***
«Помнишь, что я тебе сказал? Ты красивый, Хонджун». «Остановись…» «Нет. Ты прекрасен» — Ты выглядишь действительно ужасно, - поддразнил маленький мальчик, прежде чем весело усесться рядом с явно находящимся в коме Минги, растянувшимся на своем месте в лекционном зале. — Ммм — это всё, что ему удалось получить, и этого для него было достаточно. Юнхо рядом с ним выглядел лучше, но его в глазах стояла пелена, а его фиолетовые мешки под глазами свидетельствовали о том, что он, вероятно, не будет намного эффективнее. На этот раз, когда Хонджун был готов записывать, он сказал себе, что это к лучшему. Пока он боролся со своей замочной скважиной, он не видел, чтобы Чонхо пошел дальше того, что можно было бы назвать гостиной. Его квартира состояла из расплывчатого дверного проема со шкафом, сразу после входа в него была его кровать и дверь, ведущая в ванную комнату с другой стороны. Он поставил журнальный столик и пуфик у окна, а его тумбочка была покрыта серьгами, кольцами, зажигалками и разбросанными листами. Он лишь украсил часть своей стены несколькими почтовыми открытками, на обратной стороне которых ничего не было написано, просто чтобы немного помечтать, двумя фотографиями на полароидах, недавно сделанными с его друзьями, и открыткой с выставки (единственной, на которой было что-то написано) которую Минги посетил во время поездки со своими родителями. Сообщение, конечно, написано заглавными буквами. Хонджун обернулся и увидел, что Чонхо наклонился вперед, чтобы посмотреть на кучку фотографий, улыбаясь про себя. «Извини за этот беспорядок...» «Вовсе нет, это твой дом, мне нравится». Их лекция, несмотря на всю готовность Хонджуна, казалась ему бесконечной. Сан ерзал на стуле, как разрезанный червяк, до такой степени, что их лектор дошел до того, что спросил его, нужно ли ему сходить в туалет — у Хонджуна было достаточно времени, чтобы быстро зажать рот прежде, чем он услышал «нет, это просто скучно». Сонхва заглушил храп Юнхо своим шарфом, а Минги неподвижно сидел, уставившись на доску самым пустым взглядом, на который он был способен. Все они разошлись в конце урока - поход в туалет (Ёсан и Сонхва), разведывательный отряд, посланный, чтобы занять им место для обеда (Сан и Юнхо), и неторопливый курильщик, Минги небрежно последовал за Хонджуном на выход. Высокий парень не был курильщиком, но его друг легко догадался, что есть что-то, о чем он хотел поговорить наедине. — Приходилось ли тебе когда-нибудь, скажем, узнать часть информации, которая является секретом, но тебе абсолютно необходимо поговорить об этом, чтобы не взорваться, прекрасно зная, что это, вероятно, плохая идея? Хонджун спокойно выпустил дым ему в лицо. — Настолько специфично, что у меня мурашки по коже, как будто я оказался на твоем месте. Минги нервно потер затылок. — Юнхо, вчера вечером он был пьянее, чем когда-либо, и он сказал мне кое-что… Я не думаю, что он помнит. Но я помню, и я действительно не думаю, что должен знать об этом, но теперь я не знаю, что с этим делать. — Что-то… серьезное? — Да. Минги сделал паузу, а Хонджун изо всех сил старался не засыпать его вопросами. — Я не могу тебе сказать... извини, я выгляжу как идиот. Но лучше я оставлю это в себе, он, наверное, забыл, что сказал мне. Просто... как помочь другу, который не хочет принимать своё прошлое, когда ты знаешь что-то подобное? Хонджун подошел к другу и мягко ударил его плечом по руке. — Ты ведешь себя так, будто не знаешь… Пока он не будет готов поговорить об этом с нами. Или до тех пор, пока ты не почувствуешь, что пришло время поговорить об этом. Ты тонко закладываешь основу, чтобы он почувствовал, что может тебе доверять. Я не знаю, насколько это может быть сложно, и я не собираюсь заставлять тебя рассказывать мне - я просто надеюсь, что когда-нибудь смогу узнать. На лице Минги появилось печальное и жалкое выражение, и Хонджун сразу возненавидел это. Это не было похоже на его друга - ссутулившийся и смотрящий вниз, неуверенный и замкнутый. Ему почти внезапно захотелось вырвать из него все воспоминания о прошлой ночи, и трясти его до тех пор, пока у него не застучат зубы, чтобы он, наконец, сопротивлялся, даже если это означало, что на него будут кричать; по крайней мере, это больше походило бы на обычное поведение Минги. Но он сдерживался и ничего не делал, заставляя себя уважать зону комфорта своего друга. Он волновался за Юнхо. Было непросто узнать Юнхо, несмотря на очевидную доброту мальчика, похожего на большого плюшевого мишку. Он был внимательным, симпатичным и всегда в хорошем настроении, но иногда ему было трудно сосредоточиться только на чем-то одном, что иногда требовало от других людей большого терпения. Они часто оказывались вынужденными повторять одни и те же слова снова или возвращаться к совершенно неожиданному и не относящемуся к теме замечанию; Хонджуну также было очень сложно слушать, как Сан и Юнхо разговаривают вместе. Он не знал, что могло побудить его довериться Минги, даже когда он был очень пьян, но, вероятно, это было что-то трагически важное, и беспокоить гиганта так сильно, конечно, было не очень приятного. От чего, естественно, Хонджуну захотелось кричать. — Действовать так, как будто я ничего не знаю… Я могу попробовать. Никто не был настолько слеп, чтобы игнорировать очевидные чувства, которые Минги питал к очаровательному рассеянному парню, вероятно, со старшей школы, но, учитывая, что Юнхо проявлял себя лишь в редких и редких случаях, было ясно, что это все еще будет долгая поездка. — Если он однажды сказал тебе, я уверен, что он найдет способ сказать это тебе ещё раз, — улыбнулся Хонджун, — так что пока не волнуйся. Ты ничего не можешь сделать, так что наберись терпения. Однажды наступит подходящее время. Минги подарил ему искреннюю улыбку, не полную зубов с почти закрытыми глазами, как обычно, а просто поднятый уголок губ, полный гораздо большего количества чувств, чем обычно. Было странно, что они стали такими дружными, и в каком-то смысле Хонджун мог понять ворчание Чонхо. Он чувствовал в Минги абсолютное и почти пугающее доверие к нему, внезапное и непоколебимое. Он выбрал каждого из своих друзей по определенным причинам, но он полагался на Хонджуна больше, чем на кого-либо другого, ценив его особенное прошлое, чтобы давать ему советы, имеющего больше опыта. Может быть, поэтому он всегда так заботливо ему помогал, особенно с их уроками; как будто для того, чтобы выплатить воображаемый долг, когда он считал себя должником, тогда как, с точки зрения Хонджуна, именно он был должен ему. Минги из любопытства дал ему все в одночасье, помог ему открыть себя миру и помог ему обрести уверенность в себе, которую он считал потерянной навсегда. Для высокого парня тот факт, что Хонджун работал вне уроков, был на два года старше их (всего на год младше Сонхва, который поменял степень в середине курса) и большую часть своей жизни провел в одиночестве, был источником новых соображений, которые никогда не перестали очаровывать его. Он побуждал его самоутвердиться, делиться, верить в свою уникальность. Всего за год Минги стал для него больше всех похожим на лучшего друга, и Хонджун особенно ненавидел видеть это уныние в его щенячьих глазах. — Разве ты не с Чонхо? — удивился Сонхва, сидящий между Ёсаном и Саном, увидев, как они возвращаются обратно. Хонджун едва успел ответить, прежде чем увидеть, как Уён пришел — один — в то же самое время, и извинился перед ними. По-видимому, слишком осторожно игнорируя стремление Сана освободить пространство рядом с ним на скамейке. — Его тренер заставил его остаться на час дольше. Они говорили несколько минут о пустяках, об историях, стоящих за фотографиями, висящими на стене, и о том, что Хонджуну, вероятно, придется снова проткнуть себе уши, если он захочет носить на них столько стальных драгоценностей. Прежде чем взгляд, более долгий, чем другие, превратился в горячий поцелуй, который быстро привел их к стене гостиной. Жажда, которую они испытывали друг к другу, и вопиющее отсутствие друг друга, которое грызло их в течение многих дней, можно было почувствовать в кулаках Чонхо, хватавших Хонджуна за волосы; и в стремлении рук последнего прокрасться под одежду, нетерпеливо, чтобы вновь ощутить атласно-мягкое золото кожи пловца. Их дыхание смешалось в беспорядке, когда Чонхо позволил трясущемуся Хонджуну расстегнуть ремень. «Что ты делаешь…» — хрипло пробормотал пловец, когда увидел, что его возлюбленный позволил себе упасть на колени, его глаза были темнее, чем когда-либо. Хонджун, казалось, колебался. «Разве ты не хочешь этого?» Если он не уточнил предмет своего вопроса, было очевидно, что Чонхо понял. Он сглотнул, расширив глаза. «Блять, да». Хонджун восторженно ухмыльнулся. — Могу я... все еще есть со всеми вами? — робко спросил Уён, оставаясь на приличном расстоянии от стола, и раздраженный Сан сузил глаза. Минги поднял глаза к небу, заставляя его сесть, в то время как Сонхва, естественно, отдал ему бодрящий батончик, который он изначально принёс для Чонхо. Розовый от смущения, Уён прижался к Сану, чтобы молча съесть свою закуску, в то время как последний, наконец, выглядел довольным. Сонхва и Хонджун весело переглянулись, наблюдая, как их маленькая игра стала яснее. — Спасибо, — пробормотал он, встречаясь взглядом с красноволосым мальчиком, наблюдавшим за разворачивающейся сценой с нежностью, которая постепенно сменяла его резкое разочарование, потому что все его тело и душа чувствовали, что они движутся отсюда подальше, к Чонхо. «Ты ведь не спишь?» — Хонджун поддразнил насмешливой ухмылкой, когда на самом деле он хотел только заснуть вот так, в боксерах и большой футболке, отравленной опьяняющей теплотой Чонхо. Ему ответили смехом. Он закрыл глаза и зажмурил веки изо всех сил, пока не увидел белые точки, как бы сопротивляясь бешеному сердцу. Оба мальчика каким-то образом устроились на грязных простынях его крошечной кровати, теперь Хонджун был закутан в объятия, которые не были готовы отпустить его. Он ждал, когда для Чонхо неумолимо придет время, чтобы успеть на последний поезд на ближайшей станции метро, чтобы отправиться домой и, таким образом, снова бросить его. Эта неприятная мысль была пресечена в зародыше, когда рука нырнула ему под футболку, новое ощущение, которое чуть не заставило его подпрыгнуть. «Извини, я...» — прошептал Чонхо, немедленно убирая руку. «Нет, всё нормально». И Хонджун взял его ладонь в свою, чтобы положить ее на свой живот. Он сохранил эту странную привычку надевать футболку со своими партнерами на одну ночь, которая, в конце концов, никогда не мешала ему хорошо провести ночь. Поэтому, когда он почувствовал Чонхо так близко, его охватила сильная дрожь. Пловец застенчиво позволял своим пальцам блуждать по его телу, почти затаив дыхание. Хонджун резко выдохнул, когда Чонхо остановился на круглом шраме, который обвел указательным пальцем, как будто пытаясь понять, что это было. «Сигаретные ожоги», - тихо признался Хонджун. «Кто это с тобой сделал?» - спросил Чонхо ровным голосом после короткого молчания. «Я сам». Руки пловца не переставали двигаться, как будто он побуждал его продолжать, когда он будет готов. «Моя мама никогда не зарабатывала достаточно денег, чтобы содержать нас: меня, мою сестру и свою сестру. Мы мало ели, а я был беспокойным, по вечерам едва переносил голод. Мне нужно было пораниться, чтобы игнорировать урчание в животе, поэтому я курил, чтобы подавить голод, и тушил сигареты… вот так. Я перестал с тех пор, как уехал работать и учиться в город» . Чонхо не ответил, вероятно, ему нечего было сказать. Он устроился так, что прижал Хонджуна к себе, как будто малейшее расстояние между ними могло бы ускорить их разлуку. — Ты хочешь покурить? — пробормотал он Ёсану, который кивнул и выгнул бровь. — Разве ты не куришь? — Не хочу. Они целовались до потери рассудка, пока их не прервали автоматические двери вагона. Чонхо отошел от Хонджуна перед тем, как вернуться, чтобы получить последний поцелуй, а затем побежал, не оглядываясь, чтобы прыгнуть в поезд. Рубиновый мальчик стоял секунды, минуты после того, как он уехал, постоянно воспоминая взгляд Чонхо на него, пока его увозили все быстрее и быстрее. Воздух внезапно показался ему таким холодным, а зрение таким туманным; каждый шаг домой был нелегким. Когда за ним захлопнулась дверь квартиры, и он позволил себе упасть. Лежа на простынях, от которых все еще пахло пловцом, Хонджун не мог удержаться от сопения, прежде чем приглушить свои вопли подушкой. Он сам не знал почему, но он рыдал, как ребенок, в течение десятка минут, прежде чем погрузиться в сон без сновидений; по крайней мере, это было успокаивающим.***
Чонхо был не намного выше Хонджуна, но переплетая их пальцы, последний всегда чувствовал его поддержку, как будто его держит что-то твердое, окружает и защищает, как будто он носит доспехи. Он был причалом его корабля, который не давал ему дрейфовать в серовато-синем городе, чтобы закрепить его в своих руках и не дать миру вращаться как несколько крошечных вечностей. Он мог чувствовать себя не в своей тарелке в этих отношениях, от которых у него закружилась голова, но на самом деле они предлагали ему ориентир - свет маяка посреди ночи, во время которого он привык бродить, вместо того, чтобы спать в своих кошмарах. В конце концов, он понял, как он далек от того, чтобы быть предметом жалости Чонхо, взяв на себя аналогичную роль. Он сказал Хонджуну, что тот освободил его, что он отличается от его мира, он его глоток свежего воздуха, новый оазис, который можно исследовать и использовать в качестве убежища, когда мир становится слишком тяжелым. По мере того, как в их душах росла уверенность в своих отношениях, Хонджуна поддерживали ободряющие слова Сонхва и Чонхо, который не сдерживался от улыбки, пока его щеки не заболелят, когда он смотрел на маленький рубин; они также были все менее и менее осторожными. Таким образом, когда Чонхо, не теряя времени, ускользнул вечером - он знал, что его родители отсутствовали - чтобы дождаться Хонджуна у выхода из театра с термосом, полным горячего шоколада, они не удосужились зайти в безлюдный переулок, чтобы спрятаться. Они бросились друг другу в объятия. Хонджун не знал, что пловец придет сегодня вечером. Его затуманенный усталостью взгляд заставил его заметить его присутствие только после того, как он выпустил первую струю дыма на выходе. Он тут же затушил сигарету, которую только что зажег в ближайшей пепельнице, и побежал, пересек брусчатку пешеходной улицы, чтобы повиснуть на шее Чонхо, почти заставив их обоих упасть назад в приступе смеха, который должен был выглядеть нелепо. Хонджун чувствовал себя так, будто летит, не зная, было ли это потому, что Чонхо мог держать его на себе только одной рукой, с термосом в другой руке, или это была просто физическая метафора. — Тебе следовало предупредить меня, — пожаловался он, однако, его сияющая улыбка противоречила тону, который он использовал, с нежностью смотря на него, когда его поставили на ноги. — Если ты собираешься так реагировать на каждый сюрприз, я никогда больше ни о чем тебя не буду предупреждать, — парировал Чонхо, прежде чем потереться носами, передавая термос Хонджуну. — Я думал, ты отдыхаешь. Должно быть, утомительно приходить сюда, чтобы удивить меня, идиот… — Отдыхать перед соревнованиями не означает лежать в постели, глядя в потолок по восемь часов в день. Я слишком скучал по тебе, — сказал Чонхо с ухмылкой и блестящими глазами. Хонджун провел рукой по своей красной, как щеки, челке. — Когда ты выиграешь, у нас будет все время на это… ты обещал, не валяй дурака. Лицо пловца посерьезнело, и он снова бросился прижать к себе своего парня. Его нос прижался к толстой ткани свитера, пахнувшей печеньем со вкусом апельсина, и Хонджун почувствовал себя легче, несмотря на очевидное отсутствие энтузиазма (которое было дискредитировано его спринтом, когда он увидел Чонхо). Он изо всех сил пытался поверить, что если они не виделись часто, то это было по уважительной причине и что все эти усилия приведут их только к будущему их отношений и достижениям Чонхо в колледже, вдали от его отца. Помимо постоянного отсутствия друг друга, можно было добавить к стрессу потерю времени в одиночестве в бассейне, а также вечеров, проведенных за тренировками команды по плаванию. Как ни странно, Хонджун не проводил столько времени в одиночестве в течение длительного времени, в любом случае слишком уставший от работы, чтобы тусоваться с Минги и остальными после, и он знал, что Чонхо знал об этом. Вероятно, это была причина, по которой он решил принести эту жертву ради него - но если им пришлось пережить трудности, Хонджун должен был, по крайней мере, дать им смысл. Он был в ужасе от простой идеи, что Чонхо может проиграть на региональных соревнованиях, которые пройдут менее чем через две недели. Тейперинг был периодом, в течение которого пловцы сокращали свои тренировки, чтобы сосредоточиться на более важных периодах отдыха, чтобы стереть негативные эффекты интенсивных тренировок. Если в плавательном клубе колледжа тренировались не так, как профессиональные пловцы, то это не относилось к случаю с Чонхо и его двумя тренировками каждый день. Так что Хонджун без труда поверил, что все это свободное время было многим для него, хотя, судя по тому, что он узнал однажды за обедом, Уён максимально использовал это время, рисуя обнаженные тела, используя своего лучшего друга в качестве модели. Эта информация заставила Сан впервые в жизни покраснеть, в то время как Хонджун чуть не пролил кофе, смеясь, когда он представил себе эту сцену. Мысль снова пришла ему в голову, он оторвал лицо от груди Чонхо, намереваясь прошептать ему на ухо, что он, очевидно, хочет увидеть наброски Уёна, когда голос, который он не знал, остановил его: — Чонхо? Что ты здесь делаешь? Названный человек практически застыл на месте, когда услышал женский голос, зовущий его. Все его тело напряглось от беспокойства, он не отводил взгляда от Хонджуна, который бросил взгляд назад и нахмурился, его губы сжались в тонкую линию. — Не паникуй, доверься мне. — Что? У Чонхо не было времени, чтобы получить ответ на свой вопрос, когда он получил впечатляющую пощечину. Он не мог понять, что это действительно его Хонджун только что ударил его, что голос маленького мальчика эхом разнесся по улице, громче, чем он когда-либо слышал: — Ты действительно думаешь, что никто не видел, что ты целовался с Йери каждый раз, когда мог? Пловец так широко открыл глаза, что оба мальчика подумали, не выпадут ли они из орбит. — Ты притворяешься мертвым каждый раз, когда мы звоним тебе, потому что всё, что тебя волнует, - это твоё гребаное соревнование и эта чёртова сука? Когда челюсть Чонхо серьезно угрожала упасть на землю, Хонджун снова ударил его по руке, очень быстро прошептав: — Давай, сделай что-нибудь, импровизируй! А затем он возобновил свое выступление, достаточно впечатляюще, что в нескольких метрах от него мать Чонхо потеряла дар речи, к которой вскоре присоединился ее муж, который наблюдал за происходящим, приподняв брови. Придя в себя, Чонхо покачал головой, схватив Хонджуна за плечи, изо всех сил стараясь выглядеть агрессивно, не причинив ему вреда. — Отвали, окей? Мне нечего тебе говорить или делать с тобой, так что перестань преследовать меня повсюду, продолжай воображать вещи вдали от меня! Хонджун озорно улыбнулся под неряшливыми красными прядями, прежде чем яростно - судя по всему - вырваться из рук Чонхо. Последний продолжал ругать его более громко, приходя в ярость находясь под впечатлением, что он разговаривает со своим отцом, а не со своим возлюбленным, который самым умным образом спас его из этой ситуации. — Я здесь, чтобы побеждать, я не хочу больше тебя видеть, убирайся из моей жизни! Вторая пощечина обожгла его щеку, Хонджун подавил чувство удовлетворения, которое ощущал как будто он герой фильма, но не знал, что чувствует ещё. Как будто он покинул свое тело, наблюдая, как сцена разворачивается у него перед глазами, как если бы он не был одним из актеров. Он легко догадался, что мимолетная влажность глаз Чонхо не была вызвана пощечиной, так как он разделял его отвращение к клевете, которую они бросали, не слушая друг друга. Его сердце разбилось, но он почувствовал себя воодушевленным, когда бросил вызывающий взгляд на отца Чонхо, прежде чем остановить драку, развернуться и уйти. Если он производил впечатление, что проиграл эту битву, это было для того, чтобы выиграть войну. «Спокойной ночи, Йери», - послал ему Чонхо в тот же вечер, и Хонджун разразился смехом, потягивая остатки горячего шоколада из термоса, который он забыл отдать.***
У него никогда не было такой мотивации наверстать упущенное из-за задержки с учебой с тех пор, как ему пришлось абсолютно не думать. Хонджун обычно терял сознание от истощения, когда во время семестра шел домой, прежде чем просыпаться в панике в последние два каникул перед финальной неделей. Ему всегда повезло, что он мог рассчитывать на Минги, который давал ему свои записи, и Сонхва, который расспрашивал его, воодушевленный объятиями Сана и чашками кофе Юнхо (Ёсан иногда был даже милым). Он всегда рассматривал отношения и, тем более, идею влюбленности как пустую трату времени, что-то, что может вторгнуться в его и без того загруженную повседневную жизнь; но когда он заставил себя не думать о Чонхо, он был более продуктивным, чем когда-либо. — Ты… Хонджун… Юнхо указывал на него дрожащим пальцем с испуганным лицом. — Что? Мальчик почувствовал, что дрожит, ему пришла в голову мысль, что Юнхо боялся пауков и что в его волосах может быть один. Он прыгнул на месте, обеспокоенно потирая голову. — Хонджун, боже мой… — ЧТО? — Ты сделал... карточки? Молодой человек швырнул пенал в голову своему другу, который уже смеялся до безумия, за ним последовал такой же громкий Минги.. Хонджун сердито надул лицо и схватил Сана за руку, с достоинством притворившись, что прячется. Его друг обнял его в ответ, вонзив ногти в кожу; Хонджун заметил, что Сан наблюдает за входящими в здание Чонхо и Уёном. Хотя он был ошеломлен реакцией мальчика, как будто он был напуган Уёном (что не соответствовало его предыдущим выводам), ход его мыслей был прерван Чонхо, который жестоко схватил его за руку и оттащил на несколько метров, за кофеварку у лестницы, подальше от чужих взглядов. Хватка пловца, заменившая руку Сана, заставила кожу Хонджуна покалывать, он скривил лицо и собирался возразить, прежде чем он уткнулся в толстовку Чонхо, плененный и немой. Ему потребовалось несколько секунд, чтобы понять, что Чонхо хватался за него больше, чем прижимал к себе, как будто его трясло. — Чонхо… Чонхо? — пробормотал Хонджун, не зная, как действовать. Ему ответили всхлипом. — Чонхо, что происходит… — спросил он, касаясь рукой его спины, надеясь успокоить его прикосновениями. — Ты этого не заслуживаешь, — в конце концов, пробормотал его парень тихим голосом. — Не заслуживаю чего? Прошло несколько секунд, прежде чем Хонджун получил ответ. — Меня. Наступила минута тишины, прежде чем маленький мальчик с рубиновыми волосами почувствовал, как его охватывает отвращенная дрожь, и он прижался к Чонхо еще ближе. Внезапно мир замер, и воздух царапал его лицо, если это не было дыханием его возлюбленного на его коже. Этот не было похоже на его нервный срыв, но и не было похож на расставание; поэтому Хонджун терпеливо ждал в их импровизированном убежище, пока Чонхо выскажется. — Я устал прятаться, мы не должны были начинать это. Сегодня вечером я пойду домой и скажу правду папе, — пробормотал он в бледно-зеленый свитер другого. — Вздор, — сухо заявил Хонджун, — я ни за что не позволю тебе это сделать. — И мы не можем снова ругаться. Едва Чонхо закончил фразу, и ее заглушило рыдание. Он глубоко вздохнул, поднял голову и посмотрел в потолок, надеясь успокоиться. — Я не заслуживаю того, что ты для меня сделал, и... — Чонхо, ты сейчас не плаваешь. Перестань говорить о том, что я заслуживаю, как будто я медаль, которую ты обманом выиграл. Хонджун встал на цыпочки, чтобы погладить Чонхо по волосам, желая замедлить дыхание, которое стало прерывистым из-за беспокойства и вины. В его голосе не было ни малейшего упрека, когда он продолжал говорить. — Ты боролся за меня, ты пришел за мной, ты поймал меня и защитил меня... И ты не представляешь, насколько лучше ты сделал мою жизнь. Он изо всех сил старался сохранять ровный голос, чтобы оставаться плечом, на которое пловец мог опереться, потому что это именно то, в чём он нуждался, чтобы встать на ноги. Было странно видеть, что Чонхо впервые понадобились слова, которые Хонджун никогда не говорил с тех пор, как они встретились, довольствуясь тем, что принял Чонхо в своем пространстве, когда он попросил войти. Было неуместно видеть его таким маленьким, сдерживающим слезы, в двух секундах от того, чтобы сдаться и позволить всему закончиться; это было необычно, потому что предполагало абсолютное доверие, уверенность в том, что Хонджун будет здесь, чтобы поймать его и помочь ему подняться. Шептать ему на ухо слова, в которых он нуждался, которые были такими же утешительными, как прятаться под одеялом, чтобы чувствовать себя в безопасности. Пловец теперь полностью опирался на него, его глаза были закрыты, его лоб прижался к плечу, что делало их почти одного роста. — Мне очень жаль, Джуни. — Послушай, я знаю, что ты чувствуешь, будто вынудил меня принять эти отношения, но это неправда. Чонхо, эта стипендия важна для тебя, плавание важно для тебя, и ты важен для меня. Я думал, что если я сделаю это для тебя, это будет пустой тратой времени, но это неправда. Я хочу тебя видеть, я хочу лучше питаться, я хочу готовиться к своим занятиям, чтобы проводить время вместе, не беспокоясь ни о чем другом. Я хочу, чтобы ты проводил время с нами в кампусе, чтобы мальчики могли помочь тебе подготовиться к выпускным экзаменам, если тебе это нужно, потому что ты должен добиться успеха, мы должны продолжать сражаться. Потому что мы должны остаться вместе. Чонхо, вероятно, шокированному, потребовалось несколько секунд, почти целая минута, чтобы поднять голову и окунуться в глаза Хонджуну, обнаружив в нем всю искренность, в которой он нуждался, чтобы поверить в слова, которые ему только что сказали. Тот, кто поменьше, улыбнулся, несмотря на то, что чувствовал, что теряет равновесие из-за того, что его сердце угрожало сломать кости его грудной клетки. Он положил ладони на лицо Чонхо, разводя пальцы, как перья птицы, готовой взлететь, и прошептал хриплым голосом: — Потому что я люблю тебя. При других обстоятельствах он бы посмеялся над тем, как глаза Чонхо чуть не выпали из орбит, но в этот момент у него почти не было времени осмыслить то, что их губы уже соприкасались. Их поцелуй не был солёным, как в романах; не было ничего отличного от их обычных поцелуев, и это было то, что сделало его таким особенным. Они были прижаты к кофеварке, больше не поддерживая друг друга, слились вместе, как единое целое из красного и золотого, уступив место тому, что сейчас было более нормальным, чем что-либо между ними, но на этот раз полные уверенности, что они сделают что угодно, чтобы так всё и оставалось.