Улыбнись мне на память

      Их миры были настолько полярны, — и речь не о планетах, — что следующей встречи приходилось ждать тысячелетиями. Поэтому каждый столь редкий раз они просили друг друга улыбнуться на память. Это стало своего рода маленькой традицией, касавшейся только их двоих.       Шли дни, текли года, бежали века. Слишком быстро, слишком неумолимо тысячелетия приравнивались к мгновениям.       Синкразис посылала весточки, письма, изредка – приглашения на различные приемы, с которых они благополучно сбегали после торжественных речей. Не то, чтобы им хотелось побыть вдвоем. Просто Балему нравилось слушать о странных взглядах Архонт на эту жизнь в тишине. В одном из писем, адресованных не только Абрасаксу-старшему, но и его сестре Калик, Архонт поздравляла королевскую семью с рождением третьего наследника Титуса, заочно зная, что Балем совершенно этому не рад, ведь теперь ему придется делить наследство не с одной только сестрой.       Со временем герцогский экспедитор стал реже приносить ответные письма, подписанные королевской фамилией в дом Архонт, Балем все реже отвечал на приглашения своим присутствием. Синкразис с печалью наблюдала за тем, как дух жаркого интереса к соперничеству и борьбе за тысячелетия жизни в колбах регенекса в глазах Абрасакса-старшего уступал холодной деловой хватке. В очередной раз ей довелось увидеть эти перемены, когда пришло письмо от дома Абрасакс с радушным приглашением на несколько дней во дворец Серафи.       — Пришли посягнуть на королевское наследие, герцогиня Архонт? — в большом зале с колоннами по периметру раздался непривычно сиплый голос Балема, который тут же прервался кашлем.       — Какого черта с тобой творится, — не сдержалась в выражениях девушка и недоуменно поморщилась, застыв в нескольких метрах от дивана, на котором с книгой сидел Абрасакс-старший. Он тяжко вздохнул, закрыл том и, оставив его покоиться на подлокотнике, размеренно зашагал к Синкразис.       — Что я еще могу думать, если дела твоей вроде бы гаснущей династии идут настолько хорошо, что Серафи решила пригласить королевского художника, чтобы он запечатлел наши семьи на одной картине? — саркастически улыбнулся Балем, остановившись в метре от гостьи и сомкнув пальцы перед собой в привычном жесте.       — Да не нужны мне твои планеты! Я понятия не имею, как идут дела у моей семьи, мы почти не общаемся, и… — Синкразис приблизилась непозволительно близко, но мужчина не отстранился; она ощущала его дыхание на своих губах, и хоть представляла, на что может быть способен Балем в гневе, страха не было. — Ничего из твоих владений мне не нужно.       Спустя минутное молчание под гневным взглядом девушки Абрасакс будто бы пришел в себя, нахмурившись и надавив пальцами руки на переносицу.       — Черт, — выругался он, — я… Сейчас столько всего происходит… Серафи сильно изменилась в последнее время, — голос Балема вновь звучит сипло, но тут же, чуть кашлянув, он замолкает.       Рука девушки невольно протянулась к ладони мужчины, упирающейся пальцами в переносицу. Но стоило ей едва прикоснуться к его коже, как внутри перевернулось такое отдаленно знакомое чувство, испытанное когда-то при первой их встрече. Глупые настояния властолюбивой матери, дурацкие осколки от бокала в ее ладони, встреча в коридоре, первое прикосновение, неловкость — все воскресло в памяти. Тогда Синкразис было совсем не до размышлений об этом, а время унесло с собой тревогу внутри, на которую она почти перестала обращать внимания при редких встречах. Но не обратить внимания на это сейчас было невозможно, потому как отдернувший руку Балем непонимающе смотрел на свою ладонь. Генный код бунтовал по непонятной причине, и это ощущала не только Архонт.       Обменявшись опасливыми взглядами, они молча проследовали за мистером Найтом, который пришел слишком вовремя, чтобы отвлечь от только что произошедшего и позвать их в зал, где уже ждал один лишь художник. Перед ним было полотно с намеченными фигурами родителей и других близких родственников. Оказалось, что позировать весь день, да еще и всей семьей, им совершенно не обязательно, достаточно лишь нескольких часов, чтобы художник наметил очертания фигур, позы и внешность и сопоставил их с расположенными на холсте.       По прошествии получаса Сина все никак не могла найти себе места, меняла положение рук, вставала то ближе, то дальше от Балема. Художник периодически делал мягкие замечания, но девушка буквально не знала, куда себя деть.       — Встань так, как тебе больше всего будет комфортнее, и все, — сдерживая улыбку, сказал наконец Абрасакс.       Девушка медлит. Первая мысль, пришедшая в голову, о том, как ей будет комфортнее, напугала ее, да и в свете случившегося в колонном зале в голове это походило на мазохизм. Но то был шанс изучить странное чувство, возникающее с каждым прикосновением и усиливавшееся во времени. И вот, пытаясь совладать со сбившимся от волнения дыханием, Синкразис становится совсем рядом и медленно вкладывает свою ладонь меж сомкнутых рук Балема, и в то время, пока ее генный код нашептывает безумную тревогу и тяжесть печали, лицо Абрасакса-старшего на фотографии выходит слишком умиротворенным. Но Архонт этого никогда не увидит.