Есть моменты, привыкнуть к которым невозможно. Собственная беспомощность, неизлечимая или запущенная до такого состояния болезнь, гибель пациента в твоих руках. Ребенка, который не успел пожить.
Есть дежурства, повторять которые не хочется. Потому что ты сделал все что мог и даже больше, но чуда не произошло. Потому что все, что умеешь, в этот раз оказалось бесполезным. Потому что трудно быть богом, но еще труднее смириться, что ты не бог. Потому что ребенок, которого ты не спас, до последнего верил, что ты ему поможешь.
Особенно тяжело было, если подобное происходило ночью. Непонятно почему, но и Олег, и Марина в это время были более уязвимы.
Нет, в чертовщину не верили, конечно. Но отчего-то казалось: случись это днем, шансов было бы больше.
Возможно, просто хотелось обвинить в произошедшем еще кого-то. Пусть даже и время суток.
Из операционной уходили молча. Также молча покачали головой перед Ритой, которая заменяла Дубровскую, — больше сообщать было некому: у ребенка не было отца, а мать-алкоголичка отошла на тот свет днем ранее. Соседи лишь соизволили притащить ребенка в Склиф, после чего отправились восвояси.
Также молча вышли на крыльцо и практически одновременно закурили.
Одна сигарета… Еще одна… Еще одна… Еще.
Легче не становилось.
Брагину казалось, что он проглотил рыболовный крючок размером с утюг, и тот, за отсутствием более привлекательных объектов, стал корябать сердце и легкие.
Нарочинская чувствовала, будто ее внутренности превращаются в один большой кирпич, который мешает дышать.
Она хотела достать следующую сигарету, но Олег поймал ее руки:
— Марин, хватит, — мужчина, умеющий быть веселым даже в самых кошмарных ситуациях, был серьезен как никогда. — Ему этим не поможешь, — хрипло добавил, заглядывая Нарочинской в лицо.
— Ему теперь ничем не поможешь, Олег. Мы обязаны были, но не справились.
— И ты сейчас себя за это наказываешь? — устало уточнил он, и у Марины все сжалось внутри. Брагину сейчас не лучше, чем ей. Даже хуже. Он-то успел поговорить с мальчишкой перед операцией. И это он обещал ему помочь.
Нарочинская сжала мужские пальцы:
— Прости. Что-то я совсем расклеилась, — нехотя призналась она и сморщилась от собственной слабости.
Олег приподнял брови:
— Отец?
Марина пожала плечами:
— Да нет, без изменений. Просто что-то накатило.
— Ну, можем и накатить, — Брагин улыбнулся левым уголком губ. — После дежурства.
Нарочинская в деталях представила перспективу совмещения алкоголя, успокоительного и собственной слабости к хирургу и мысленно содрогнулась:
— Нет уж, обойдусь.
— Была бы честь предложена, — будто бы не расстроился он. — Хорош мерзнуть. Пойдем в ординаторскую, хоть выдохнем немного.
***
— А ты че не ложишься? — поинтересовался Олег, наливая чай. Сам он спать не собирался — хотел капитально заснуть дома. Так, чтобы ни одна живая душа, особенно та, что с сырниками, не смогла его добудиться.
Да, Лена, поняв, что извиняться за спасение поясницы Нарочинской Брагин не собирается, опять активизировалась.
А он опять поддался. Непонятно зачем. Идиот.
— Я усну сразу, — озвучила очевидное Марина.
— Так и надо, — непонимающе пожал плечами и протянул ей свою кружку. — Хочешь?
Нарочинская взялась за ручку, и они соприкоснулись пальцами. Но сделали вид, что так и было задумано.
— Очень хочу. А спать не хочу — не добудишься потом, если что случится.
Олег сверкнул ямочками на щеках:
— Ты меня недооцениваешь. Я однажды Лазарева поднял после того, как он три ночи не спал.
Марина улыбнулась в кружку:
— Изверг.
— Да я не знал, — мужчина вновь пожал плечами. — Он сам просил разбудить.
Женщина покачала головой:
— Да до конца смены осталось-то… Проще вообще не спать.
— Марин, не дури. Тебе еще до дома добираться потом. Да и, — не хотел напоминать, чтобы не портить и без того поганое настроение, но пришлось, — для отца силы могут понадобиться в любой момент.
— А тебе не надо? — никак не отреагировала на слова о папе она.
— А я на такси.
Нарочинская опять не сдержала улыбки:
— Да вы буржуй, Олег Михалыч.
***
Он все-таки настоял на своем, и Марина легла.
Она провалилась в сон мгновенно, но спала очень беспокойно. Постоянно переворачивалась, морщила лоб, даже говорила что-то несвязное. Кошмаром, судя по всему, это не было, но и розовые пони ей тоже не снились.
И Брагин ничего не мог с этим поделать: разбудить — ухудшить физическое состояние, а дурацкие сны он прогонять пока не научился.
Только и оставалось караулить Нарочинскую и изредка, чтобы не разбудить, поглаживать ее по руке.
А потом Марина, не просыпаясь, ухватилась за его пальцы. И от этого у Олега, по ощущениям, сердце провалилось куда-то в пропасть. И летело долго-долго-долго.
И в этот момент мужчина впервые задумался: а может,
Нарочинская правду ему сказала на Нинкиной даче?..
