Несчастье

Сюэ Ян не мог вспомнить, как он отключился. Кажется, в какой-то момент сознание просто его покинуло, оставив в одинокой и мучительной темноте, в полной неизвестности. Когда он очнулся, боли не было. Не было ни тошноты, ни головокружения, ни с трудом переносимого голода. Тело будто вовсе перестало реагировать на поселившегося внутри паразита. Догадавшись, в чём было дело, Чэнмэй с опасением посмотрел на свою постель: ни следов крови, ни чего-то, что напоминало бы о событиях вечера, не было. — Несчастье, ты растворилось, что ли? — подумал Сюэ Ян, а затем осмотрелся. Даочжан спал неподалёку и выглядел до отвращения умиротворенно. Конечно, не ему же пришлось пережить то, что было во много раз страшнее ночной охоты. Такой святоша бы точно загнулся. А он, Сюэ Ян, выдержал. Ещё и паразита, кажется, за собой вытянул. Последнее было совсем не обязательно. — У меня родится нечто страшное, — пронеслось в его голове. Кто мог выдержать такое и остаться невредимым? Хотя… Если у него теперь десять рук будет вместо двух? Или не будет совсем? Стоп. Что значило это внезапно вылезшее «родится»? Куда это несчастье рождаться собралось? Думал, ему рады будут? С распростёртыми объятиями встретят после того, как проведут мучительные часы с ощущением разрыва всех внутренних органов? Даже не надейся, несчастье. Сюэ Ян просто хотел собственноручно от него избавиться, без лишних эмоций. Он не испытывал чувств к своим жертвам, и беспардонно поселившемуся в нём существу придётся с этим смириться. Чэнмэй смотрел на Синчэня с заинтересованностью. Спал даочжан или нет? Что вообще можно было разобрать за этой повязкой? Сюэ Ян был уверен: настоящему праведнику негоже носить подобный атрибут. Это как-то… Нечестно. По отношению к нему, разумеется. Вдруг святоша решит сокрыть злые намерения за белой повязкой? Глаза — зеркало души, а когда их нет… Получается что-то нехорошее. Мог ли Сяо Синчэнь быть бездушным? Конечно. Безглазым же мог. Как бы иначе он таким подлым образом досаждал своей заботой? — О, пошевелился, — мысленно отметил Сюэ Ян, когда до этого не подававший признаков пробуждения даочжан повернулся на бок. Чэнмэй продолжал смотреть на него и не переставал удивляться: Синчэнь точно должен был родиться омегой. Такой утонченный и хрупкий, во сне он выглядел ещё более беззащитным. Его одновременно хотелось защищать и ненавидеть всем сердцем — за то, насколько идеальным он был. Не мог такой быть отцом непрошенного ребёнка. От даочжана не вышло бы зачать такую подлую тварь, так и норовящую что-нибудь испортить. Как Сюэ Яну нужно было смириться со своей низостью и подлостью, когда рядом почти всё время находилось это совершенство и дышало с ним одним воздухом? Как надлежало поступить, если менять что-то в себе казалось слишком тяжёлой задачей? В последнее время его голова отказывалась решать что-то более сложное, чем вопрос базовых потребностей. Неужели это несчастье действительно бессовестно тянуло из него все соки? И это в благодарность за всё ещё сохраненную жизнь? Могла ли эта ещё толком не оформленная субстанция специально над ним издеваться? Специально подставлять, вызывая тошноту, тягостную усталость или боль, специально срывать все планы, вынуждая оставаться дома? Да что там вообще может действовать? Просто питается и живёт, чтобы жить, попутно отравляя существование своему, вроде как, родителю. Может быть, в существовании этого комка клеток был какой-то толк? Сюэ Ян мог чувствовать себя не так плохо, зная, что рядом, вернее, слишком рядом находится что-то ещё более подлое, чем он сам. Да, несчастье точно пошло в него. Если бы оно имело возможность родиться, то только точь в точь похожим на своего папу. Папа… Применять это слово к себе казалось Чэнмэю чем-то совершенно неправильным. Когда это наказание умрёт, разве станет он бывшим папой? Что это вообще такое? Разве можно называть столь тёплым и душевным «папа» того, кто постоянно желает смерти своему ребёнку и в деталях представляет жестокое убийство? — Не убийство, а восстановление справедливости и здравого смысла, — вслух поправил себя Сюэ Ян. — А-Ян? — Синчэнь сел на постели и повернул голову в его сторону. Как всегда безошибочно, человек без глаз. — Снова рано проснулся? Доброе утро. — Это ты слишком долго спишь, даочжан, — ответил Чэнмэй, не переставая надеяться, что святоша не потребует объяснений, услышав страшное для себя слово «убийство». Почему он всегда замечал всё самое ненужное? — Прости, — даже слегка смущённо проговорил Синчэнь. — За что ещё извинишься? — спросил Сюэ Ян. — Прости, что проснулся, да? — Тебе, наверное, было тоскливо одному, — предположил Синчэнь, облачаясь в повседневные одеяния. — А с тобой прям веселее стало, — посмеялся Чэнмэй, — ты же душа компании, даочжан. — Между прочим, я действительно могу поддержать разговор, — будто обиженно произнёс Синчэнь. И кто мог предположить, что в их союзе должен был появиться ещё один ребёнок? — Конечно. Разговор о нравственности и справедливости, — отметил Сюэ Ян. — Немного не моя тема, нет? Сяо Синчэнь тяжело выдохнул и с привычной осторожностью вышел на улицу. Наверняка он сейчас думал о том, какой отвратительный человек живёт с ним под одной крышей. И пускай думает себе. Пока он продолжал находиться здесь, всё шло, вроде бы как, неплохо. Тем более, негоже обижаться на правду. Вскоре Сюэ Яну наскучило сидеть в одиночестве и считать навязчиво мелькающие в голове скверные мысли. Поднявшись на ноги, он прислушался к своему телу: низ живота легко стянуло, а в сердце сразу же появилось беспокойство. Нет, разумеется, Чэнмэй не переживал за сидящего внутри паразита — просто совершенно не хотел повторения недавних событий. Если даочжан станет участником такого действия, отходить будет ещё неделю, а этого допустить было никак нельзя. — Ты теперь всегда так будешь, несчастье? — подумал он. — Ни себе жить не дашь, ни мне? К постели меня приковать решил, да? Чтобы я точно ничего не удумал? Помимо то и дело возникающего физического дискомфорта, Сюэ Яна беспокоило собственное душевное состояние. С каких пор он стал настолько правильным и чувствительным? Неужели на нём так сильно сказывалось общество глупого даочжана? Чэнмэй всегда был наилучшим образом приспособлен к жизни: за годы бродяжничества и плевков в спину всякая наивность оставила его, придав характеру силу и стойкость. Сяо Синчэнь же, по мнению Сюэ Яна, был стойким лишь в собственной глупости. Как можно настолько доверять всему, что слышишь? Если бы не его общество, праведник даочжан бы давно лишился не только глаз, но и жизни. Чэнмэю казалось, что обидеть и глубоко ранить этого святошу могла любая мелочь. Так что же мешало ему пользоваться добротой своего сожителя? Тем более, когда тот готов был ради него, без преувеличений, на всё. Сейчас Сюэ Ян вполне мог позвать даочжана к себе, притвориться страдальцем, пожаловаться на боль в животе и получить всё, что желает. Однако почему-то он продолжал в одиночку справляться с происходящим кошмаром и избегать любых попыток помощи со стороны Синчэня. Может быть, дело обстояло в том, что Сюэ Ян желал лишь чувствовать себя равным своему партнёру? Стать таким же неприспособленным к жизни дураком, чтобы просто ощутить себя, наконец, счастливым? Глупые всегда выглядят счастливыми. Им не нужно понимать. Им нужно чувствовать и вдыхать настоящий момент полной грудью. Сюэ Ян начинал понимать, что в их паре полным дураком был вовсе не скромный и вежливый Сяо Синчэнь.