но стянуть руки и разум некоторым потенциально опасным людям… Стоит только дернуться и передается специальный сигнал, предупреждающий эти мысли… Подключить напрямую к мозгу, чтобы полностью исключить человеческий фактор и чужую ответственность… Придумать технологию. Ни Тони, ни тюремщик, никто не будет решать, человек будет решать сам свою судьбу, и контролировать темные порывы. Нет. Нет. На каждого не нацепишь ошейник с биркой, но в безумном плане ГИДРы есть рациональное зерно — бездушный алгоритм анализа данных и мгновенная реакция на опасность без человеческого фактора. Но какая программа сможет одновременно анализировать человека и не пересекаться с ним? Как обеспечить правильный подход? Мегатонны информации каждую секунду будут поступать на обработку. Какой мощности и величины должен быть компьютер, чтобы справиться с такими объёмами и потоками? Или он сможет задействовать правительственные сервера…

***

      Для Тора это становится до безумия нужным: видеть Джейн, ощущать её рядом и не выпускать из поля зрения. Испив гнилой ревности до дна, Бог Грома был напуган, каждое мгновение ему казалось, что его женщина с какой-то тоской смотрит на теплые волны и белоснежный песок, будто она может в любую секунду выбежать из дома, из его жизни и раствориться в снежной метели. И винить в этом он будет только себя. Поэтому мужчина вспоминает уроки пения и игры на музыкальных инструментах, которые в обязательном порядке преподавались принцам. Учителя толковали ему, буйному мальчишке, одержимому только битвами и будущими военными походами, что музыка способна найти отклик в любой душе. «Музыка — это язык. Каждый музыкант говорит на своём языке с помощью своего инструмента. Никто не запретит тебе говорить, кричать, молить… никто не поймёт твой язык, все лишь будут слушать прекрасную мелодию ритмов, которая будет идти из тебя» — говорил нараспев учитель, и Локи, брат, любопытный и умный, внимал этому голосу, трогал изящными пальцами струны и пел. Тор же рвал струны, голосил, как раненый зверь и спал, убаюканный занудством учителя. Мама качала головой, а отец успокаивал, мол, он тоже на ухо туговат.       Тор вспоминает, пусть вместо асгардских инструментов у него в руках обычная человеческая гитара, он проводит пальцами по струнам и вслушивается в соскальзывающие ноты и аккорды. Слова баллады о любви застревали в горле — не то, его Джейн не трепетная дева в лучах неземного солнца, пугающаяся теней, о его Джейн Асгард еще не сложил подобающей песни. О, какими словами описать Джейн Фостер: пышущую праведным гневом со сковородкой в руках, милую и домашнюю по утрам, решительную, когда чужая кровь пачкает рукава, увлеченную, смелую. Джейн была похожа на пламя — неистовое и прирученное, грозное и мягкое, необузданное и покорное. Она не Сиф, она не будет рваться на передний край обороны, но если враг подступится к её дому, то горе ему.       Луи Армстронг, чьи песни на граммофонных пластинках так любит Джейн, воспылает в памяти самопроизвольно. «Даже если это займёт вечность, я буду ждать тебя», — узнаваемый голос чернокожего певца раздается в голове с сопровождающим его приятным треском старой пластинки, и Тор пытается подражать. «В течение тысячи лет я буду ждать тебя», — отец был прав, сказав, что жизнь человека не сопоставима с жизнью аса, но от этого становилось лишь страшнее: он столько лет прожил без чуда настоящей любви, и мог бы прожить всю жизнь. «Пока ты не вернёшься ко мне, пока я не смогу обнять тебя», — любовь разгоралась с каждым днем, и Тору начинало казаться, что в какой-то момент это чувство разорвет его на части, убьет его. «Пока я не услышу твой вздох здесь, в моих руках», — но все равно для него это лучшее, что произошло в его долгой жизни, и даже если их любовь будет лишь яркой вспышкой, он не отступится, и когда придет срок, будет вспоминать с благодарностью. Хотя, он постарается отодвинуть момент расставания как можно дальше.       Клинт очень помогает в процессе освоения гитары. Пусть он иначе воспринимает музыку сейчас, но он помнит, и учится ощущать её не слухом, а кожей. Однажды он делится: иногда они с Алисой сидели на крыше и музицировали — он играл, подбирая аккорды к её песням, а она пела. Теперь он глухой, а у девушки повреждены голосовые связки — даже если она сможет нормально говорить, то её голос изменится, возможно, она больше не будет петь. — Как в истории О. Генри «Дары волхвов», — смеялся он, подтягивая струны, — мы отдали свои драгоценности, чтобы спасти любимого человека. — Вы оба живы, Клинт. Пока вы живы — все можно исправить. — И мы так часто об этом забываем… Бери инструмент и начинаем с начала. Луи Армстронг под гитару — необычный выбор.       Впрочем, принести два шезлонга в дальний угол пляжа и разложить там небольшой костер, Тор решил самостоятельно. Осознать головой свои чувства к Джейн он смог только после того, как они с жаром обсудили строение Вселенной с точки зрения земного астрофизика и принца Асгарда. Сердце-то, вот самый прозорливый элемент, все знало с первого взгляда.       Солнце уже опускалось за горизонт, яркое небо окрашивалось закатными лучами. — Свидание, Тор? — весело спросила Джейн, рассматривая незамысловатую обстановку места, куда пригласил её мужчина. Она ступала босиком по нагретому за день песку, ей до не хватало этого тепла и свободы в запертом трейлере, в слоях одежды на Аляске. — Мы заслужили, — кивнул он, поправляя пледы на шезлонгах. Майами или нет, но ночью воздух остывал, и пусть они были достаточно закалены морозами, это было свидание, а на свидании все должно проходить идеально.       Идеальное свидание они заслужили как никто. Последний месяц команда занималась тем, что по очереди обыскивала леса и населенные пункты Аляски в поисках выживших каним, в поисках Дэвида Беннера, Сэмюеля Стернса и генерала Росса. Целый месяц находок трупов в снегу, невинных по сути людей, убитых жаждой военной мощи и безумными теориями эволюции. Месяц брошенных счастливых домов, смотрящих сиротливо дырами-окнами. Оказавшись в таких разорённых деревнях, Тор захлебывался их невысказанным горем. И только сойдя с трапа самолета в Майами, стряхивал с себя ужас.       Он перебирает струны, поет первый куплет и ликует, заметив удивление и восторг в глазах своей Джейн, которой на самом деле нравится новая интерпретации любимой песни.

Где бы ты ни блуждала, куда бы ты ни пошла, Каждый день помни, что я люблю тебя очень, Заставь своё сердце поверить в то, что моё сердце знает, Что во веки веков я буду ждать тебя.

      Как бы их не раскидало по мирам космоса, как бы не старались злые силы разлучить их, Тор будет искать путь к своей возлюбленной.       Любовь — это не привычка, не компромисс, не сомнение. Это не то, чему учит нас романтическая музыка. Любовь — есть… без уточнений и определений. Люби — и не спрашивай. Просто люби.

***

      «Рыбка в аквариуме», — думает Клинт, прислоняя ладони к толстому стеклу за которым густая мутная жидкость и тело, опутанное толстыми проводами. Процесс вроде бы можно повернуть вспять, только, не смотря на отключение от снотворных препаратов, Ал не захотела просыпаться. «Может, это к лучшему», — вздохнула Бетти, протыкая чешуйчатую кожу толстыми и острыми иглами, через которые позже будет поступать сыворотка обратного действия. Они сидели вдвоем в полутемной комнате, напичканной приборами, рядом с огромной капсулой, где каким-то полупрозрачным призраком мерцало и дергалось под электрическим стимулированием мышц изуродованное тело. Единственная надежда в их безумном плане была на внутренние резервы организма и поистине уникальную клеточную память. — Когда я училась в университете, нам рассказывали о чудовищном советском эксперименте в конце сороковых годов прошлого века, — сказала вдруг Элизабет, не отвлекаясь от пометок в электронной медкарте. — Ученые стремились узнать, как повлияет на человека отсутствие сна в течение длительного периода времени. Они установили срок — тридцать суток без сна. В качестве подопытных использовали заключенных. Наш преподаватель рассказал в красках, какие безумия творились с людьми, во что они превратились, как ели собственную плоть, хотя у них было еды в достатке. Я не знаю, возможно, это была лишь мистификация, страшилка, одна из тех, что рассказывают про Советский союз и Россию поныне, может, правда, мне ли теперь не знать, на какие зверства может пойти человек. Но я помнила эту историю, когда была в домике на Аляске рядом с Ал, я смотрела на неё каждую минуту, я боялась, что увижу последствия того эксперимента воочию.       Клинт напрягся. Могло ли быть безумие, охватившее его девушку в «гнезде», последствием этого эксперимента? — Она будто знала каждую тропу в лесу, каждое направление, да, может, она отличный следопыт, но она будто заранее знала, где встретит противника, и обходила эти места, — с тревогой продолжила доктор. — Канимы ощущают друг друга через связь Стернса, но она сопротивлялась этой связи, она будто оборвала её. Мне казалось, что кто-то в лесу или даже сам лес предупреждали её. — Высокая сенсорная чувствительность, — поспешил успокоить мисс Росс мужчина. — У Шутер странное мышление, связанное с органами чувств, фактически, она легко может отключить мозг от внутренней обработки информации и следовать только сигналам извне. — Может, — пожала плечами Бетти. — Но по ночам она разговаривала с кем-то. Иногда уходила и возвращалась только утром. Рассказывала странные вещи: о магии, о духах леса, о соколах, вырезала странные символы на своём луке. — Не волнуйся. Это все наша Ал, какая она есть, — грустно улыбнулся Бартон. — Живет в каком-то своём мире, не помнит зла и даже в самом отъявленном злодее пытается найти хорошее. Это однажды её погубит. — Она очень привязана к команде, мистер Бартон. И очень любит вас.       Бетти смущается своих же слов и уходит, оставляя мужчину одного в комнате. — Видишь, даже другие замечают, а ты все никак не можешь, — тихо смеется Клинт, постукивая кончиками пальцев по стеклу. — Трусишка ты, Алиса Шутер. Я тебя уже второй раз теряю, и все из-за того, что мы с тобой друг друга не понимаем. Когда мы только познакомились, я не мог понять, кто же тебе нравится больше. Ты имела какую-то привязанность ко всем: присматривала за Брюсом, ластилась к Стиву, улыбалась нелепым ситуациям с Тором. Делала что-то для каждого, даже если видела, как настороженно к тебе относятся. Для каждого были распахнуты объятия и готовы слова. Кроме меня, будто я пустое место. Я не знал, к кому ревновать, чего не хватает мне. Проявляй ты интерес к кому-то одному, я бы отступил, но тебя интересовали все, кроме меня. Я знаю, что я слабое звено в команде, что я не настолько супер, как остальные, что у меня нет толпы фанаток, скандирующих мое имя. У меня даже собственных сувениров нет: фигурок, маек там и прочего. Что может быть скучнее и непопулярнее обычного парня с доисторической палкой в руках? Ты не казалась человеком, которому было это интересно, даже если ты не снимала толстовку с щитом Кэпа. Я старался для тебя. Разбил твою чашку, принес новую, особенную, с красной злой птицей. Мол, смотри, у меня нет ускорения, и я не взрываюсь, но без меня никуда, я номер один. А ты даже не знала, что такое злые птицы. Я хотел, чтобы ты увидела меня, рассмотрела, поняла, что я позабочусь о тебе лучше, чем кто-то из них. Но в итоге я тебя теряю. Знаю, люди готовятся к этому всю жизнь: смотрят на свои семьи, на семьи других. Встречаются, влюбляются, делают глупости… Ты всегда знала, что у тебя этого не будет, и вдруг я обрушился на тебя, как девятый вал. Может, в этом дело? Каждый раз, прикасаясь к тебе, я тебя теряю…              Встречный ветер шумит в ушах, кто бы мог подумать, что на высоте, где по определению должно быть тихо, столько шума. Колибри сильнее сжимает пальцы на спинном гребне и старается дышать через раз — так больно проходит пустой воздух через легкие. Дракону совсем ничего не делается, вот же, ящерица крылатая, они имели в этой форме достаточный объем легких, чтобы не волноваться о недостатке кислорода. Но она ему не скажет — слишком велика вероятность, что на такую высоту он с ней больше не поднимется, что они ограничатся прогулками на малой высоте. Вокруг только облака — густые и на вид мягкие, как куски ваты или взбитых сливок, но это не так: если прыгнуть на одно из них, провалишься через обманчивую плотность и будешь лететь до самой земли. Крылья феи Колибри не приспособлены для полетов, она вся не приспособлена к полетам, только к жалкой участи двуногого существа, навеки прикованного к земле. Ощутив грусть своей феи, после ярких вспышек удовольствия и радости, дракон резко опустил голову вниз, а затем поднял, пропуская волну через своё тело. Фея встрепенулась. Дракон плавно развернулся и по спирали начал спускаться вниз.       Внизу воздух казался слаще и насыщеннее, еще примешивалась к нему соль и неповторимый вкус, который присущ только морской воде. Облака рассеялись, являя дракону и фее манящую гладкость блестящей под солнцем воды. Колибри ожидала, что они упадут в воду камнем, подняв тучу брызг, она знала, что дракон любил так делать, он мог специально не сбить скорость при падении и нырнуть в воду, затянуть в водоворот, когда не понятно где верх и низ, куда плыть, когда все путается в голове и тело сжимает тисками. Но не в этот раз. Брюхо дракона мягко коснулось воды, он расправил крылья особым образом, чтобы воздух сам помог ему замедлиться, и через несколько мгновений они остановились, бережно поддерживаемые волнами. Клинт полностью лег на воду животом, окунул крылья, поддерживая их наплаву.       Колибри осторожно перебралась с шеи дракона на спину и, как с горки, съехала по крылу вниз, в воду. После холода, что царил в облаках, море показалось почти кипяченым. Фея отплыла на некоторое расстояние, позволяя дракону перевернуться на спину, подставляя солнцу брюхо. Дракон протянул к ней лапу, перенес фею из воды обратно к себе.       Снизу небо кажется таким далёким, но стоит дракону взмахнуть крыльями два раза и вот оно — холодное и негостеприимное. Колибри прислоняет ребро ладони ко лбу, заслоняя глаза от солнца, и смотрит на редкие кучевые облака. Брюхо дракона медленно опускается и поднимается в такт дыханию дракона. Кажется, что он заснул, разморенный контрастом прохладной воды и жара солнца.       После всего, что они пережили, после всех недоразумений и безумств, после черной магии и черного колдуна, решившего, что он может распорядиться судьбами всех волшебных существ, они заслужили немного покоя, таких быстрых полетов и ленивых купаний. Колибри лежала на спине, её сохнущее платье противно липло к телу, но еще невыносимее было ощущать крошечные уколы внутри, под кожей, когда солнце активировало зелье, которое Колибри придется пить очень долго, если она хочет выжечь темное заклинание. Тысячи тонких иголочек вонзались в каждую клеточку тела, разрывали на части, казалось, вместе со скверной уничтожается и её собственное тело. Только во тьме, ночью, когда безжалостное солнце скрывалось, боль отступала, позволяя фее короткую передышку. Но едва первые лучи показывались над горизонтом, всё начиналось вновь. Единственной отрадой было постоянное присутствие рядом дракона, только он мог понять в полной мере её чувства. Хотя бы потому, что это у них было общее, — мстительно думала фея, закрывая глаза.       Она почти задремала, отрешившись от всех ощущений, почти забыв о них, когда солнце закрыло что-то огромное. Капли воды, упавшие сверху, подсказали, что это крыло дракона, которому надоело изображать из себя корабль. — Превращайся, я готова, — вздохнула фея.       Теплое тело под ней исчезло, и Колибри нырнула в прохладную воду. Не успела она насладиться сменой температур и виднеющимися в глубине домиками подводного народа, как её подхватили сильные руки и потянули наверх. Вместо огромного дракона вместе с ней плавал мужчина. Его волосы намокли, на обнажённых плечах сияли капельки воды. — На берег? — весело спросил Клинт.       Колибри оглянулась в поисках спасительной полоски берега, но в ближайшей доступности ничего не виделось. И захлебнулась водой, когда её с головой накрыла мощная волна. Драконова лапа перехватила её поперек талии и прижала к теплому, нагретому солнцем, но влажному брюху. Пятки коснулись песка, вокруг поднялась песчаная буря от взмахов огромных крыльев, и задохнуться бы ей в этом урагане, если бы не знакомые руки, вновь пришедшие на помощь. В последнее время Клинт научился обращаться почти мгновенно. Однажды он превратился прямо в воздухе, и они вдвоем полетели вниз с головокружительной высоты. Клинт крепко держал свою фею за руку и, превратившись у самой земли, поднимая бурю мощными крыльями, сразу посадил Колибри на спину. В тот день он радовался, что дом его феи у самого края леса, иначе вся их деревня сбежалась бы послушать те крики и ругательства, которыми награждала игривого дракона маленькая чудесная Колибри. — Эти твои шуточки, Клинт! — фея уперла руки в бока и грозно посмотрела на улыбающегося дракона. — Эй, я же рядом!       Да, рядом. Только гложет какой-то страх, предчувствие, что стоит ему отойти на шаг, как всё покатится по наклонной: зелье не сварится, солнце не справится, вновь покроются черным руки и платье, вся тьма в сердце проснется. И будет вместе песка — снег, вместо домика из веток — каменная башня, вместо воздуха — густая тина. — Колибри… — Ты убьёшь меня однажды!       Темная магия, почуяв родную стихию, пытается высвободиться, но зелье и солнце делают своё дело, причиняя фее боль. Тонкие иголочки становятся жалами. Боль — это расплата за темную магию, за темные желания.       Колибри садится на песок, вытягивает ноги, старается не смотреть на черные нити под белой кожей. Клинт садится рядом, игриво трогает её колено своим. Ему нужно общение, нужен полный и постоянный контакт с ней, он навязчиво следит за тем, как её магия очищается от тьмы, в тот же момент, когда ей иногда требуется покой и одиночество. Она не может даже банально применить свою магию феи, для неё под запретом все, и ей нужно одиночество, чтобы смириться с тем, что она теперь больше чем урод. Она бесполезный урод. Неожиданно её щеки коснулись шершавые влажные губы со звонким «чмок!». — Клинт! — фея подскочила на месте, прижала ладонь к щеке, не понимая, что сейчас произошло. — Прости, тебе больно? — дракон с тревогой смотрел на свою фею. Бледные щеки залил горячий румянец, и если бы не нежный розовый цвет, он бы испугался, что из-за его выходки тьма взяла верх.       Фея прислушалась к себе. Ничего, кроме смущения и растерянности это действо не вызывало, только колотилось где-то под ребрами растерзанное темной магией сердце. — Ты такая милая, когда смущаешься, — улыбнулся Клинт, когда понял, что ничего страшного не случилось. — Никто не видел такого чуда. — Конечно, наш великий сердцеед дракон Клинт, прекрасный трагический герой, жгущий свою душу на потеху публике, имеет большой опыт общения с девушками. — А девушки говорили, что я одинок и даже мой огонь не заменит тепла человеческого тела… — дракон ойкнул, понимая, что сказал лишнее. — О, да! Может, те девушки еще что-то тебе говорили, мистер Танцор-с-огнем?! — смущение враз слетело с Колибри, сменившись гневом. — Не было у меня ничего с ними! НИ-КОГ-ДА! — дракон разъярился, на его теле начали появляться крошечные чешуйки. — Даже когда я понял, что они от меня хотят, я не думал об этом. — Тогда о чем ты думал? — продолжала допрос Колибри. Она понимала, что бросила его, понимала, что не могла ревновать, да и вообще ревность была не свойственна им. Их народ не знал и половины того, что могло произойти с влюбленными, пока они не спустились в мир людей. — О тебе, — вдруг сник он. — Я всегда думал о тебе. Я искал среди них твоё сердце. Я не знал, как его опознать, пусть мои братья и говорили, что я почувствую, но я так боялся, что из-за твоей магии или из-за моей глупости я не смогу, я упущу тебя.       Клинт был манипулятором и хорошо этим пользовался. Несмотря на всю злость и тяжелый характер, Колибри не могла сопротивляться его очарованию. Возможно, это было её фейской частью, ведь феи добрые и ласковые существа, а возможно, это было тем, что всегда было ею и подавлялось злым обществом. Но видеть, как чувства к ней убивают дракона, оказалось невыносимо. И ведь если бы он сам… Нет, это она травила его своим ядом, своей ревностью и желанием отомстить, уколоть больнее. Он был несчастен с ней по её же вине, он пытался передать ей свою радость, но в итоге получал в ответ лишь боль.       Дракон вздрогнул, когда его руку захватила в плен маленькая прохладная ладонь. Пользуясь своим небольшим ростом, фея только приподняла голову и осторожно, со страхом, мазнула губами по его губам, только чуть прикоснулась и тут же отпрянула, напуганная своими действиями. Она все еще держала в своей руке руку Клинта, пальцы второй она прижала к своим губам, словно хотела сохранить это ощущение как можно дольше. — Ты ревнуешь? — Клинт приблизился и уперся лбом в её лоб, закрыл глаза. И, с ума сойти, в этот момент мир перевернулся, боли от сжигаемой магии словно не стало, зато осталось нежное ощущение покоя и защищенности. — Не нужно. Ты ведь такая умная маленькая фея, кто в мире с тобой сравнится?       Люди… Внешне они походили на обитателей волшебного мира, может, они когда-то обладали магией, но потеряли её. Или наоборот, они поставили такие нежные моменты выше контроля над магической силой и обрели силу более значимую: самую первую магию. Или… Колибри слишком запуталась в сравнении людей и фей, драконов, цуру, оборотней… Колибри запуталась, и пропустила очередную попытку Клинта её поцеловать. В этот раз по её губам скользнул чужой язык, стирая морскую соль, чужие губы мягко сжали её нижнюю губу. — Тебе пора просыпаться, моя храбрая маленькая фея, — прошептал Клинт…