𝚠𝚑𝚎𝚛𝚎 𝚒𝚜 𝚗𝚘 𝚙𝚊𝚒𝚗, 𝚝𝚑𝚎𝚛𝚎 𝚒𝚜 𝚗𝚘 𝚕𝚘𝚟𝚎

***

      Он ведь не хотел. Совершенно. Это вышло случайно.       Оправдания, оправдания, оправдания…       А кто забыл о подколах, кто забыл о шутках, кто забыл о всё этом.       Кто забыл о гневных речах, кто забыл о ненавидящем взгляде, кто забыл о неприязни до скрежета зубов, побелевших костяшек, красных пятен на щеках…       …и драках.       Никто не забыл — все помнят. Он помнит и это важно. Сложно ему в глаза смотреть за всё это. За гадости, за издёвки, за слова, за действия, за ебаную ненависть. Сложно с ним даже заговорить, потому что стыдно-стыдно-стыдно. И другие наблюдают, чтобы близко не подходил. Чтобы не думал касаться, как-то разговаривать, как-то вообще даже смотреть. Было бы возможно — вообще спрятали его и не пускали, потому что никто ничего не забыл. Он в особенности.       Все вроде забыли, но нет. Все помнят и сохраняют мрачную атмосфера вокруг. Всё вроде нормально, но когда приближается — замолкают и бросают косые недоверительные взгляды. А он в принципе старается не смотреть. Боится.       Всё было всегда сложно. Коул не мог видеть его. Не мог на дух переносить. Не мог спокойно реагировать, чтобы не поиздеваться, чтобы не попытаться влезть в драку, чтобы не ненавидеть. Он в итоге замахивался на пацана и тот убегал, говоря, что расправится с ними всеми.       Ага, как же.       Стал хорошеньким и влился в команду. Притёрся. Стал типа незаменимым. Стал другом, товарищем, героем. Стал протагонистом из антагониста и все поверили в этот вымышленный «пиздатый» образ. В образ хорошего мальчика на поводу и старикашки родственника, матери, выкинувшей его на улицу, четырёх ниндзя, что вообще его в начале чуть не убивали от одного этого «Я — Ллойд Гармадон!», и девочки, кто единственная его жалела.       Почему-то, Коул думал, что позже у этих двоих будут какие-то романтические отношения, построенные на созависимости и проскакивающей линии взаимоотношений «матери и сына». От такой мысли он раздавил стакан в руке.       Дядя носится как с родным сыном, заботясь, холя и лелея. Чуть ли не пылинки с него сдувал, трясясь над племянником — сыном любимой женщины, которая променяла его на его же собственного брата.       Сама же мать была какой-то особой сука, раз бросила сына в детдоме ради изучения какого-то вымышленного острова. Чертовски скотский поступок. Не материнский. А мальчик всё равно бегает за ней, боготворя, прощая старую хуйню и терпя бесконечные поездки в другие концы страны.       За хуйню в главной степени отвечал Джей. Они вдвоём с Ллойдом тряслись над комиксами, компьютерными играми и визжали со старых фильмов как умалишённые. Эта парочка просто олицетворяла всю гикнутость в этом мире, и от этого блевать хотелось.       С Зейном он часами медитировать. Они даже не разговаривали, но чуть что — сразу уже вдвоём отправлялись на миссию составляя крутую такую команду по борьбе с преступностью, что по данным Нии коэффициент их удачи превышает все возможные показатели.       Не понятно зачем девчонка возиться в компьютерах, почему везде с парнями, а не сидит у себя дома, завязывая бантики на платьях кукол. Странно всё это, но Ллойд вьётся вместе с ней вокруг старых книг, тренируясь на технике которую она собирала. Почему, блять, он с этой девчонкой возится больше, чем её брат с ней? Не понятно, но Коула всё это бесило однозначно.       Кай вообще был отдельной историей. Казалось, тоже ненавидел раньше этого белобрысого засранца, а потом спас из жерла вулкана. Носится с ним, защищает, помогает, рядом постоянно. У них такие чуткие доверительные отношения, что Коулу аж противно, и он видит в этом всём передружбу-недоотношения. Презирает всё это. Или завидует.       А с Коулом у них нет ничего общего. Может только ненависть и неприязнь. Точнее Коул ненавидит, кусается, огрызается и просто, кажется, готов глотку перегрызть за какой-то кривой взгляд на него от Ллойда.       Он н е т е р п и т его.       Так ненавидит что не замечает ничего вокруг. Они почти никогда не становились в пару на тренировках, не садились рядом или напротив. Между ними была ледяная стена, которую вроде один и старался разрушить, бил кулаками, кричал, теряя голос, стирал пальцы в кровь и стачивал ногти, руша этот лёд.       А другой был Ллойд, который дул на эту стену, грел её ладошками и отходил в сторону, мило улыбаясь.       Коул ненавидел все свои эмоции и чувства в отношении этого парня, поэтому он и правда стал ненавидеть мальчишку. Самой чистой чёрной ненавистью. Всем сердцем.       Видит его и вскипает. Когда подходит ближе, сдерживается, чтобы не начать сыпать оскорблениями.       А на той тренировке и вовсе еле сдерживался, чтобы не задушить. Не мог действовать и думать рационально. Просто слепая ярость.       Он вспомнил, как он смеялся с Каем, как читал вместе с Нией, как медитировал с Зейном, смотрел фильмы с Джеем. Он вспомнил, смотрел на недоверчивую улыбку, на трясущиеся коленки. Вспомнил, как сенсей вначале сказал, что драться надо в полную силу. И у Коула уже была схватка с Зейном, который изворотливее, слабее, но выносливее.       Теперь это Ллойд, и парень не знает, чем может похвастаться этот мальчишка в зелёном трико и смазливой улыбкой. Только если он прямо сейчас не встанет перед ним на колени и не начнёт сосать.       Коул ухмыльнулся и напал первым.       Ллойд защищался, пытался нападать, но Коул сильнее, Коул яростнее, Коул ненавистник. В нём кипит чистая сила ненависти к происходящему вокруг. К зелёным глазам, в которых страх мешается с восхищением. К изворотливым движения, к молниеносной скорости и попыткам напасть.       У парня на руках выступили жёлто-оранжевые полосы — он готовился к серьёзному удару. Удару разрушения, как он сам это называет.       — Ты его убьёшь! — крик громкий, противный. От кислого голоса улыбка на лице парня искривилась, изменилась, и он на секунду нахмурился. Но потом взял себя в руки, почти в прямом смысле, и улыбка на его лице расползлась угрожающая, плотоядная. Пугающая и вводящая в ужасающий транс.       Но он не хотел разрушать землю под ногами, не хотел, чтобы плитка во дворе храма пошла трещинами, не хотел разрушить всё вокруг до мелких крошек под ногами.       Он просто хотел изгнать дух, разложить на частицы, атомы и довести до края пропасти. Он так хотел избавиться от этой жгучей ненависти. От боли, сжирающей внутри, выжигающей всё вокруг. Он ненавидел свою же ненависть, которая колола при взгляде на Ллойда, от голоса Ллойда, от действий Ллойда.       Сам Ллойд был его ненавистью.       Его удар был сильным. Все вокруг ахнули громко и несдержанно. А Коул почувствовал сладостное наслаждение, которое осело на языке странной и неожиданно противной горечью.       У мальчика изо рта брызнула кровь. Он упал на колени и кашлял, а кровь стекала по его подбородку и груди, пачка костюм и заливая всю землю под ним. Всё было красное, и в ушах стоял гул. Мальчик кряхтел, пытаясь встать, сделать хоть что-нибудь, чтобы усмирить ползущую от живота боль, отдающую ломотой и хрустом по всему телу. Его еле хватило на то, чтобы поднять голову и хрипло произнести:       — За…что?       И к нему ринулись все. Все кто был поодаль — сейчас стояли рядом. Бегали, суетились, кричали.       А Коул чувствовал отмщение. Он чувствовал справедливость. Расслабленную негу после выплеснутой энергией, покинутой ярости и остаточной агрессии. Пока на него не накинулся с кулаками Кай.       — Я говорил тебе! Я го-во-рил!!! — у него горели глаза, и он без опаски схватил Коула за грудки, — Ты понимаешь, что натворил? Ты, блять, понимаешь, что он может умереть?!       У него истерика, и он попытался ударить Коула: занёс кулак, притянул ближе, чтобы разглядеть его лицо. И Кая никто не останавливал — у всех тоже чесались кулаки вмазать парню. И Коулу пришлось самостоятельно того успокаивать. Он остановил его кулак, вывернул руку и оттолкнул от себя.       — Иди нахуй. Он сам виноват, — выплюнул под ноги Смиту со всей ненавистью и неприязнью.       Коул ушёл из храма, игнорируя все обвинительные выкрики Кая, Нии и Джея в спину. А когда вернулся, затемно, везде всё поутихло. Свет горел в одной лишь комнате, где можно было неотчётливо, но более менее понятно различить голос сенсея.       На следующее утро ему устроили выговор, и как сказал бы Джей, если бы не стоял поодаль с насупленным лицом — намыли шею.       Всё, что смог узнать Коул у Зейна, который выглядел менее агрессивно настроенным к нему, чем остальные, что у Ллойда разрыв внутренних органов, внутреннее кровотечение, сломаны два ребра и вероятность того, что у него, Коула, получилось задеть позвоночник. В комнату его не пускали, никто с ним не разговаривал и вокруг — атмосфера угнетения.       А Коул перестал чувствовать справедливость — теперь чувствовал вину. И раскаяние.       Он ведь не хотел. Совершенно. Это вышло случайно.       Оправдания, оправдания, оправдания…       А кто забыл о подколах, кто забыл о шутках, кто забыл о всё этом.       Кто забыл о гневных речах, кто забыл о ненавидящем взгляде, кто забыл о неприязни до скрежета зубов, побелевших костяшек, красных пятен на щеках…       …и драках.       Его не подпускали к Ллойду. Носились с мальчишкой и не позволяли заходить в комнату. Строго следили за этим: каждый по очереди дежурил возле кровати мальчика и наблюдал, чтобы Коул не зашёл. Чтобы даже глазом не взглянул.       Казалось проще уйти из команды. Мысль казалась удушающе страшной, но не страшнее кошмаров и того рокового вопроса.       — Мой ученик, да, ты совершил глупость, но глупости прощаются поступками.       — И как же мне нужно всё исправить?       Сенсей улыбнулся загадочно и ушёл. А парень так и не нашёл ответов.       Он попытался увидится с мальчиком ещё раз — Кай снова, но более сдержанно, объяснил, что нельзя. И Коул снова рассердился. Он ненавидел ситуацию, ненавидел, Кая, ненавидел себя и конечно же ненавидел Ллойда.       Его очередной удар, который на самом деле скорее выглядел как попытка выстроить ещё одну стену, окончательно разделил их. Так далеко, что Коулу казалось, что их будут скрывать друг от друга всю оставшуюся жизнь. Точнее, всё, что осталось от его жизни.       Кай и Ния вместе носились над Ллойдом, Джей игнорировал, всё ещё не веря и обижаясь на случившееся. Зейн просто оставался нейтрален, общаясь с парнем лишь стандартными фразами, не заморачиваясь на более развёрнутый ответ. Коул и вправду остался за стеной всего привычного для него мира.       Он понимал, что не имеет права кричать, или требовать встречи, требовать шанса извиниться, но он хотя бы пытался и хотел донести, что он не специально.       Что это случайно.

***

      Ночью в монастыре особенно прекрасно.       Парень сидел на верхних ступеньках лестницы, ведущей к воротам. Те за его спиной со скрипом открылись, и послышался чьё-то кряхтение.       Парень обернулся — это был Ллойд. На нём пижама, а на лице болезненная тень. Коул подскочил, чтобы помочь, но потом попятился назад, вспоминая все те угрозы и предупреждения. Ллойд сам потянул к нему руки, и парень конечно подставил свои. Они уселись на ступеньку вместе.       — Мне жаль… — он говорил тихо, со страхом. С дичайшим испугом, что ему намнут бока.       — Да, я знаю — у мальчика был хриплый голос и под глазами пролежни теней, — Так за что? — снова этот вопрос.       — Не знаю… Ненависть? Я путаюсь в этом всём.       И стена тает. Они просто прислонились к ней спинами. И вода закапала на их голову — лёд больше не глушил разговоры, а делал громче. Их голоса теперь звучали отчётливее для друг друга.       — Мне очень-очень жаль…       — Мне нет, — у мальчика вымученный взгляд. Он поднял футболку, и Коул увидел огромный синяк на животе парня. Видит бинты, стягивающие грудную клетку. Видит следы заживляющей мази.       — У меня руки в крови!..       Ллойд подался вперёд первым, чувствуя мучительный холод мокрых губ, на которых чувствовалась соль. Коул опешил, но ответил, растягивая языком их тянущую пучины боль — у одного душевной, а у другого физической.       — А у меня губы…       Боль и кровь. А мальчик плачет.

***