Несчастье

После впервые за долгое время сытного завтрака Сюэ Ян, наконец, почувствовал себя довольным. Его жизнь за несколько месяцев свелась к еде, сну и ненависти. Потребность в последнем, кажется, жила в нем с самого детства. Сейчас его беспокоило лишь лёгкое потягивание внизу живота, но это недоразумение легко можно было игнорировать. Потерять палец было страшнее. Потеря этого злосчастного пальца — самое отвратительное, что с ним случалось. Вдруг Сюэ Ян ощутил несколько пинков, заставивших дрожь пробежать по телу. — Ты страшнее, чем палец, — подумал он, коснувшись живота в попытке успокоить разбушевавшееся несчастье. Рожать нового человека с мыслью о том, что он самое страшное наказание, ошибка, рок и вечное напоминание об ужасном, даже Сюэ Яну казалось бесчеловечным. Он слишком долго жил в статусе всеобщего проклятия и не желал — какому-никакому — продолжению себя подобной судьбы. Убил бы — и готов. Нет же, нужно было вот такого дождаться, когда уже все всё чувствуют и зря мучаются. Может, даочжан, который так и норовил спасти «невинного малыша», — Сюэ Ян скривился при этой мысли — на самом деле, жуткий садист, любящий наблюдать двойные мучения? — Как этот грубиян может столько есть? — вдруг подала голос а-Цин. — Бедный даочжан, наверное, и миски себе взять не успел! — И тебя сожру, если много болтать будешь, — огрызнулся Сюэ Ян, — твой благородный даос впервые смог найти нормальной еды, порадуйся за него. — Нашёл бы сам, если умный такой, — фыркнула а-Цин, забавно надув губы. Она ведь тоже никогда не узнает, насколько нелепо выглядит? — А я и нашёл. Только Синчэню не пришлась по душе человечина, — посмеялся Сюэ Ян, глядя на вмиг изменившееся лицо Слепышки. Девочка обиженно встала и, пусть и неуверенно, гордо вернулась в дом. Сюэ Ян посмотрел на довольного Синчэня, чьё лицо светилось отвратительной благостью. Тот действительно съел лишь одну неполную миску овощей, но выглядел счастливым. Сюэ Ян не любил это выражение — от себя сразу становилось ещё более тошно. Чтобы, наконец, сбить вдруг повисшую в воздухе атмосферу древнего храма Небесных божеств, Сюэ Ян вдруг заговорил: — Ты сам-то наелся, праведник? — Конечно, — улыбнулся Синчэнь, точно не ожидавший такой заботы. — Да чем ты там мог наесться? — упорствовал Сюэ Ян. — Тощий такой, жуть. Или это мне после своего брюха кажется? Синчэнь несколько обеспокоенно ощупал себя в районе талии. Сюэ Ян, заметив его замешательство, рассмеялся: — Думаешь, брошу тебя, тощего? — Не думаю, а-Ян, — ответил смутившийся даочжан. — Ты не такой, каким пытаешься казаться. — А зря не думаешь, — отшутился Сюэ Ян. В животе затянуло сильнее. Он ненадолго прервался, а затем, будто что-то осознав, продолжил, — а каким это я пытаюсь казаться? Ты на что намекаешь, а? Ага, даочжан. Знаем, проходили. В очередной раз Сюэ Ян убедился, что выглядит в мыслях Синчэня отвратительной падалью. А ведь он даже не полагал, что можно вести себя иначе внутренним ощущениям и притворяться чем-то чуждым. — Ну, — даочжан, уже осознав, что его поняли неправильно, подбирал слова, — ты защищаешься от мира злословием и жестокостью, но я знаю, что у тебя мягкое сердце. — Не такое уж сердце и мягкое, — пробормотал Сюэ Ян, — мне вообще не нравится трогать чужие сердца, они такие противные и дерганные. Сяо Синчэнь поморщился. Сюэ Ян придвинулся ближе к нему и бесцеремонно стянул повязку с глаз. В глубине души, не признаваясь себе в этом, он ждал, что сейчас на него посмотрят глаза, которые он до сих пор не мог забыть. Глаза, которые всё ещё снятся ему в мучительных кошмарах. Глаза Сяо Синчэня были съедены зияющей пустотой. Пустотой манящей, притягивающей, но ровно до момента озарения: Сюэ Ян помнил, что стояло за ней. Помнил, кто и что привело его к созерцанию двух безобразных ран. — Сун Лань стоил того, даочжан? — едко произнёс он, чувствуя закипающую внутри злость. — Он был невероятно прекрасен, раз ты пошёл на такое, верно? — А-Ян, — прошептал Синчэнь, пытаясь выхватить у Сюэ Яна повязку, — а-Ян, тебе не нужно этого делать. — Тогда почему?! — сорвался Сюэ Ян, отшвыривая ткань в сторону. — Почему ты отдал их ему? Это он должен был страдать! Это он должен был навсегда лишиться красок этого мира, не ты, проклятый праведник, — выдохнул он, почувствовав, как тянущая боль в животе сгущается. — Сун Лань мой близкий друг, — сквозь пробивающуюся наружу боль сохранял спокойствие Сяо Синчэнь, — он пострадал из-за меня, я должен был искупить свою вину. — Ты сотворил подобное, чтобы успокоить грызущую тебя вину, даочжан? — без прежнего напора продолжал Сюэ Ян, положив руку на низ живота. — Тебе должно быть совестно за такую доброту. — Я никогда не искуплю своей вины, а-Ян, — ответил Синчэнь, — Сун Лань не возвращался так долго… Должно быть, он искал меня в своих странствиях. — Я искал тебя, глупый даочжан, — сказал Сюэ Ян, — я искал и нашёл, не потратив и пары недель. Ты и вправду думаешь, что он искренне желает видеть тебя? — У него наверняка были причины не появляться так долго, — пробормотал Синчэнь. — Какой же ты наивный, — выдохнул Сюэ Ян, когда боль немного отступила, — как ты дожил до своих лет? — Ты так часто спрашиваешь, — Синчэнь протянул руку навстречу повязке, поднятой Сюэ Яном. — Просто знал, что могу помочь миру стать немного светлее. — Да, ты смешишь всех своими детскими мечтами, даочжан. — Сюэ Ян передумал отдавать ткань Синчэню и повязал её сам. — Я спасти мир думал, когда мне было три. Но мир не смог спасти меня всего-то от одного мерзавца. — Я буду защищать вас с малышом, — улыбнулся Синчэнь, стараясь уйти от болезненной темы, — тебе не придётся мстить. Пускай Синчэнь и не мог видеть, Сюэ Ян всё равно скрыл напросившуюся улыбку. Так будет лучше. Лучше врать самому себе, что не можешь чувствовать что-то, кроме раздражения и ненависти. — Даочжан Синчэнь, этот злодей снова тебя обижает? — вдруг выбежала к ним недовольная а-Цин. — Тебя сюда как принесло? — удивился Сюэ Ян, увидев Слепышку. Он надеялся, что она не осчастливит их своим присутствием ещё несколько часов. — С тобой не хочу говорить, подлец, — ответила она Сюэ Яну. — Даочжан Синчэнь, почему ты позволяешь ему кричать? — А-Цин, — обратился к ней привычно сдержанный Сяо Синчэнь, — а-Ян не подлец и не злодей, он не обижал меня, просто говорил чуть громче обычного. — Ты даже не думай мне врать, даочжан Синчэнь! — гордо произнесла а-Цин, — я за тебя быстренько с ним разберусь! Сюэ Ян громко вздохнул, демонстрируя своё недовольство.

***

Сяо Синчэню удавалось успокаивать Слепышку всего за несколько минут: он ласково обнимал её и прижимал к себе, блаженно улыбаясь. Сюэ Ян не знал, нравится ему это или нет, но, на всякий случай, всё равно отходил подальше, чтобы не наблюдать столь противное действо. На его уход никто не обратил никакого внимания. Несмотря на терзающее душу отвращение, он не мог не признать: из праведника получился бы замечательный отец. Сюэ Ян не знал, что значит «замечательный отец», для него это звучало как что-то, лежащее вне области понимания, но по какой-то причине это выражение казалось ему подходящим.* Каково это, когда кто-то заботится о тебе из-за одного факта твоего существования? Когда покупает тебе сладости и спрашивает, как прошёл день? Что значит не пытаться добиться внимания любой ценой, прыгать по головам в погоне за заветным признанием? Как это, позволять беспокоиться о тебе, позволять чувствовать слабость в руках родного человека, который может решить твои проблемы и, безусловно, сделает для этого всё возможное? Сюэ Ян никогда не имел отца. Не помнил его рук, голоса и взгляда, который должен называться любящим. Взгляда, обращенного лишь на него. Сюэ Ян помнил плевки в свою сторону от рыночных торгашей, помнил обожание чужих губ, когда извивался в их грубых ласках, помнил слова, лесть из которых сочилась далеко за пределы формы. Никто не дарил ему безусловной теплоты. Никто не думал, что сирота, живущий от помойки к помойке, её заслуживает. Потом в его жизни появился проклятый даочжан, перевернул её, и без того запутанную и потерянную, и дал, наконец, то, чего не могли дать другие. Понял, что Сюэ Ян тоже заслуживает жить, заслуживает любви большей, чем грубая близость. Сейчас Сюэ Ян смотрел, как Слепышка, которую он сам притащил в их дом, забирала внимание даочжана, забирала то, что всецело принадлежало ему. Или не принадлежало? Усевшись подальше от навязчивых нежностей, которые отзывались в теле ползанием мурашек, Сюэ Ян ощутил, как тянущая боль вновь клубком сворачивается внизу живота. — Даже ты, тварь, не будешь со мной. Сидишь тут, потому что выгодно, — произнес он и почувствовал, как внизу разливается тепло. В этот раз не приятное тепло возбуждения. В нос Сюэ Яну ударил знакомый запах крови. Он растерянно смотрел вниз, наблюдая за тем, как внутри всё переворачивается и трепещет, как раскрывается в его чреве бутон металлического цветка. Наблюдая за тем, как даочжан входит в дом, нежно держа за руку довольно улыбающуюся Слепышку. Что-то в душе требовало подойти к человеку с приросшей к его лицу маской блаженства, оттолкнуть лишних людей и замереть, надеясь, что происходящий кошмар вот-вот закончится. В его руках точно закончится, в его руках не может быть боли и зла, в них свет, свет, свет, свет слепящий, свет горячий и обжигающий, как само солнце, его руки есть солнце, есть избавление, есть искупление и конец нескончаемой боли. Все мысли Сюэ Яна разбились об осознание, что единственной чернью, бывавшей в руках его светлого праведника, являлся он сам. Лучше бы эти руки извели его много лет назад, пока всё не зашло так далеко. — Даочжан, — из груди вырвалось что-то непривычно испуганное и смазанное. Что-то, на что Синчэнь не обратил никакого внимания. Он с м о т р е л на что-то лепечущую Слепышку, которая счастливо повизгивала и вскакивала, полная радости. Сюэ Ян не видел его глаз, девочка не видела и самого даочжана — между ними читалась действительно незримая связь, понимание и так быстро возросшая привязанность, что Сюэ Ян не успел и выругаться. Сюэ Яну хотелось захлебнуться в собственных чувствах, в собственной грязи, которая вновь всплыла на поверхность, вспененная зарождающимся счастьем, которое вновь прошло мимо него. Сюэ Яну хотелось провалиться сквозь землю, чтобы больше не чувствовать сжимающего всё внизу узла. Сюэ Яну казалось, что смешанный с землёй мизинец был знамением, был жалкой пародией на жизнь, которую ему приходилось проживать.