Еще минуту

Рыжему весело. Августовское солнце жарит, и хоть в коридорах нет ни одного окна, оно проникло и сюда, раскрашивая привычные будни, заставляя кровь внутри кипеть и булькать, подкидывая Рыжего на ноги, требуя приключений. Приключения, какими бы они ни были, где-то задерживаются, а Рыжий с утра уже накатил. Рыжему весело, его забавляют тупые анекдоты Генофонда и лупоглазый Белобрюх, ему интересно наблюдать за Помпеем, который, как серьезный, лезет на вершину пищевой цепи, совершенно не подозревая, чем питаются хищники. Рыжий торчит в коридоре в компании шумных Логов и своих надоедливых состайников, ржет, курит и рассматривает зелеными стеклами обходящих их стороной прохожих. Мимо шумной компании шлепает Конь, подталкивая перед собой коляску Ангела. Отводит взгляд и даже шаг, кажется, прибавляет. Рыжий усмехается, глядя, как тот прячет глаза. Не от него, конечно, от Лэри. Эти двое были, как вторые Сиамцы, чуть ли не за ручку везде ходили с самого детства, вместе вступили в молодежный отряд неустрашимых Бандерлогов, а потом… Надо ли говорить, почему Конь был выкинут из банды с позором и как оказался в третьей? Надо ли говорить, какими глазами он смотрит вслед Лэри и какими тот смотрит вслед ему. Лэри всегда так сжимает зубы, что трудно понять — жалеет он хоть чуть-чуть о том, как разбил лицо другу и какими словами проводил его прочь из своей жизни, но больше, во всяком случае, в его сторону Лэри не говорит ни одного слова, только за спиной. Говорит то, что говорят другие. — Гляньте, сладкая парочка покатила, — кидает Рыжий. Ему весело до зубовного скрежета, его внутри скребет странная жажда раздавить кого-то под своей подошвой, как окурок. Рыжий никогда не упускает шанса выплюнуть какую-нибудь гадость, когда эти убогие шастают к нему покупать презервативы оптом. Это всегда выглядит, как мерзкая шутка, но это всегда больше, и оттого, что каждый первый в Птичьей стае получал по зубам от Рыжего или его Крыс, это всегда злее. — Завидуешь, что ли? — закатывает глаза Ангел, а Конь пылает ушами и шикает на него. Ангел не умеет держать язык за зубами, и ходят слухи, что это умение пользуется спросом в узких кругах. А еще оно телепортирует Ангела в Могильник чаще, чем хотелось бы, и диагноз «упал с лестницы», наверное, намертво уже приклеился к его медкарте. — Чему? Количеству хуев, побывавших в твоей заднице? — Ты только намекни, на твою желающих не меньше найдется. — Ты забыл, с кем разговариваешь? — Рыжий отделяется от стены, угрожающе перехватывая недопитую бутылку, и компания его собутыльников возбужденно подбирается, ожидая зрелищ. — А с кем я разговариваю? — кривится Ангел. — Разве не с первой шлюхой в Доме? Конь обреченно выдыхает, закрывая глаза, и останавливается — сбегать уже нет смысла. — Рыжий, пожалуйста, — просит он. Но бутылка разбивается о голову Ангела, поливая того мерзкой спиртовой дрянью, и осколки сыпятся на пол. — Рыжий, — Конь пытается вклиниться между ним и состайником, хоть и понимает, что это бесполезно. Толпа зевак взрывается подбадривающим воем, и Конь весь сжимается, когда Рыжий заносит руку для удара. — Не трогай, — металлические нотки звенят над самым ухом, и Конь распахивает глаза. В одно мгновение какое-то невероятное облегчение накатывает ледяной волной, когда он видит рядом взявшегося из ниоткуда Стервятника, перехватившего запястье Рыжего. Но стоит Коню выдохнуть, как жар паники охватывает его снова, сдавливая сердце, и оно бьется в груди, словно зажатая в тисках крошечная птичка. Появление Стервятника не спасет их, если дружки Рыжего захотят вмешаться, а даже если не захотят — это точно не спасет самого Стервятника. Рыжий сегодня какой-то по-особому нервный. — Твои мальчики мне нахамили, — давит сквозь зубы Рыжий, вырывая свою руку из когтистой хватки. — Ты первый начал, — замечает Стервятник. — Ты че, в детском саду? Какая разница, кто начал, за базаром следить надо, когда разговариваешь с чужими вожаками. Стервятник смотрит на Рыжего своим немигающим взглядом, пугающим взглядом, надо сказать, но Рыжему весело. Весело, а значит не страшно. — Идите в комнату, — велит Стервятник Коню, не глядя в его сторону, и тот тут же торопливо толкает коляску Ангела прочь. Ангел молчит, кусает губы. Ему обидно, он зол и ни за что бы не замолчал, если бы не Папа Стервятник — сейчас за любое едкое словечко ударят именно его — и Ангел чувствует себя виноватым. — Я их не отпускал, — Рыжий говорит это достаточно громко, чтобы беглецы хорошо расслышали, но Конь уже не остановится. — Ты им не указ. — Твои утырки не шарят в хороших манерах. Если ты не можешь их воспитать, я готов. — Не смей их трогать! — Стервятник выплевывает каждое слово, будто сгусток ядовитой слюны, и кольца даже, кажется, лязгают на его пальцах, сжимающихся в кулак. — Ты мне угрожаешь, что ли? — тихо произносит Рыжий, делая шаг и оказываясь со Стервятником нос к носу. Он выше, совсем немного, даже несмотря на толстую подошву ботинок Стервятника и его вытянутый в напряженный прут позвоночник. Он выше и так близко, что через его очки просвечивают чарующие глаза, и на контрасте с агрессивным оскалом, в котором не хватает одного зуба в верхнем ряду, это выглядит поистине невероятно. Словно две реальности, которым не суждено существовать вместе, слились в одно на мгновение, и голова Стервятника кружится от того, как эти реальности изо всех сил пытаются оторваться друг от друга. Отвернуться нельзя, показать свою слабость нельзя, и он смотрит, сжимая губы в бескровную линию. — Ты слишком обнаглел, птичечка моя, — бормочет Рыжий. — Здесь больше нет Р Первого, чтобы защитить твою ощипанную жопу. — Мне не нужна ничья защита, — цедит Стервятник. — Серьезно? Стервятник не отвечает. В какое-то мгновение ему кажется, что он застывает в пространстве — на долю секунды или на целую вечность — а следом вселенная взрывается болью. Рыжий бьет Стервятника в солнечное сплетение, даже народ позади них вздрагивает, потому что никто не ожидал этого внезапного удара. Рыжий был так близко, что заметить его движение заранее было почти невозможно, и Стервятник сгибается пополам, давясь выдохом, и пошатываясь отступает назад, едва удерживаясь на ногах. Он сжимает зубы, готовый вгрызться ими Рыжему в глотку, ему нужна лишь секунда, чтобы нормально вдохнуть. Но ее у Стервятника нет. Рыжий бьет в лицо, уже не так сильно, как в предыдущий раз, но Стервятник отшатывается к стене, и если бы не она, в этот раз точно бы упал. В ушах звенит, и шанса разогнуться у него, похоже, так и не будет. Стервятник перехватывает трость покрепче и бьет почти наугад, не целясь особо, понимает, что просто попасть будет достаточно. Трость бьет Рыжего прямо в грудину и тот вскрикивает, делая по инерции несколько шагов назад, и на мгновение теряет ориентацию от боли. Стервятник наконец разгибается, щупает пальцами лицо — больно, но крови нет — и осматривается. Народ в восторге, даже несмотря на то, что болеют они явно за Рыжего. И вмешиваться они не будут, Стервятник понимает это по их искрящимся подлым азартом глазам. Им все равно, кто кого уложит, пусть даже прибьют — никто не полезет. Мертвец, может, сунулся бы, но, слава богу, этого безумца тут нет. Стервятник смотрит на Рыжего, тот прижимает руку к груди, бросает взгляды в ответ, но чаще смотрит в пол. Два быстрых шага пронзают колено адской болью так, что хоть вой, но Стервятник сжимает зубы до хруста и замахивается. Удар тяжелой рукояткой трости приходится четко в челюсть, и Рыжий валится на пол, издав какой-то неестественный звук. Стервятник смотрит на него сверху вниз, тяжело дыша и размышляя, стоит ли ударить еще. Он чувствует, как пальцы дрожат, как стискивающие трость изо всех невесть откуда взявшихся сил, они болят от напряжения, от того, как впиваются в них кольца. От желания ударить еще. Он мог бы проломить череп Рыжему и даже хочется, но ему страшно от самого себя и от этих желаний. Стервятник смотрит на окружающих, чтобы убедиться, что желающих вступить в драку нет, что все вокруг готовы признать конфликт исчерпанным. Рыжий чуть приподнимается на полу, ощупывает челюсть, но в глаза Стервятника не смотрит. Стервятнику хочется сказать что-нибудь едкое, но он молчит. Лучше молчать, иначе все это превратится в затяжную месть, а он и без того в этом месяце перевыполнил план перепалок с козлами. И он уходит.

***

Стервятник закрывает за собой дверь и прижимается к ней спиной. Он не знает, есть ли в комнате кто-то еще: голоса Коня и Ангела с Дорогушей он слышал из ванной, а остальные если и в комнате, то замерли недвижными растениями. Вокруг темно и не разобрать — от застилающих окна листьев или оттого, что темнеет в глазах и кружится голова. Ему почти уже не больно, только нога жарко пульсирует, а в ушах стоит звон, но сердце не унимается. Оно колотится о ребра неровным ритмом, соскальзывает раз через раз, дергая за собой тело, волнами накатывает душное чувство. Паники? Истерики? Тоски. Стервятник закрывает глаза, все еще не отпуская дверную ручку за своей спиной, он пытается задержать дыхание, но у него не получается, легкие будто требуют вдыхать резче. Он думает о словах Рыжего. Не о его обидных оскорблениях, такое уже привычно, хоть и ранит глубоко каждый чертов раз. О том, что его некому защитить. Нет, не это — о том, что Ральф не вернется. Не защита его нужна Большой Птице, не его участие, просто присутствие, просто он сам. Его низкий голос, заставляющий вибрировать натянутые пружины внизу живота, его дыхание рядом и запах сигарет, его черные глаза, настолько страшные, что хочется отвернуться. Пусть без лишних взглядов, пусть и без шанса хоть на что-то, Стервятник прекрасно понимает, что сказать Ральфу о том, что проросло в его вены, — нельзя. Стервятнику казалось, что это пытка: желать кого-то вот так молча и безнадежно. Но пытка это понимать, что больше Ральф не вернется, а он даже не сказал ему «прощай». Пошел четвертый месяц после отъезда Р Первого, отпуск его окончился давным-давно, и теперь вполне очевидно — он может никогда не вернуться. Устал от всего этого дерьма, ничего удивительного. Стервятник тоже устал. Стервятник сползает по двери на пол и неловко вытягивает больную ногу. Тоска тянет за собой отчаяние. Одиночество, боль, жалость к себе. Нанизывает эти чувства на нитку одно за другим, оборачивает шею Стервятника и затягивает тугой узел, от него тяжело дышать. Быть одному невыносимо. Стервятник узнал об этом впервые два года назад и вот теперь вновь.