Несчастье

— Сяо Синчэнь, — произнес Сюэ Ян, выйдя из дома, — почему тебе так нравится всем своим видом показывать, насколько ты лучше меня? — Что? — на лице Синчэня отразилось искреннее недопонимание. Он повернулся на звук голоса, и Сюэ Ян почти почувствовал на себе его взгляд — А-Ян, ты… — Вот снова, — продолжил Чэнмэй, чувствуя, как по коже пробежал холодок, — я к тебе с претензией, собираюсь, возможно, поругаться, а ты бессовестно всё сглаживаешь, выставляя меня дураком. Выдержав несколько секунд молчания, джаочжан улыбнулся и любезно указал на место рядом с собой: — Присядь, — искренне произнес он, — тебе нужно отдохнуть. Сюэ Ян почувствовал горечь, идущую из самого сердца. Она, кажется, пронизывала его всюду: текла по каждому меридиану и толстым слоем ложилась на язык, обращаясь в совершенно неуместные слова. Именно сейчас нужно было заставить себя молчать. Молчать, чтобы вновь ничего не испортить. Сейчас Сюэ Ян больше всего хотел, чтобы Синчэнь накричал на него, обвинил в прошлых, настоящих или даже будущих прегрешениях, сорвался, потерял свою светлую маску и дал, наконец, почувствовать себя комфортно. Так, как было всегда. Грязным, ненавистным и падшим. Чэнмэй хотел увидеть на лице даочжана хоть какую-то привычную эмоцию. Вместо этого тот любезно приглашал его сесть рядом, будто не чувствуя отвращения от присутствия неподалёку такого отброса. За свои мысли и изначальный настрой, Чэнмэй ощутил настоящий стыд. Он принял предложение Синчэня и сел рядом с ним, заметив, что сделал это с небывалой аккуратностью. Взглянув на умиротворенное лицо даочжана и почувствовав исходящее от него спокойствие, будто передающееся на расстоянии, он тихо проговорил: — Извини. Голос дрогнул. Дрогнули колени и кончики пальцев. Какое отвратительное слово — будто сотканное из всего самого нелепого, что может предложить мироздание. Однако Сюэ Ян был вынужден признать: послевкусие оказалось сладким. Даже более приторным, чем нарочитая ласковость даочжана. Ещё слаще было замешательство, коротко мазнувшее по лицу Синчэня. Признается ли, что не ожидал столь высоких слов от столь низкого человека? Признается же, да? Сюэ Ян, зная, что даочжан никогда его не увидит, пристально смотрел на вновь ставшее приветливым лицо, ища ответ на свой вопрос. — Ты самый прекрасный человек из всех, кого я знал, — произнес, улыбнувшись, Сяо Синчэнь и разрушил всё, что Чэнмэй построил в своей голове. Сюэ Ян понимал, что даочжан врёт. Сюэ Ян хотел верить в то, что услышанное было ложью, потому что не мог решить, что будет делать, если сказанное окажется правдой. Как сможет он вынести возложенную на него ответственность? Как сможет, будучи грязным бродягой без принципов, стать действительно хорошим для того, кто поверил в его чистое нутро? — Неужто совсем ни с кем не общался, даочжан? — отшутился Чэнмэй. Язык не складывался в простое человеческое «спасибо». — Видел и знал многих, А-Ян, — ответил Синчэнь, — но с каждым днём всё больше радуюсь тому, что наши дороги пересеклись под Небом. — Ну хватит, — прервал его Сюэ Ян, обнажая затронувшее душу смущение, — заканчивай свои брачные песни. — Мы редко говорим по душам, подумал, что сейчас настало подходящее время, — отметил Синчэнь. — То есть без этого несчастья ты бы дальше отмалчивался? Я был бы лишён и взгляда, и голоса? Или я был менее прекрасным для тебя? — Чэнмэй почувствовал, что сказанное задело его. Не признаваясь себе, в глубине души он всё же смог поверить искренним словам Сяо Синчэня. — Тогда кому ты говоришь эти слова? — Я говорил о том, что мы давно не сидели вот так, один на один друг с другом, без спешки и срочных дел, — сказал даочжан. — Однако я очень рад, что ты думаешь о нём. — На моём месте ты бы тоже думал о нём. Как не думать, когда такое происходит? — ещё больше смутился Чэнмэй. — Спасибо тебе. За него и, главное, за себя. Сюэ Ян судорожно вдохнул и не сумел выдохнуть сразу. Воздух будто застрял где-то в горле, не желая проходить дальше. Его…поблагодарили? Чэнмэй ощутил внутри себя нечто совершенно новое: будто до этого замороженное внутри чувство открылось для него. Чувство, совершенно не похожее на те, которые он испытывал ранее. Он не мог сравнить его с чем-либо: судьба никогда не представляла ему шанса прикоснуться к чему-то столь нежному и легкому. Сейчас он не ощущал привычного скрежета, раздававшегося в груди. На его место пришел приятный трепет. Не имея сил и желания с ним бороться, Чэнмэй придвинулся ближе к Синчэню и, секунду поколебавшись, положил голову ему на плечо. Он не боялся, что его оттолкнут или осудят за внезапный порыв чувств. В конце концов, он носил в себе это несчастье! Даочжан не мог не учитывать это, раз как курица-наседка носился с этим паразитом, — думал Сюэ Ян, одновременно с этим ощущая, как к щекам приливает кровь. Синчэнь теснее прижал его к себе, пригладил выбившиеся из прически пряди и оставил на макушке невинно-робкий поцелуй. Сюэ Ян прикрыл глаза, ощущая такое желанное умиротворение.

***

Дни шли один за другим. С того момента, как Сюэ Ян узнал о своей беременности, — скорее, он бы назвал её обремененностью — закаты и рассветы слились в нечто единое и неразделимое. Вечер плавно переходил в ночь, а та — во встречающее ясным солнцем утро, не приносящее никакой радости. Редкие проблески счастья делали лишь больнее, давая ложную надежду на светлое продолжение. Суетящийся вокруг него Сяо Синчэнь, будто норовящий окончательно довести ситуацию до пика своей заботой, добавлял происходящему какой-то неприятной комичности. Будто всё было хорошо и одновременно настолько плохо, что хотелось выть от отчаяния. Несчастье, имя которого так и осталось для Сюэ Яна связанным с нестерпимой обидой и болью, продолжало расти и, кажется, начинало выпирать. Чэнмэй заметил, что привычная одежда стала теснее, а движения — скованнее. Он то и дело разглядывал свой живот, отмечая каждое изменение. Неужели, когда пройдет ещё немного времени, и его брюхо вылезет на всеобщее обозрение совершенно похабным образом? Отвращение к своему телу, только-только ослабевшее после происшествия, перевернувшего жизнь, вернулось и с новой силой донимало его и так уставший от негатива разум. Он, вроде бы, и понимал, что при таком положении нормально меняться, но внутри что-то всё равно противилось любому напоминанию о сидящем в утробе паразите. Сейчас Чэнмэя, вопреки здравому смыслу — что вообще в нём осталось здравого за этот период — беспокоил ещё один вопрос: что скажут люди? Ему-то как с гуся вода, привык к осуждениям и перешёптываниям за спиной, но праведник Сяо Синчэнь, если выйдет в свет с брюхатым омегой без метки под руку, точно не скоро оправится. А метку… Сюэ Ян не хотел. Не из-за собственного упрямства и независимости, а из-за его же, проклятого святоши высоких моральных принципов, спокойствия. Чтобы знал и, если пожелал, мог уйти; знал, что с опустившимся безнравственным грешником ничего не связывает, кроме ребёнка, растущего в его утробе. Чужого ребёнка. Об этом Синчэню ещё предстояло услышать. Сюэ Ян всё тянул и тянул, будто боялся, что даочжан тут же сбежит, оставит и не вспомнит уже никогда о том, что был в его жизни когда-то такой, «самый прекрасный человек из всех, кого он знал». Будто хотел носить на себе эту чёртову — ангелову — метку и стать, наконец, чьим-то. Быть где-то нужным и кем-то признанным. Быть к кому-то причастным, а не пусто болтаться на краю любого из приличных обществ. Примкнуть уже к чему-то осознанному и похожему на правдивую жизнь, в которой, вообще-то, есть не только тёмная сторона. Однако Чэнмэй также — пускай в глубине души и не признаваясь себе самому — хотел для Синчэня лучшего будущего. Чтобы три поклона, красные одеяния и всё как у всех. Чтобы поздравления от знакомых, торжество и «какая красивая пара». Чтобы не «паук сплёл свою паутину и заманил в неё прекрасного мотылька». Чтобы от человека, подарившего ему всё, наконец, отстали. Сюэ Ян прокручивал всё это в своей голове и не мог поверить, что действительно влез во всё это по собственной воле. Что мешало тебе, безумный, сразу во всём признаться и отпустить ситуацию? - обратился он к себе. Что мешало не придумывать глупые планы, а сознаться во всём на месте? Что? Чэнмэй расстроенно посмотрел вниз, где глаза вновь наткнулись на выпирающие одежды. Это несчастье действительно его преследовало. Даочжан, то и дело пытающийся прикоснуться к животу своими пугающе костлявыми пальцами, каждый раз терпел поражение: Сюэ Ян и подумать не мог о том, чтобы позволить ему дотронуться. Ещё не хватало привязаться к этим ласкам и начать скучать по ним, когда паразит, перемолотый на части, будет гнить где-то снаружи. Не хватало дать привязаться к нему и даочжану. Чувствительному и нежному даочжану, тяжело переживающему потери. Он всё это время смиренно ждал момента, когда существо, задержавшееся внутри на непозволительно длительный срок, дорастет до н у ж н ы х размеров. Всё давно было готово и, будто затаившись, ждало подходящего момента. Момент настал. До свершения плана, вынашиваемого Сюэ Яном столь долгое время, оставались неполные сутки.