Несчастье

Сюэ Ян не спал. Смотрел на спящего сына, спящего даочжана, слышал тихое дыхание а-Цин и Сун Ланя, но не мог сомкнуть глаз. Звёздное ночное небо и отблески Луны плясали на ветхом полу, плясали и в тёмных зрачках самого Сюэ Яна. В горле стоял ком. Сюэ Ян пытался откашляться, но едва не разбудил весь дом. Какой же всё-таки он был проблемой. А этот немощный ведь в нём нуждался, капризничал и визжал, чтобы заполучить внимание. Он не знал и вряд ли мог догадываться о том, как произошло его зачатие. Он просто был. Был здесь и сейчас, был новой жизнью, пытающейся удержаться в этом воплощении с помощью своего неразумного отца. И даочжан… Этот глупец, кажется, вообще был от него без ума. И действительно же любил, ждал и, что Сюэ Ян особенно ценил, терпел. Все неуместные шутки, крики и срывы, напряжение и льющуюся через край злость — терпел всё, будто ничего и не происходило, будто всё шло так, как должно. А, может, так и надо было? Может, в этом и состоял секрет жизни хотя бы на «более-менее, я справляюсь»? Принять всё, как есть, никуда и ни от кого не бежать. Посмотреть на самого себя и вместо «Фу, противный, но вы такое, пожалуйста, любите» признать свои слабости и их более не оплакивать? Сюэ Ян чувствовал, как плечи сводит от неподъемного груза, но упрямо игнорировал того, кто из кожи вон лез, чтобы часть этого груза забрать и превратить в нежность лепестков цветущей сливы. Даочжан же не просто был готов помочь, он намеревался расстелить под его, Сюэ Яна, ногами всё своё существо, чтобы ему было приятнее ходить по жестоко обошедшейся с ним земле. А Сюэ Ян отталкивал, и от этого становилось тошно. Он ждал привычного и понятного общения в стиле «Ненавижу больше, чем можешь себе представить». Как в детстве, когда пальцы хрустели под колёсами телеги и смешивались с землёй, заменяя вкус любимых конфет. Как в Башне Золотого Карпа, когда у Цзинь Гуанъяо — власть и богатство, вырванные у жизни из подлых рук, а у него — годы бродяжничества, синяки и полосы на запястьях. Как когда бесстыдника Сюанъюя за шкирку выкидывают из клана, а на него — косятся с ухмылками и используют до тошноты от собственного голоса и глаз. Как когда он боится пошевелиться в присутствии — уже точно — будущего главы, но никогда не показывает вида: съедят и не подавятся, заметив во взгляде хотя бы тень страха. Как в провальных попытках тянуться к светлому и ненависти к праведникам, которым удалось. Как полный презрения взгляд живых и холодный, застывший в ужасе — мёртвых. Даочжан был другим, не тем, кого мир Сюэ Яна с лёгкостью принимал. В его мире не дарили конфет, не ласкали до дрожи в ногах, не касались с обожанием и нежностью. Не позволяли быть кем-то большим, чем бродягой с характером избалованного и жаждущего крови ребенка. — Какой же ты, даочжан, — подумал Сюэ Ян, — нелепый. И хороший, видимо. Как ты стал хорошим? Тебе действительно не было больно? Или ты, такой хрупкий и чуткий, настолько крепче меня, что справляешься со всем без тени отчаяния? Научи меня быть собой, потому что быть мной я устал. Сколько выстоит твоё терпение перед лицом моей правды? Я восхищаюсь тобой. Я хочу стать для тебя тем, кого ты заслуживаешь. Я люблю тебя. Сюэ Ян осёкся и прикрыл глаза. Казалось, сон всё больше от него отдалялся. По ощущениям, прошло несколько часов, и ребёнок зашевелился и забеспокоился, отрывая его от мыслей. Не желая будить Синчэня, Сюэ Ян не без усилий взял на руки кричащее существо и попытался его покормить. В то же мгновение ладони вспотели, а сердце, только успокоившее сумасшедший ритм, забилось с небывалой силой. Каждое движение сына вызывало дрожь. Сюэ Яну казалось, что он вот-вот потеряет сознание: липкий страх сковал его, делая совершенно беспомощным и потерянным. Всё, что ему удавалось, это хватать ртом воздух и пытаться удержаться в борьбе со вцепившейся в него тревогой. Ребёнок на руках, почувствовав неладное, заплакал, едва не вырывая из груди Сюэ Яна отчаянный крик. — Даочжан, — он смог произнести лишь одно слово, в котором видел своё спасение, — Сяо Синчэнь, — продолжал звать он, пока даочжан, наконец, не проснулся. — А-Ян, что-то случилось? — только проснувшийся Синчэнь едва мог оценить происходящее. — Мне нужно его покормить, — объяснил Сюэ Ян, стараясь дышать ровно и не показывать свою слабость ещё более постыдным образом. — И мне, наверное, нужна твоя помощь. — Моя…помощь? — переспросил Синчэнь, точно не поверив услышанному. — Ну ещё миллион раз повтори, да, — огрызнулся Сюэ Ян, — помощь, — смягчился он, — твоя. — Как я могу, — Синчэнь замолчал, подбирая слова, — помочь тебе? Я с удовольствием помогу. — Да какое тут удовольствие, — сказал Сюэ Ян, — просто это… Рядом будь. И не спи пока что. Утром поспишь, обещаю, что не буду будить. Со стороны Синчэня послышался сдавленный вздох. Сюэ Ян напрягся, пытаясь понять, что означала такая реакция. Однако вскоре сомнения рассеялись. Синчэнь осторожно приобнял Сюэ Яна за плечи и оставил поцелуй на его виске. — Я рядом, — прошептал он, — всегда. Сюэ Ян хотел было возразить, потребовать не нежничать с ним так, не давать чувствовать слабость и зависимость. Однако слова остались на языке, так и не показываясь темноте ночи. Сюэ Ян вдруг обрёл небывалую смелость, сумел увидеть и принять в себе то, от чего так долго бежал: он был уязвимым. Не по своему существу, но в данный момент. Он нуждался в заботе не меньше других, ему требовалось тепло, и за него не нужно было бороться. Даочжана не интересовали доказательства силы и достоинства, он не делил Сюэ Яна на часть заслуживающую и не заслуживающую любви. Сюэ Ян смог покормить ребёнка, в объятиях Синчэня его тревога значительно снизилась. Когда сын вновь заснул, все облегченно выдохнули: им было обеспечено несколько часов тишины и покоя. Синчэнь, убедившись, что всё хорошо, лёг и прижал Сюэ Яна к себе. В этот раз он не почувствовал привычного сопротивления. Сюэ Ян закрыл глаза, но всё ещё не мог заснуть. Мысли занимало одно желание: рассказать Синчэню правду о произошедшем в тот день. Он решил ждать до утра, но навязчивая идея не хотела оставлять его наедине с ночной тишиной, вынуждая крутиться с боку на бок и искать положение, в котором выносить эмоции будет хотя бы немного легче. — Нет, даочжан, я так больше не могу, — сорвался Сюэ Ян и потряс Синчэня за плечо, — нам надо поговорить. — Я ещё не сплю, — Синчэнь приподнялся, подтверждая свои слова. — Давай выйдем, чтобы не разбудить это Несчастье недовольное? –предложил Сюэ Ян. — А если ему что-нибудь понадобится? — заботливо спросил Синчэнь. — Не понадобится, — поспешил Сюэ Ян. Он боялся передумать, струсить и бросить начатое на полпути. Сейчас отступать было нельзя. Груз воспоминаний давил на плечи и выносить его тяжесть становилось всё труднее. — Идём уже, у тебя всегда ночь, даже не споткнешься. — Если это важно для тебя, — несколько встревоженно сказал Синчэнь. Сюэ Ян не решался даже предположить, чего тот успел надумать. — Конечно, идём. Когда они перешагнули за порог, все прочие пути померкли: звёзды освещали лишь одну дорогу. Дорогу честности и откровения, к которому Сюэ Ян готовился в течение стольких дней. Он глубоко вдохнул и заговорил. Луна отвернулась, устыженная его речами.