Чем ближе ты находишься - тем меньше видишь

      Это было глупо, она говорит об этом уже раз в двадцатый за всю свою бредовую жизнь. Внутри всё переворачивается, стягивается узлом. Больно. Холодно. Привычно. Постоянно. Спокойно. Пустота. Тьма. Стабильность. Тяжесть в руках, вкус пороха и крови на языке. Отблеск ножа, тонкий звон заговорённых бубенцов. Переплетение окрашенных нитей. Древние заговоры. Магия. Пустота. Тьма. Холод. Боль. Не здесь. Не сейчас. Не нужно. Не важно. Уймись, успокойся, глупое сердце. Прими неизбежное.       Шальная в руках сливается с телом, проникает под кожу, туда, где ей самое место. Тонкие вибрации винтовки подстраивают под себя стук сердца, нервные импульсы. Они становятся одним целым. Алиса выдыхает. Кажется, или нет, но изо рта вырывается белый дымок, а горло покалывает, когда она вдыхает. Она делает знак рукой, и тренировочный зал Мстителей заполняется голограммами, слишком настоящими, чтобы быть фальшивыми. Остовы зданий, серый туман погребальных костров. И тишина, здесь всегда тихо. Идеально. Оторванный от шумного внешнего мира кусочек небытия, воскрешено из памяти умной компьютерной программой. Нью-Йорк Алисы Шутер, наполненный страданием и пустотой. Тем, что не отпустит ни через год, ни через десять столетий. Это слишком глубоко, слишком в ней, и что бы ни говорили и не делали – с этим ей придётся жить.       Лязг металла, шорох и скрежет – программа выпускает противников, настоящие люди, пусть и в силу своей природы голографические, ей пока не доступны. Машины не заметят чрезмерной жестокости, а если она с садистским удовольствием и цинизмом будет пускать кровь живым существам – добром это не кончится. Сострадание, добросердечность, мягкость, прощение, гуманизм, любовь, сердечность… Теперь её учат этому. Она удивляется, после всех её неудач и странных поступков, истерик и выплеснутой злости "Мстители" ещё с ней возятся, хотя и не должны, и другие на их месте давно бы отправили её в другое место, где мебель прикручена к полу, а стены светлые и мягкие. Или, что было бы гораздо лучше сумасшедшего дома, они бы отправили её в Академию ЩИТ, учиться быть хорошим агентом, а не тем сгустком ярости и ненависти, из которого пытаются слепить что-то приемлемое.       Механические конструкции, изощрённые пародии из современных фильмов ужасов рассыпаются на части под прицельным огнём. Алиса ползает по развалинам, почти с наслаждением царапает руки о бетонную крошку. Пусть это и голограммы, но ощущения от них настоящие. Адреналин, холод, предчувствие сладости победы и стонов побеждённых. Как раньше, когда после каждой вылазки за пределы дома в её руках прерывалась чья-то жизнь. Не сказать, что ей это нравится, но к чему врать – нравится. Раньше только так можно было надеяться, что останешься в живых, когда стрелки на хронометре сойдутся на цифре двенадцать.       Вдруг сзади слышится лязг, слишком близко и слишком быстро, механическая тварь обнажает острые зубы. Как Алиса смогла просмотреть его, позволить подойти, когда в именно в такие моменты её концентрация должна выходить на пик. Глаза у твари вращающиеся, горят красным, как в кошмарном сне, она щетинится металлическими шипами, открывает зубастую пасть. На лапах – острые как бритвы когти, которые легко разрежут и бетон, и тёплую хрупкую плоть. Она знает, какую боль причинят эти когти и зубы своим прикосновением, но ещё знает, что укус этой твари будет не просто смертельным. Когда-то их называли "паразитами", или "заражёнными", потому что те были носителями и распространителями техно-вируса. Значит, долгая и мучительная перестройка организма, страшная смерть и существующее на автомате тело, если система позволит его использовать.       Момент упущен, её сталкивают с занимаемой позиции, и она падает на холодный твёрдый пол, потому что она проиграла, и Джарвис отключил программу. Хотя, можно было ещё побороться, вернуть своё первенство, но Алиса лежала, раскинувшись на полу в огромной металлической коробке под сжигающими лампами, и чувствовала себя бабочкой, пронзённой булавкой. Странное сравнение, но в грудь словно вогнали металлическое остриё, дышать почти невозможно и двигаться тоже. Эти приступы стали происходить слишком часто. И нужно было с ними справляться. Неожиданная резкая боль, потеря ориентации, головокружение, носовое кровотечение, повторяющиеся муторные сны, от которых не убежишь на кухню или в спортзал, потому что рядом сопит огромное живое и горячее, и при попытке выскользнуть из объятий недовольно ворчит и прижимается теснее.       Алиса не понимает, зачем ей это, зачем она раз за разом вскрывает эти раны в своей памяти, не давая им затянуться, сводя на нет все усилия. Зачем хранит старую форму, пахнущую дымом и кровью, с дырами, обожженными по краям от пуль. Почему тренируется в подобной программе. Зачем в секретной папке на компьютере копии файлов, которые она принесла, будто заразу. Стив уничтожил их после пожара, но не учел, что она оставит копии в облаке.       Сержант Уильям Джеймс хранил под кроватью пластмассовый "ящик боли" с деталями от бомб и обручальным кольцом. Это те вещи, что причинили ему боль и могли его убить. Будь у неё такой ящик, что бы там было? Старая форма? Серьги? Таблетки антидепрессантов и стимуляторов? Оружие? На самом деле и в том и в другом случае в ящике лежали воспоминания. Просто они были облечены в какую-то форму.       Телефонный звонок отвлекает от второй кружки запрещённого чёрного крепкого кофе без молока и сахара. Алиса выдыхает "чёрти что!" и удивлённо смотрит на дисплей. Это не кто-то из знакомых, не из службы ЩИТ (все их номера, во-первых, были записаны в телефонную книжку, а во-вторых, не отображались вообще) и даже не секретарь Маккини, по поводу нового посещения. Номер высветился не знакомый, вполне себе обычный, даже скучный, если можно назвать телефонные номера скучными. - Алло, - девушка зажала трубку между ухом и плечом, так как руки её были заняты кофейником и чашкой. - Это Алиса? – спросил женский голос. – Алиса Шутер? - Да, - неуверенно ответила она, поставив кружку на стол. Что-то в голосе на том конце провода настораживало. – Кто это? - Барбара Морс. - О. – Ал подошла к окну, с сомнением выглянула, будто в любую минуту могли появиться назойливые папарацци, или неведомые шутники обсыпали бы её блёстками. – Я вас слушаю. - Я хотела бы извиниться, ты ведь понимаешь, я была на эмоциях, устала после долгой дороги и совершенно не ожидала, что вы с Клинтом придете…       Нет, ожидала, ты пришла в дом, где даже не была, ты знала о сигнализации и знала, что Клинт сорвётся проверить свою берлогу. - И ещё прости меня за те слова о педофилии. Я не сразу поняла, сколько тебе лет, ты выглядишь младше своих восемнадцати. - Мне девятнадцать, - на автомате отозвалась Шутер, обводя пальцем дома-небоскрёбы за стеклом. - Да, девятнадцать, извини. Ты выглядишь так, будто тебе не больше пятнадцати…       В пятнадцать я потеряла наставника и совершила своё первое убийство… - Ох, что-то я заболталась. Я хотела бы встретиться с тобой, если ты не против. Посидим, поговорим, всё же Клинт нам не чужой человек, и мы через него практически родные, может, тебе совет какой-нибудь понадобится. Не подумай чего, я просто хочу поговорить, я все эти одиннадцать лет была оторвана от мира, сейчас налаживаю связи. Знаешь, паб "Ирландия" на Сорок шестой?       "Одиннадцать лет оторвана от мира"… Милая, ты даже не знаешь, что значит быть оторванной от мира. Это не жить за пределами цивилизации, это не лежать в больнице и даже не выполнять тяжёлое задание в другой стране под прикрытием. Быть оторванной от мира значит запереться в собственноручно построенную башню и выбросить ключи. Когда тебя держит вязкая, густая тьма, а шипящий голос напевает дурные песни. Твое тело может жить и двигаться среди людей, но сердце уже не стучит, в глазах пустота, а вместо души… Хотя, душа странная субстанция. Никто не знает, как она выглядит и где находится, но знают, что болит. - Да, знаю, - через силу говорит она, слизывая с прокушенной губы кровь. - Встретимся там? Сегодня вечером тебя устроит? - Конечно. - Тогда до встречи. Только… не говори Клинту, пусть это будет нашей женской тайной.       Паб "Ирландия" соответствует своему названию, слишком много зелёного, клевера и Святого Патрика. На бежевых стенах картины с видами Ирландии, из огранённых бутылочных осколков выложено: "Мы любим Ирландию!". В помещении гремит роковое попурри, смешанное с ирландской национальной музыкой, пышногрудые официантки в коротких стилизованных костюмах лавируют по залу с подносами и огромными кружками пива. Публика самая разная: в углу шумные подростки – нескромные девушки, облизывающиеся юноши, пришедшие в жаркую воскресную ночь в первый попавшийся бар, чтобы с него начать путешествие по клубам и забегаловкам; у стойки, где висит огромный телевизор, расположились одинокие и ищущие приключений, за столиками не замечающие вокруг себя ничего парочки и просто дружеские посиделки. Бобби машет ей с углового дивана. - Рада, что ты пришла, - Морс хлопает изящной ладонью по кожзаменителю токсично-зелёного цвета рядом с собой. – Как добралась? - Нормально, - пожимает плечами Ал, застёгивая карманы на толстой мотоциклетной куртке, потом снимает её и бросает на сиденье, придавив сверху шлемом. - Будешь что-нибудь заказывать? Здесь отличное светлое пиво. Если тебе можно, конечно.       Шутер усмехается на эту провокацию и берёт в руки меню. Подошедшая официантка получает заказ на Клаусталер и сандвич с ростбифом. Барбара допивает из своей кружки пенный напиток и отдаёт официантке, попросив принести ещё. Алиса откидывается на спинку, прижимает локоть к оштукатуренной стене, осматривает зал ещё раз. Не сказать, что ей неудобно здесь находится, но да, её смущает положение. Прямо над ними кондиционер, а в сам зал наполнен сигаретным дымом так, что слезятся глаза, и даже поток холодного воздуха не спасает. Она ёжится, что не укрывается от взгляда собеседницы. Возможно, именно на это Бобби и рассчитывала, выбирая этот низкосортный паб и неудобное место. - Я за рулем. Правила дорожного движения одинаковы для автомобилистов и мотоциклистов, - Шутер вонзает зубы в горячий бутерброд, когда приносят заказ. – Мне как-то не хочется попасть в участок за вождение в нетрезвом виде. - В твоём возрасте самое время чудить и пробовать всё, - Бобби щурится, пытаясь подловить, но не получается. - Например? - Секс, наркотики, рок-н-ролл? - Избито и пошло. Давно не актуально. 70% подростков пробуют всё это далеко раньше девятнадцати, по статистике 20% родителей согласны отпускать своих детей в возрасте от двенадцати и меньше до пятнадцати лет на свидания, а мне это не интересно… Что, не можешь понять, что во мне так понравилось Бартону, что он на тебя даже не посмотрел? - Ясно же, что молодость. Сколько у вас разницы? Дай, посчитаю – шестнадцать лет? Возможность скроить девушку под свои потребности и вкусы, послушную и непритязательную, берущую, что дают и наслаждающуюся защитой более сильного партнёра. - Ох, да по твоему мнению я приживалка или шлюха. - Мне интересно, что ты в нём нашла. Защитника, спонсора, отца? Если тебе нужно продвижение по службе, то могу представить кому-нибудь помоложе. - Да что ты о нас знаешь? – Шутер наклонилась, скаля зубы. Она ехала сюда в надежде спокойно поговорить и разойтись, но не думала, что её сразу начнут оскорблять. – Явилась через столько лет и чего ты ждёшь? - Это для тебя одиннадцать лет большой срок. В твоём возрасте даже неделя – это долго. Но чем старше ты становишься, тем всё больше замечаешь, что время течёт быстрее. Десять лет назад ты была другим человеком, а я была такой же. Ну же, вспомни, кем ты была, когда тебе было… Сколько? Девять? – она смеётся слишком громко, задевает коленом столешницу снизу, посуда подпрыгивает, из почти полного бокала Клаусталера выплёскивается пена. - Он твой первый? Видно, что первый, судя по тому, как ты за него держишься. Так что? В чём проблема? И не говори мне о любви, ты слишком юна, девочка, - Бобби уже достаточно выпила, чтобы почувствовать эту лёгкость, когда слова сами срываются с губ, а взгляд мечется по фигуре рядом, не останавливаясь на мелких деталях.       Девочка. Клинт выбрал совсем девочку, которая одевается в клетчатые рубахи и потертые джинсы, подражая героям популярных сериалов, у которой веснушки рассыпаны по телу, а в рыжих волосах – яркие ленты. На запястьях широкие чёрные браслеты, как у рокеров, и у неё даже не возникает мысли, что под ними – рваные неаккуратные шрамы, вздутые воспалённые вены и самые красивые рисунки, которые только выходили из-под жужжащей машинки татуировщика. Поднятый ворот скрывает ожог от паяльника, а косая чёлка – шрам от медвежьих когтей. Барбара смеётся, запрокидывает голову, люди вокруг оборачиваются. Но в следующее мгновение она серьёзна, подбирается, как перед прыжком, и кажется, вмиг трезвеет, если вообще была пьяна. - У меня есть ребёнок. От него, - серьёзно говорит она, потянувшись к сумочке. – Я узнала о беременности уже после того, как попала в спецкоманду, когда отправилась на это долгое задание, - на стол ложится фотокарточка изображением вниз. – Я…мне пришлось скрываться, тайком рожать и отдать своего ребёнка на усыновление. Её зовут Нэнси, ей сейчас десять лет, она живёт с приёмными родителями в Миннеаполисе.       У Шутер дрожат руки, когда она смотрит на фотографию. С глянцевого изображения улыбается задорная девчушка с косичками и светлыми волосами в школьной форме. Её обнимает за плечи мужчина, возможно, отец. Они стоят на фоне школы, за ними солнце и резвятся дети. - Нэнси, - ещё раз произносит Морс. – Нэнси Бартон, звучит же, да? Моя первая беременность закончилась плохо: выкидыш, сильное кровотечение и приговор – иметь детей я больше не смогу. Об этом знали только мы двое – я и Клинт. 12 октября должен был родиться наш ребёнок, однако случилось то, что случилось. Поэтому когда я узнала, что у меня будет Нэн… Ты даже не представляешь, что со мной было. Но поезд был упущен. Спецоперация, в которой я участвовала, заменить в ней человека было уже невозможно. Я хотела бы приехать к ним, повидаться, поговорить, объяснить ситуацию… Нэнси уже взрослая, она должна понять, в чём дело, хотя это тоже стресс – жить столько лет с людьми, называть их родителями, а потом узнать, что они не родные, а настоящие – спецагенты из самой секретной службы. - Клинт знает? – глухо произносит Шутер. - Нет. Я решила пока не говорить ему. Но обязательно скажу. Из всей вереницы его девушек я одна смогла довести его до алтаря. И если он до сих пор не женат, то может это что-то значит?       "Да кому нужна эта цветная бумажка и дурацкая церемония? Можно подумать, что если старый маразматик из муниципалитета прочитает над нами какой-то текст, это что-то изменит между нами. Или лысый Элвис в Лас-Вегасе, что ещё лучше"       Интересный факт. Владимир Маяковский был любимцем женщин, но его единственной музой была Лиля Юрьевна Брик. Своей возлюбленной поэт подарил кольцо с выгравированными внутри инициалами девушки. "ЛЮБ" превратилось в бесконечное признание в любви: "ЛЮБЛЮ".       Интересный факт. На кольце, подаренном Клинтом, изнутри не написано ничего. - Я рада, что ты была у него, - Бобби кладёт прохладную ладонь на плечо девушки, но ожигает, будто огнём. – Но теперь тебе нужно выбрать. Разница между вами ещё не слишком заметно из-за твоей влюблённости, это молодость, всё молодость, ты чувствуешь слишком остро и категорично. Но скоро ты поймёшь, что это не правильно. Что эта твоя отчаянная влюблённость ничего не значит, бесполезные бесплодные попытки казаться старше, чем ты есть. Ты привязала его этим, своими восторженными чувствами, своей невинностью. Что ты для этого сделала?       Я отдала за него жизнь… - Даже не важно, что ты сделала. Я видела, как ты смотришь на него. Как на идола, как на недосягаемую мечту, как на кумира. А он заботится о тебе, как о ребёнке: разбавляет тебе кофе, спрашивает как дела, волосы ерошит… Он поглощён заботой о тебе, но однажды ему надоест играть в папочку, и что ты будешь делать?       Я уйду… Потому что без него моя жизнь не имеет смысла… - Девушка, - кричит Бобби официантке, отодвигается от ледяной статуи, от застывшей в вечности фигуры с пустыми глазами и прикушенной второй раз за день губой. – Налейте моей подруге виски, - она бросает на столик смятые купюры, а улыбчивая официантка идёт за заказом. Барбара склоняется над Шутер вновь, тянет за волосы, заставляет посмотреть на себя. – Подумай, девочка, просто подумай, кого выберет Бартон? Я уже однажды сделала его своим, так почему ты думаешь, что у меня не получится ещё раз. Знаешь, у скольких я его отвоевала? Клинт многих целовал, да достался только мне.       Перед глазами висит красноватая дымка, внутри клокочет ожившая боль, в ушах шипение злой женщины и сознание разрывается на куски и больно, больно, больно…! И дурнота, что была при первой встрече, бьет вновь: душно, жарко, нечем дышать и лёгкие не хотят отравленного воздуха, неритмичные басы колотят по нервам, хочется кричать, но звуки умирают в горле, не успев родиться.       Бобби давно ушла, в дешёвой пепельнице – несколько окурков, выдохшийся Клаусталер почему-то ещё не унесён, у руки стоят два пустых шота, а на соседнем сиденье громко ржут двое неизвестных мужчин. От их криков Шутер и просыпается. Нет, она не спала в общепринятом смысле, она так глубоко ушла в себя, что отключилась. Во рту противный вкус сигарет, першит в горле. Зато в голове блаженная пустота. Подходит официантка, забирает пустую посуду. Сознание цепляется за такие ненужные фрагменты, что даже страшно. - Ну, что цыпочка, поедем отсюда? – один из парней неожиданно наклоняется к ней, обдавая противным запахом перегара и дешёвых сигарет, кладёт руку ей на талию. - Руки убери! – шипит она. - Да чего ты артачишься, - нахально тянет он. – Поехали, мы уж сумеем сделать тебе хорошо. - Я сказала, убери руки! – Ал больно бьет его локтем в грудь, и, пока он пытается вдохнуть, собирает свои вещи.       Куртку на плечи, шлем подмышку, хорошо, что она не взяла с собой сумку, а её бумажник настолько тонок, что умещается в кармане – в нём только кредитки, да немного наличности, хватит на мороженое в парке или фаст-фуд в передвижных лотках. И не до еды ей сейчас – тошнит и хочется пить, две порции виски дают о себе знать, кажется, это ещё не предел.       Телефон поразительно молчит: Клинта нет в городе, он оправлен в Африку, занимается очередным поручением Фьюри и обещал привезти ей какую-нибудь безделушку. Алиса помнила это ощущение, когда собирала его вещи. Ощущение какой-то причастности и уюта, заботы: сложить одежду, обязательно не маркую, с длинными рукавами, но из натуральных тканей, тёплые вещи, потому что по ночам даже в пустыне холодно, несколько пар очков в специальных чехлах, солнцезащитный крем, мазь от ожогов, средство от комаров, аптечку в боковой карман… Пусть Бартон возражал, что уже не в первый раз едет и знает что нужно взять, но Ал настояла. Она должна быть уверена, что после задания он вернётся домой живой и здоровый, а не обгоревший и в укусах кровожадных местных комаров. И что необходимый карантин продлится не дольше нужного. - Ты чудо! – улыбнулся он, складывая сумки с оружием и вещами в багажник своей машины, когда они собирались на авиабазу. - Да, я чудо!       Бегунок куртки пронзительно визжит, одним плавным движением приближается к горлу. Застёжка шлема щёлкает под подбородком. Ключи в замок зажигания. Убрать подножку. Сцепление, тормоз, газ. Развернуться, оставляя на медленно остывающем асфальте чёрные следы, и направить верный "Харлей" в сторону Ист-Ривер.       До кромки воды она доезжает без проблем, радует, что утро совсем-совсем раннее, и машин на улицах не так много. Шутер стелет толстую куртку на песок и садится, всматриваясь в район на том берегу. Итак, у Клинта есть ребёнок, Барбара прямым текстом намекнула, что собирается бороться за свою семью, Алиса выпила больше нормы и села за руль.       У Клинта был ребёнок от другой женщины. Может, между ним и Бобби уже ничего нет, но ребёнка просто так нельзя отрезать от себя. По крайней мере, хочется верить, что не все отцы похожи на её собственного. Ещё неизвестно, как ко всему отнесётся сама Нэнси, десятилетняя девочка из Миннеаполиса. Знает ли она, что приёмная, а если нет, то, что будет, когда к ним в дом придёт Барбара Морс и потребует встречи с дочерью? И зачем Бобби сейчас нужен Клинт? Чего она хочет добиться, рассказав Алисе о Нэнси? Хочет морально подготовить к тому, что Бартон немедленно расстанется с Ал, чтобы быть с Бобби, матерью его дочери? Гуманно. Или хочет продлить себе удовольствие, поставив её на место, тогда понятны её фразы: "Клинт многих целовал", "я одна смогла довести его до алтаря" и так далее… Люди иногда жестоки до крайности, изощряя свои желания, они наносят тяжёлые раны тем, кто мешает или просто не нравится. Наташа была права: Алиса привыкла быть любимой, привыкла к плотному кокону любви и заботы, что в её мире нет лжи.       Волны бьются у ног, рассыпаются в хрустальную пыль. Кричат чайки, где-то вдалеке гудят мелкие судёнышки, грохочет портовый склад. Рассвет занимается у кромки горизонта, солнце, неугомонное солнце тянет свои лучики к Нью-Йоркским высоткам. Уже не вспомнить, когда Ал в последний раз наблюдала за этой игрой красок: раскаленный белый, ярко-жёлтый, размытый оранжевый, розово-красный, рассеянно-голубой. Техас. Точно, в последний раз она наблюдала за рассветом в Техасе, на границе, когда возвращалась после очередного своего задания. Она заснула в сарайчике удалённой фермы, зарывшись в стог сена. Перед сном она смотрела на звёзды, удивительно близкие звёзды, подмигивающие ей из небольшого окошка. А через несколько часов, когда пропел петух, игривое солнце коснулось плотно закрытых век. Пахло свежим сеном, травой и почему-то молоком. Маленькие соломинки застряли в волосах, заползли под одежду, когда она ворочалась, больно кололись, ныла, не переставая, рана – укус уничтоженной первой химеры. Но, ни смотря на весь дискомфорт, было безумно хорошо…       Именно этот момент психоз выбрал, чтобы вновь напомнить о себе. Спину будто обожгло жаром, а к шее прикоснулось ледяным. Второй раз за ночь по нервам прошёлся электрический разряд, кровь бросилась к голове, застучала, забила тревогу… Накрыло ледяной волной и будто вышвырнуло на берег. Алиса осмотрелась – песок вокруг неё был изрыт, она почти в плотную подобралась к кромке воды, пальцы одной руки впились в горло, а другая – почти полностью зарылась в грязный песок. - Я как сумасшедший Сэм Винчестер с его Люцифером, - руки расслабленно лежат на груди, глаза закрыты, только рыжеватые, как медная проволока, ресницы слегка вздрагивают, выдавая беспокойство. Рассматривая полулежащую на кушетке пациентку, Мэри Маккини не знает чему и верить. История с фантомными болями, внезапными носовыми кровотечениями и бессонницей больше похожа на пьяный бред или разыгравшуюся фантазию. Но Шутер выглядит измотанной: под глазами тёмные круги, губы сухие и потрескавшиеся, скулы стали острее. – Только у меня нет заботливого старшего брата, который бросится на поиски сумасшедшего ангела в компании отколовшегося демона, - заканчивает Алиса. - Вы говорили кому-нибудь из ваших друзей об этой, ммм, проблеме? – спрашивает Мэри, хотя и знает ответ. - Нет, - коротко и слабо выдыхает девушка. - Вы не уверены, что вас поймут? - В этом проблема. Они поймут. Они будут стараться помочь. Но я бы не хотела снова усложнять им жизнь. Один готовится сделать предложение своей идеальной женщине, ещё двое переживают период романтической влюблённости, притираются друг к другу, думают, что проверяют чувства, мне на них даже смотреть стыдно, так там всё интимно и лично. Четвёртый недавно потерял любимого младшего братишку, даже домой возвращаться не хочет, умчался к своей возлюбленной и не звонит, а я знаю, что с ним всё в порядке, но я волнуюсь. У пятого много проблем со своими нервами. Мой возлюбленный в командировке на другом полушарии, и ещё у него… проблемы с прошлым. Они уже и так постарались для меня, не будь их рядом, меня бы тоже не было. Я не хочу их волновать. Не хочу снова навязываться со своими проблемами, хватит с них. Я взрослая, самостоятельная, я должна справиться с этим сама, так, чтобы никто не узнал и не пострадал.       Это уже третий сеанс у доктора Маккини, но всё становится только хуже. - Простите, я, наверное, обратилась не туда, - говорит Алиса. – Мне нужно было прийти в специальное медучреждение, которое занимается острым параноидом, а не к вам… Простите, мне жаль, что отняла у вас время. - Вы не совсем правы, мисс Шутер. Как раз такими случаями я и занимаюсь. В больнице вас будут пичкать таблетками до состояния варёного кабачка. Я хочу понять корни вашей проблемы, эта шизофрения выбралась наружу не просто так, а после тяжёлой травмы. Думаю, в том пожаре вы потеряли что-то гораздо более ценное, нежели волосы, - Мэри присаживается к ней на кушетку, благо она достаточно широкая и может вместить двух хрупких женщин. – Но не можете понять что именно. Или не хотите говорить. За вами кто-то наблюдает, но с чего вы решили, что это именно человек? Может, это ваши нерешённые проблемы, страхи или боль, которые ваше сознание облекло в ощутимую оболочку. Что-то, что преследует вас, не отпускает. Нерешённые проблемы часто могут привести к затяжным стрессам, если их не решать организм будет сам сбрасывать напряжение и сигнализировать, что ему нужна ваша помощь в этом сражении. Помните, как при острой инфекции поднимается температура. Здесь то же самое. Давайте, вы подумаете об этом до нашей следующей встречи? Если не вспомните ничего, что могли бы рассказать, то я позвоню знакомым из психиатрической лечебницы и запишу вас на приём.       Так легко сказать: подумайте, что вы потеряли в ту ночь. Тогда многое изменилось, пришлось сдаться и позволить Фьюри взять на себя контроль над ситуацией. Скандал разразился страшный в узких кругах. Военные, которые не предусмотрительно рискнули подать голос о несанкционированном доступе на военную базу и взлом данных, были немедленно припугнуты дополнительными разработками, о которых пока не сообщили. Увесистая папка толщиной с кулак Тора с копиями отчетов о закрытии и уничтожении "разрабатываемых" программ была передана лично Шутер. - Но вы понимаете, что это не конец. Сейчас они зароются как черви до первого дождя. - Мы будем готовы. Ко всему, - сказал Ник, бросив на неё какой-то тёплый, отеческий взгляд.       Алиса поверила, старалась верить, но где-то глубоко внутри знала, что разработки продолжатся, и никуда не денется от выжженной земли и похороненных мечтаний. Она потеряла цель, потеряла то, зачем пришла сюда, и потеряла себя. Не хватало риска, погонь, голода, адреналина и вечной выматывающей боли. Бессонницы, когда на шатких ногах идёшь в ванную, смывать фантомную кровь. Когда внутри холодно и пусто, и вместе с этим спокойно. Тебе не нужно чему-то соответствовать, только нужно притворяться, что всё хорошо, замазывать гримом синяки и ссадины, растягивать сухие губы, ощущая, как лопается на них кожа. Этот видимый комфорт так легко разрушить. И она знает как.       Что ещё? Волосы, цель, предназначение… Она потеряла защиту. В то мгновение, когда костлявая нажала пальцами на её веки, приготовившись забрать к себе, она отпустила своих духов. Призрачная толпа облегчённо вздохнула, растворяясь в тумане с запахом палёных волос. Вверяя себя в объятия спокойной тьмы, где можно, наконец, найти покой, она не думала, встретит ли их на той стороне, но была даже рада, что отпустила их раньше, а не ушла вместе с ними. Иногда лучше уйти в одиночестве. Когда она очнулась на жёсткой больничной кровати, в коконе проводов и простыней, когда поняла что жива… То вместе с этим пришло другое ощущение – одиночество. И вместе с этим облегчение. Мёртвые должны оставаться мёртвыми. В этом мире побеждают сильнейшие. Не сожалей, что живешь. А лучше подумай, как вынести грядущий день. И временами поминай тех, кто нас покинул. Этого хватит.       Волосы, цель, предназначение, защита…       Волосы, рыжие, пропитанные, окрашенные кровью многих жертв невинных или виновных.       Цель – оттянуть восстание машин как можно дольше, пока люди не будут готовы противостоять им.       Предназначение – слишком громкое слово, да и можно ли считать предназначением то, что она стремилась искупить свои грехи и грехи своих родителей, загубленные ею жизни и то, что именно из-за неё мир начал двигаться к концу.       Шутер смотрит на себя в зеркало, на покрасневшие белки глаз, жёлтую плёночку в уголках, как бывает после сна. Нужно взять себя в руки и приготовиться. Взять себя в руки и постараться выглядеть дружелюбно. Она набирает в подставленные ладони воду, умывает лицо, стирая остатки очередного муторного сна. В комнате радостно пиликает ноутбук, оповещая об установлении контакта с далёкой-далёкой Африкой. - Привет, - она улыбается расплывчатому и дерганому изображению на экране. Сигнал плохой, но это лучше, чем ничего. - Привет, - Клинт загребает руками отросшие волосы, улыбается. Между ними ужасающее расстояние уже неделю, и он скучает. Никогда бы не подумал, что такое может быть, но скучает. В этом месте жарко и влажно, он буквально истекает потом, теряя драгоценную влагу, никакое средство не спасает от комаров, толпами летающих в любое время суток. В их палаточный лагерь часто забредают дикие животные из джунглей, а количество переловленных змей и ящериц перевалило за сотню. И это не говоря уже о других насекомых. Пить можно было только воду из бутылок, даже чистить зубы и промывать раны только ею. Зато вокруг было пёстро и красочно, летали огромные попугаи, корчили рожицы забавные мартышки, а спелые сладкие фрукты падали прямо в руки. И закаты у них были совсем не такие, как в городе. - Выглядишь скверно, - Ал протягивает руку, словно хочет стереть с его лица грязь, но попадает в тёплый твёрдый экран, а на том конце Бартон пытается поймать её палец ртом. - Я представляю, как бы ты выглядела, моя Северная Принцесса. Но здесь красиво.       Он улыбается, и все проблемы, все терзания и сомнения мгновенно убегают от ослепительной улыбки. Его глаза светились любовью и восхищением, в голосе сквозила нежность для одного-единственного человека по ту сторону экрана. Нет, это не дружеская забота, не отеческая, это любовь, самая настоящая, неподдельная. Барбара лгала, пыталась сыграть на растерянности и неуверенности. И всего-то стоило увидеть улыбку любимого человека, как всё исчезло. - В Центральном парке обещают поставить "Укрощение строптивой" на летней сцене. - Ты ведь знаешь, что я усну через семь минут после начала. - Ничего, ты можешь подремать на моём плече.