Чем ближе ты находишься - тем меньше видишь

      Расставаться с прошлым, каким бы оно ни было, всегда сложно. По степени испытываемой тяжести людей можно разделить на три категории. К первой относятся люди, назовем их консерваторами, которые тяжело принимают перемены. Любое изменение жизненного порядка запускает, по их мнению, цепь событий, ведущих к хаосу. Даже самое малейшее отступление от привычного вызывает у них ужас. И не важно, меняется ли президент в стране, или "Палмолив" перестает выпускать гель для душа с ароматом тыквы.       Вторых мы окрестим радикалами. Они врываются в привычную жизнь и ломают её к чертовой матери. Именно так, и не словом меньше. Сменить место жительства, профессию, машину, перестроить с нуля дом, потому что солнце светит не с того угла, для них легче легкого. Для них не существует будущего или завтра, они живут одним днем и, просыпаясь в самодельной палатке на берегу залива, могли засыпать в горной пещере.       И, наконец, третьи, пусть будут либералами. Это те люди, которые хорошо переносят перемены, но если есть возможность не отказываться от старого, пользуются ею. Выбирают тыквенный гель от другой фирмы, или переставляют кровать в комнате, чтобы солнце не светило в глаза. Они просто… живут?       Открывая дверь забегаловки "У Сьюзи" и выпуская в полуденный зной сытых клерков, Клинт причислял себя именно к радикалам. Сейчас он намерен с концами разорвать все связи с прошлым и открыть себя будущему. Первый шаг он уже сделал, бунтарски выдавив на щетку зубную пасту со вкусом граната вместо мятной. Да он прямо революционер!       Бобби ждала его в углу кафе, около кондиционера, и впору задуматься, как она смогла занять такое удобное место. Перед ней, на ярко-красном пластиковом столике, стояла белая чашка с кофе, Морс никогда не жаловала чай, считая его подкрашенной химией сеном. Сама Барбара выглядела отлично, но для подобного заведения нелепо. Короткое строгое платье, туфли на каблуке и стильные солнцезащитные очки, придерживающие светлые пышные волосы. У руки лежал плоский клатч в тон платью. Ноги закинуты одна на другую, но даже эта развязная поза в подобном платье не выглядит вульгарной. Каждый, кто смотрел на неё, невольно задумывался, сколько же денег тратит на себя эта красотка, и почему она сидит здесь. Клинт представил, как сам сейчас подойдет к ней и сядет рядом - обычный парень в простых джинсах и майке. С другой стороны, какая разница кто во что одет. Важно, что сегодня они наконец все решат и разойдутся. Не нужно думать, что он не рад видеть Барбару в добром здравии. Он очень рад, она хороший человек, хотя и яда на её языке хватит на всех кобр и гадюк в мире. Она отличный агент, с огромным опытом полевой и, самое главное, бюрократической работы. По крайней мере, она быстро и без ошибок писала отчеты, когда сам Бартон зависал над стопкой листов на несколько часов, а потом удивлялся, почему вместо детальной росписи действий все белое пространство заполнено нецензурными словечками, рисунками и прочими каракулями.       Заметив его, Бобби опускает ноги, ставит их прямо, плотно сдвинув колени. Её красиво отчерченные губы сжимаются в тонкую линию, а из глаз пропадает выражение скуки и вселенской скорби. Клинт больше не медлит, он достаточно хорошо знает эту женщину, чтобы сказать – она готова к разговору, и разговор этот будет очень серьезным, несмотря на довольно расслабленную обстановку вокруг. - Барбара, - он подходит к столику и приветственно кивает бывшей жене, прежде чем отодвинуть стул и сесть. Пластиковое подобие места для сидения противно скрипит ножками по кафельному полу, этот звук бьет по мозгам, и впервые Бартон жалеет, что назначил встречу именно здесь. Да, ему хотелось уколоть Барбару, показать, что он обо всем этом думает, он думал, что этим выбором будто скажет Алисе: "Она больше ничего для меня не значит", проявит свою бунтарскую натуру. Но это было глупо, достойно взбалмошного мальчишки, а не взрослого мужчины. Он прикидывает, можно ли ещё предложить поехать в более удобное место, или уже поздно. - Клинт, - отвечает на приветствие Бобби, благосклонно кивая. Она всегда умела держать себя, в любых ситуациях. Даже в дешевых лохмотьях она могла вести себя, будто на ней надеты меха и парча. И сейчас она не покажет отвращения к месту встречи, она не в душном кафе, она в парадном зале Екатерининского дворца, и перед ней не гадкий кофе, а отборная арабика. Да и какая разница, где сообщить Клинту Бартону новость, которая должна перевернуть весь его мир.       Барбара помнит, как чувствовала себя в день их встречи. Помнит, как вышла, ожидая увидеть рядом с ним кого угодно, но не девочку. Между ними стояла совсем девчонка, ей только плюшевого мишку под мышку, косички и веселый треп про мир во всем мире, права меньшинств и тропические леса. Уже после, используя старые связи и вроде бы дружбу, она узнала от агента по имени Мэри чуть больше. Алиса Шутер, уровень доступа не самый высокий, вроде бы четвертый, как у рядовых агентов или новичков, снайпер, переведена с Севера. Оставалось только удивляться, чем и в каком возрасте эта девочка провинилась настолько, что её отправили служить в такую окраину, где кроме криокамер с особенными заключенными, которые в силу обстоятельств уже никак не могут о себе заявить, постоянного холода и редких аборигенов ничего нет. Обычный человек, совершенно обычная до мозга костей девушка, начавшая свою карьеру в самом секретном учреждении мира. Неужели в Бартоне все же проснулся родительский инстинкт, и он взял под опеку девочку. Лучше бы взял парня, крепкого и сильного, если кому и передавать свои навыки и опыт, если так захочется, то хотя бы равному, чтобы не бояться сломать что-то партнеру по спаррингу во время тренировок. Как смешно, Соколиный Глаз и его маленький Соколиный Глазик. Но вторая вроде-бы-подруга Кимберли, известная сплетница, рассказала, как беспокоился Клинт, когда после несчастного случая во время задания девочка попала в реанимацию. Привязанность! Какая глупость, если хочешь быть хорошим агентом, то выбери, нужны ли тебе эмоции, дурманящие мозг, или вечное сияние чистого разума. Еще один довод в пользу того, чтобы взять шефство над мужчиной. Что ж, значит ли это, что Бартон всегда хотел дочку, чтобы возиться с платьицами и ленточками? С небольшим опозданием, но такая возможность у него сейчас будет.       К ним подошла официантка – немолодая, густо накрашенная женщина в форменном белом переднике с рюшами. Она поздоровалась хриплым от постоянного курения (из кармана торчала открытая пачка сигарет, а от неё самой пахло дикой смесью табака, пота и дешевых резких духов) голосом и протянула Соколу меню. - Принесите мне, пожалуйста, кофе, - опередил он вопрос. – Черный, крепкий, без сахара и молока.       Женщина удалилась, удивленно посмотрев на них: больно эти люди выделялись из группы постоянных посетителей этого заведения. В этом районе есть места дороже и чище, где лучше работает кондиционер, не так густо загружена парковка и больше ассортимент в меню. Но что же, возможно мужчина, который одет чуть проще своей дамы, оставит ей чаевые. В том, что ни цента не оставит богато одетая женщина, да ещё и предъявит претензии к качеству обслуживания, она уверена. - Итак, я слушаю вас, мисс Морс, - Барбара даже не удивилась тому, как её назвали. Клинт все не мог связаться с адвокатом и узнать, что с их разводом. Они не были разведены на момент "смерти" Бобби, но вместе уже не жили, даже хорошими друзьями не были. Если их брак еще в силе, то необходимо уладить все эти вопросы как можно скорее. Ему совершенно не хотелось попасть в дурную ситуацию. Нет, он отлично знает, что Алиса не потребует официального брака, знает, что сам будет долго взвешивать все "за" и "против" и возможно не решится. Но неприятно осознавать, что он вступил в новые отношения, не закрыв счета по старым. - Не ёрничай, Клинт, - попросила женщина, сверкнув глазами, в которых отразилась толика льда. – Я позвала тебя не для того, чтобы снова ссориться. - Тогда для чего? - Как ты помнишь, единственная моя попытка забеременеть окончилась плохо.       Клинт помнил, он никогда не забывал этого момента. Он закрывает глаза и воскрешает в памяти обстановку. Раннее утро, шум города под окнами их маленькой квартиры, уютного семейного гнездышка Пересмешницы и Сокола. Круглый кухонный стол, аромат кофе и свежей выпечки из пекарни, что расположена в доме напротив. До начала сборов еще пара часов, которые можно провести вот так: спокойно, никуда не торопясь. Он помнил блестящие глаза Бобби, её шальную улыбку и воркующий голос: "Милый… У нас будет ребенок". Походы в магазины для новорожденных, крохотные пинетки, что теряются в большой мужской ладони, непривычное ощущение нежной пряжи и легкого хлопка. В следующий момент – густая кровь, текущая по ногам женщины, белее полотна лицо, острое ощущение, что с ребенком что-то не так, часы в приемном покое, растянувшиеся на годы, пока врачи осматривали миссис Бартон, когда она пожаловалась на острую боль внизу живота. - Зачем ты говоришь об этом? – холодно спрашивает Клинт. Он злится, зачем его заставляют вспоминать такие страшные вещи. Или Барбара узнала, и теперь хочет ещё раз напомнить, что он выбрал женщину, которая тоже не сможет дать ему потомства. - Ты помнишь, что мне потом сказали? Что я не смогу больше иметь детей, - ровно продолжила Пересмешница, сверля его взглядом. - Я помню всё, - с нажимом, с вызовом ответил он. – Видит Бог, Барбара, если ты не закончишь с этим расшаркиванием, я уйду и обращусь в полицию с заявлением на незаконное проникновение на частную собственность, - Клинт приготовился встать, понимая, что зря теряет время. За эти годы характер этой женщины испортился еще больше, превратив её в злобную сучку, которая не может вовремя остановиться. - Я смогла забеременеть и родить! – почти выкрикивает Бобби, понимая, что дальше тянуть нельзя.       Мерный гул разговоров резко стихает. Официантка ставит белую чашку с кофе перед растерянным мужчиной и старается как можно быстрее уйти, тихо бросив: "Ваш кофе, сэр". - Повтори? – просит Клинт, придвигаясь ближе, заставляя грубые ножки стула скрежетать по полу, по слуху, по нервам. - Я смогла забеременеть и родить, - уже спокойнее повторяет Бобби. – Но к тому времени я уже была в программе подготовки к заданию, я уже была "мертва", поэтому никто не узнал о Нэнси. Наши кураторы, они… - женщина неслышно всхлипнула и легким, таким естественным движением потрогала подушечками пальцев под нижними веками. - Никто не хотел рисковать, понимаешь. И мне сбавили нагрузку, дали больше теории в ущерб практики, ввели в поле позднее, моё место занял другой агент. Я должна была внедриться в один клан, меня внедрили в другой. - Где ребенок? – слова давались с трудом, приходилось буквально выдавливать из себя воздух вместе со звуками, оформляя в человеческий голос рычание, что рвалось наружу. - Миннеаполис. Мне пришлось отдать её в приемную семью, - женщина достала из клатча знакомую фотокарточку, но в случае с Клинтом положила её на стол изображением вверх. – Её зовут Нэнси, ей десять, она ходит в танцевальную школу и хочет стать балериной. У неё хорошие родители, они занимаются организацией торжеств и флористикой. У них есть сын, старше Нэнси на два года. - Зачем ты рассказываешь мне об этом? – мужчина повертел фотографию в руках, словно пытался найти изъян в этой карточке, признаки подделки. Словно думал, что сейчас изображение улыбчивой девочки исчезнет, а Барбара рассмеется ему в лицо. - Во-первых, я считаю, что ты должен об этом знать, ты имеешь на это право, Нэнси и твоя дочь тоже. Во-вторых, я бы хотела съездить и пообщаться с ней, просто посмотреть на неё живую, а не на этом листке плотной бумаги. И, может, это знак для нас, Клинт? – она вкрадчиво посмотрела в его глаза. – Может, ещё не все потеряно… - У меня есть… - он будто проснулся, вынырнул из тяжелого морока, едва понял, к чему она клонит. - Да, Алиса, я знаю, - легкая рука накрыла его ладонь, чуть сжала, доверчивый взгляд пригвоздил к месту. – Такая же девочка, как и наша Нэнси, только чуть выше. Послушай, я понимаю, что у тебя проявился отеческий инстинкт. В таком случае давай попробуем завести собственного ребенка. Оставь эту девочку, оставь, что ты можешь ей дать? Что она может тебе дать? Она так хороша в постели? - Мы не… - начинает Клинт, но осекается. Барбаре незачем знать о его личной жизни так много. - Вы "не". Видишь, ты даже её невинность бережешь. Это ли не признак того, что ты больше воспринимаешь её как дочку, подопечную, а не возлюбленную. Тебе нужно остановиться, пока не поздно. Ты поймешь потом, что это ошибка, но ты сломаешь ей жизнь, если привяжешь к себе слишком сильно. Ей захочется того, что ты не сможешь ей дать, но обязанности перед тобой, память о том, сколько ты сделал для неё, поставят её перед нелегким выбором. Кто был инициатором этих диких отношений? Она? Ты? Она первая призналась? Девочки часто влюбляются в своих учителей, но ты прекрасно знаешь, что ничего хорошего из этого не выходит. Они принимают опеку за любовь, желаемое – за действительное… - Это был я. Я был первым, кто это начал, - глухо, со злобой ответил он. Бобби била по самым уязвимым точкам, как когда-то Наташа пыталась сделать больно Алисе. Озвучивать сомнения и страхи, ломать хрупкую систему ценностей, разрушать воздушные замки покоя и уюта, когда, кажется, все решено и во всем уверен. - Она так тебе понравилась. Я тебя понимаю, молодость, красота, наивность, доступность. Такая молодая, кажется ничего не знающая о мире за пределами северной базы. Возможно, её учили быть хорошим агентом, но не учили быть человеком. "Мясо", Клинт, она простое "мясо", оперативник, который хорошо исполняет приказы, приберется после миссии, уничтожив лишних свидетелей. Это даже невооруженным взглядом видно. И в вашей команде она выполняет ту же самую функцию. Поэтому она не появляется в прессе? Уборщикам не место на первых полосах новостей и глянцевых журналов. - Когда ты успела это заметить? – настороженно произнес Бартон, вспоминая первую и единственную встречу этих двоих. - Она тебе не рассказала? Странно, не находишь. Зато, теперь понятно, почему ты не позвонил, чтобы разобраться, что мне было нужно от твоей девочки. Пока ты был на задании в Африке, я позвала её в бар, извинилась за свою грубость и присмотрелась. Первое впечатление меня не обмануло, правильно говорят, что оно самое верное. Она сирота с грустной, слезливой историей, верно? У них всех есть грустные истории. Тебе стало жаль её? Она чем-то напомнила тебе себя в её годы, и ты решил уберечь её от тех ошибок, что совершал сам? - Я почувствовал… - Почувствовал? – взвилась Барбара, плеснув привычным ядом в голос. – Ты мальчишка, прыщавый школьник, чтобы говорить о чувствах? Завязывай с этим, Клинт Бартон, послушай меня, как человека, который тебя хорошо знает, завязывай, - женщина встала, бросив на стол плату за кофе. – Эти эмоции ни к чему хорошему не приведут. Позвони мне, если что-то решишь, - она быстро и не оборачиваясь, прошла к выходу, а через полминуты на стоянке взревел двигатель Peugeot.       Осторожно, опасаясь агрессии, вернулась официантка, спросила, не желает ли мужчина ещё чего-нибудь кроме остывшего кофе. Бартон едва не попросил чего-нибудь покрепче, но вовремя вспомнил, что это семейное кафе, днём чертовы американские законы ещё строже, чем по ночам, а теплое пиво его не успокоит. Поэтому пришлось отказаться, расплатиться за нетронутый кофе и уйти, стараясь не задеть никого все разрастающейся тьмой.       Это какая-то женская особенность, которую мужчинам никогда не понять. Это нечто, заложенное у них на каком-то уровне, в генах, что передается им вместе со второй Х-хромосомой. Умение взволновать, взбаламутить, все разрушить, ударить так, что потом даже жить не захочется. Они нежные и невинные, но когда нужно, сильнее и злее мужчин. Хитростью, уловками, робкими взглядами, сладкими голосами они заманивают в сети, чтобы потом разорвать острыми зубами горло. Клинт уверен, что когда он спросит Алису о встрече за его спиной - а он обязательно спросит, – то получит в ответ что-то такое же хлесткое и уверенное.

***

- Я подумала, что так для тебя будет лучше.       Кто бы сомневался.       В руках Ал распечатки предварительной версии, полученные от полицейских. Странно, что они появились так быстро. Она бледна настолько, что милые веснушки, которые так нравились Клинту, кажутся уродливыми трупными пятнами. Но ему не хочется об этом думать. Ему нужны ответы, и он уверен, что получит их. Он знает как. Вырвать бумаги из рук, бросить на пол, чтобы не мешали, чтобы она поняла, что разговор будет тяжелым и долгим. Листы с печатными строками и зернистыми фотографиями разлетаются по комнате с веселым шорохом, будто вырвавшиеся из клетки бабочки. Алиса даже не провожает их взглядом, она смотрит только на него. И в этот момент Клинт ненавидит её глаза, большие, с пушистыми ресницами (на верхнем веке правого глаза, во внешнем уголке, нет нескольких ресничек – пожар захватил и их, с тех пор они не могут отрасти), такие понимающие и добрые. В голове будто её голос: "Делай, что захочешь. Я приму от тебя все, что ты мне сейчас дашь". Сука, ну какая же она сука, знает, что с ним делает этим своим взглядом мученика, и пользуется. Первая пощечина заставляет её отвернуть голову, вырывая Клинта из морока. Он хватает её за волосы и заставляет смотреть на себя. Вот так лучше, немного боли, немного интереса и много-много непонимания. Похоже, она не ожидала, что он применит силу. Теперь можно говорить. - Ты встречалась с Бобби, - это не вопросы, это констатация. Бартон хорошо знает технику допросов. Для начала расскажи, что знаешь, и следи за реакцией. Так или иначе, человек выдаст себя. – Ты знаешь о Нэнси. Что ещё, Алиса Шутер? Почему ты не рассказала об этом мне?       Он видит, как она сглатывает, черт подери, он даже видит, как в её горле, в которое так хочется впиться зубами, вот в этом местечке, над ключицами, собирается воздух, чтобы стать словами. Не думать! - Я думала, что так будет лучше для тебя, - повторяет Ал. Она даже не сопротивляется, её руки безвольно висят вдоль тела. Хорошо, что разница в росте позволяет ей ровно стоять на ногах. Шутер не боится, хотя и понимает, что может пострадать. Боль? Нет, боль это не выход, понимает Клинт. В её мозгу слишком крепко засел низкий болевой порог. - Лучше? Чем это будет для меня лучше? До чего вы двое договорились? Как вы решили меня поделить? – он разжимает руки, позволяя ей отойти, позволяя ей хотя бы попытаться защитить себя. - Никто не собирается тебя делить. Клинт, ты должен решить сам, как действовать в этой ситуации.       Закономерно, что вместе с низким болевым порогом существует ещё и заниженный инстинкт самосохранения. Алиса не двигается, она стоит слишком близко, и эта доверчивость совсем не спасает от моря гнева, что топит их комнату раз за разом. А когда-то это пространство было заполнено нежностью и покоем. Не думать и об этом тоже! Неожиданно накатывает такая усталость, что опускаются руки и больше всего хочется спрятаться куда-нибудь и уснуть. А ещё лучше уйти на стрельбище и закрыть за собой дверь. - Я не знаю, что мне делать, - тихо сообщает Алиса, словно читает его мысли. – Я люблю тебя, но я… - она зарыла руки в волосы, отвернулась в сторону, потом что-то решила и начала собирать бумаги, устилающие пол. – Я бы могла бороться с Барбарой, - после недолгого молчания сказала она, бросив своё занятие и просто сев на пол. – Но Нэнси… Нэнси это слишком мощное оружие. Я знаю, что не могу предложить тебе ничего взамен. И что самое для меня страшное, это знать, что я вообще не имею на тебя никаких прав. Я явилась в этот мир, в это время, разрушила всё, встряла, куда меня не просили. Взяла то, что мне не принадлежало. А теперь появилось обстоятельства, указавшие мне на моё место.       Холод выжигает на спине проклятие. По позвоночнику, ребрам, сухим сожженным венам прокатывается колючее ощущение боли. Рука, что до сих пор давит на затылок, будто проникает в мозг, доставая на свет божий самые потаённые страхи, о существовании которых не догадываешься. У Алисы дрожат пальцы, это видно по подрагивающим листочкам. Она судорожно втягивает через нос воздух, давит в себе всхлип. И вместе с этим давит желание броситься к Хоукаю, умолять не оставлять её, умолять остаться с ней, пообещать что угодно. Это не постыдная слабость. Она не может этого допустить по всё той же причине. Сердце бьется глухо, замирает на ничтожные, незаметные доли секунд, но этого хватает, чтобы понять, что будет.       Она взвалила на него слишком большую ответственность, заставив поддерживать в ней жизнь. Будто несменяемый жрец в храме имени неё несет свою вахту, а если прекратит, то на мир обрушится гнев божества. Нет, не так. Божество лишь тихо уйдет, мир даже не заметит. Потому что это служение нужно в первую очередь самому божеству. Но смысл передан верно. Если погаснет огонь в святилище, то она станет одной из древних, забытых религий. Ей определённо следует сделать хоть что-то, чтобы не появлялись в голове эти странные аналогии с безумием.       Она знает, что держит его этим. Тем, что не сможет без него жить. Она часто говорила об этом. Клинт-Клинт-Клинт, чёртов Клинт Бартон, ставший для неё Богом. Да, она могла бы жить рядом. Могла бы влачить жалкое существование до скорого конца, если бы думала, что хоть чем-то была бы ему полезна. Но одно дело думать и мечтать, а другое – знать, что… не нужна. - Если ты захочешь уйти к ней, то позволь мне хотя бы быть рядом. Я не помешаю, будь уверен, ты даже не заметишь меня. Я умею прятаться, - она поднимает голову и старается смотреть холодно, серьёзно, не пускать во взгляд заискивание и мольбу "не прогоняй". Она чувствует себя так, будто уже все решено, и Клинт здесь для того, чтобы объявить своё решение. - А если я скажу тебе уйти? Если я скажу, что ты больше мне не нужна, - он безжалостен, его сегодня слишком много били, он хочет ударить в ответ. - Ты скажешь? – пустота в голосе, страшная, странная, холодная. - Скажу, - пустота в глазах, кажется, будто пробиваются голубые искры. - Скажи, - будто с вызовом, но больше с отчаянием. Будто зная, что… - Я не хочу тебя больше видеть.       Откуда в руке Ал появляется нож, Клинт не успевает заметить. Но лезвие ловит луч заходящего солнца, пускает веселого зайчика. Тонкий кончик упирается в горло и проводит черту по открытой, беззащитной коже раньше, чем Бартон успевает выбить оружие из её рук. Горячая кровь собирается у разошедшихся краёв и стекает вниз по белому полотну её тела. А в глазах всё та же пустота, понимание неотвратимости наказания за ненужность. Чуть ниже разрез, чуть длиннее кровавая линия, чуть глубже рана, и хлынет потоком, выбеливая полотно до цвета свежего снега. Красное на белом. Страшная, вязкая тьма заволакивает взгляд карих глаз, делая его совершенно нечитаемым.       Зажимая рану пальцами, приникая губами, глотая солёную кровь, Клинт не может понять, как довел её до такого. Как мог сказать эту шутку, по сути, так, чтобы она восприняла его всерьёз. С ней, что по тонкому льду, никогда не знаешь, какой твой шаг будет лишним, и какой жест утянет под воду без возможности вдохнуть. Кровь льётся ему в рот, будто драгоценное вино, каждая капля которого стоит вечности. И хочется больше, досуха, втянуть в себя, чтобы никаких проблем не существовало, чтобы ничего не случалось и чтобы… - Чёрт, да пусти ты, выпьешь же! – Алиса отталкивает его, сама зажимает рану и бежит в ванну. - Ты что творишь!? – кричит Бартон, слизывая с губ оставшуюся кровь. - Ты что творишь!? – откликается девушка сквозь треск раскрывающейся упаковки пластыря, делая упор на местоимение. – С ума сошел, кровь пить? - Зачем ты себя порезала?       Ал смотрит в зеркало и видит порез. Настоящий порез, не тонкую царапину, из-за особенностей кровеносных сосудов именно на этом месте кровь хлынула, а не просто выступила. Она чуть себя не убила…       Интересно, так на самом деле ощущают себя шизофреники? Больные отрицают свою болезнь, но так ли это на самом деле? Возможно, как Шутер, они ощущают что-то непонятное в себе, какие-то предпосылки болезни. Или знают, принимают, но всем говорят, что не больны, скрывают в себе симптомы. Сколько их, таких, бродит по миру. И хорошо, если не опасных, не тех, у кого есть доступ к огнестрельному оружию, и кто не владеет навыками рукопашного боя. Кто может убить голыми руками. У кого и так в мозгу засело безумие.       Алиса смотрит на себя в зеркало и поражается. Как она превратилась из той, прежней, равнодушной и сильной в такую размазню, которая готова убить себя из-за нелепой шутки, из-за того, что Клинту взбрело в голову так жестоко над ней пошутить.       Когда-то любовь сделала из неё зверя. Теперь любовь превратила её в ничто. Любовь спасла её, но теперь медленно убивает.       И хочется подумать о том, что действительно сходит с ума, но за дверью Клинт, и нужно его успокоить. Поэтому она заклеивает рану и выходит, встаёт рядом, опять близко-близко, шепча о том, что пошутила, что шутка не вышла, перестаралась, прости.       Прости, я люблю тебя, я не буду давить.       Да, ты единственный в моей жизни, но я не должна тебя держать.       Только не так, только не этим.