вишнёвые косточки

      Утром его пихали в плечо ― так, словно Билл занял чьё-то место в классе. Может, он даже сонливо бормотнул что-то типа отвли-стэн-бля ― и не сомневался, что от него получат в глаз. Пахло яичницей ― Билл недовольно заворочался-замычал-перевернулся.       ― Бииилл, ― нараспев позвали его и снова потрясли, ― подъём, засранец ты мелкий, только не говори, что мне придётся будить тебя поцелуем, я ещё не чистил зубы, так что…       Он мог бы сразу понять, кто его пихал, ― но заспался.       ― За-аткнись, Ричи.       Билл уткнулся в подушку, завернувшись в простыню с катышками, от которой пахло сыростью, ― мама бы недовольно цокнула. Ричи нихера не затыкался, продолжал нести бред про волшебный поцелуй сказочного принца, в ответ хотелось хмыкнуть, не себя ли Тозиер короновал. Но Ричи вчера за ужином накормил его досыта и оказался приветливым парнем ― и Билл промолчал.       Он повернулся на спину и тихо шшшикнул ― то ли кровать была жёсткой, то ли тело ломило от неудобной позы. Пацану вроде Билла, наконец отожравшемуся, легко пригреться на новом       ох, ебёна мать.       Он, спохватившись, распахнул глаза.       ― С-скока ща?       ― Да уж десятый пошёл, Зеф с тебя кожу живьём спустит.       я с тебя шкуру сдеру уилл клянусь       Ричи вновь взялся спихивать его со скрипящей кровати ― Билл, едва не покатившись на пол, не хотел думать, чем ― и с кем ― на ней занимались. Ричи не походил на того, кто таскал в жильё симпатичных подружек, ― с такими-то громоздкими очками.       Билл в трусах и майке заметался по вагону ― Зеф тот, кто держит обещания и хорошо помнит чужие. Он успел посмотреть на старый будильник ― а не напиздел ли шутки ради Ричи? ― свалить барахло с тумбочки, запнуться о ведро ― благо пустое ― и наскоро умыться. Тозиер ржал и отпускал дурацкие комментарии ― как думаешь зеф долго будет тебя хлестать он в этом мастер слыхал он забил так двух униформистов в прошлом сезо       заткнулся бы, а.       Билл влез в короткие штаны и подхватил из-под кровати ботинки. Постель конечно не застелил ― и бросился к открытым дверям вагона.       ― Э! ― окликнул его Ричи ― пришлось обернуться, прижав к груди ботинки в качестве щита. Билл мог использовать их и как оружие ― чуть ли не впервые так явственно ощутил, как лихо от них пёрло. ― Койку прибрать не собираешься, Джуди Гарленд?       ― Я потом!       Ричи жил в третьем с головы вагоне ― а животные, как назло, в хвосте.       Купол обступили, как партизаны, ещё несколько некрупных брезентовых шатров ― репетиционные, видать. Невзрачный, но высокий особенно выделялся, скорее всего для эквилибристов или акробатов. Билл таких видел только в комиксах ― ещё лет семь назад, когда мечтал встретить Брюса Уэйна или мужика, похожего на него.       Ботинки он решил напялить потом ― времени завязать шнурки не было. Как и мамы, которая подгоняла бы его ― как при сборе в школу, ― и Билл старался воспроизводить этот её недовольный я-вам-сейчас-устрою-мистер тон в голове. Выходило хреново ― как из сломанного радио с помехами.       Он дважды запнулся о колышки ― те ныкались в траве, ― пока бежал к вагону Тома, где должен был убраться по вчерашнему распоряжению Зефа. Может, его уже вышвырнули ― и мчаться так, словно не успевал первым кинуться в Кендускиг, смысла уже не было.       Ну нет ― Зеф лично припёрся бы в вагон Ричи ради такого ― небось рыкнул бы говорил я тебе сынок или нет?, гиперболизированный образ из детского сна, стыдно было бы, проснувшись, заорать мааа!       Слышалось весёлое ржание, топот копыт и глухой говор с южным акцентом из открытого вагона. Пахло конским потом и навозом ― сладковато и ядрёно. Билл остановился и упёр ботинки подошвами в коленки, опустив голову и тяжело выдохнув, ― ушибленные пальцы саднили-горели-щипали от влаги на траве. Наверное, ночью шёл дождь ― а Билл так крепко спал, что даже не слыхал его стук стук стук! по деревянной крыше.       ― Билл, ― Том вывел под уздцы лошадь, цокнув, когда та упрямо повела головой, ― какого хера? Ты у лошадей должен в шесть быть.       Билл выпрямился, понуро посмотрел на Тома ― и всё равно стыдливо отвёл взгляд, прищурившись от разгулявшегося ветра. Пахло скотиной и табаком ― Хилл, видно, выкурил не одну сигарету, пока дожидался. Было по-июньски прохладно, но Билл не чувствовал, тело горело после марафона от головы поезда до хвоста.       Том, одетый в рубаху с засученными рукавами ― в кармане прорисовывался квадрат спичечного коробка, подмышки влажно темнели, ― не то придирчиво, не то насмешливо глянул на ботинки Билла. И судя по его взору, одеться надо было потеплее. Шутки про Энн Сэвидж не последовало ― как могло бы от Ричи.       ― Проспал, штоль?       Билл кивнул ― из цирка, наверное, его теперь погонят. Разочаровал вдобавок Тома ― взгляд у него потемнел, но, может, из-за курева, интонация-то смягчилась ― да не грусти сынок всё образуется. Том походил на человека, который мог бы в этом заверить, ― и Билл бы не усомнился.       ― Первый и последний разок твой зад прикрою. Ступай. Я уже сам разгрёб. Но сделать это должен был ты.       ― Я п-понял, мистер Хилл.       ― Вали давай к акробатам. Искать будут, ― Том указал подбородком на дальние шатры ― разобраться бы ещё какой.       Билл всё равно кивнул ― он обещал, что будет стараться, и терпеть не мог пацанов, не державших слово, ― таких мудохали по лживым харям.       Главное, чтоб не прилетело по Билловой.       ― Не з-знаю, как…       ― Давай вали, сынок. Потом расспасибишься.       Показалось, Том хотел улыбнуться ― но сдержался, нечего, мол, малолеток поощрять за проёбы, ещё втянутся. Билл подчинился ― и дёрнул к шатрам, как-нить разыщет нужный.       ― Билл! ― Он обернулся, под ногами чиркнула трава. Том добавил: ― Без обеда.       Как же, малолеток нужно наказывать ― чтоб они лучше запомнили. Пусть назовут это дрессурой, как привыкли по-цирковому.       Акробаты оказались занятыми и неразговорчивыми ― настолько, что не упрекнули Билла за поздний приход. Его могло бы задеть, что они даже не спросили имени, ― но Билл спешил навести порядок и забил на это дело. Ему самому-то не слишком хотелось знакомиться с каждым из этих понурых крепких мужиков ― от них исходила очень хорошо знакомая Биллу энергия непринятия-отстранённости-недружелюбия ― да после войны людей нечего за это упрекать.       Репетицию он не застал ― оставалось ждать представления. Акробаты, одетые в яркие трико, бросили убери тут ― и свалили. Билл осмотрелся ― над страховочной сеткой разглядел подвесные сооружения-петли-канаты, аж голова закружилась ― и взялся намывать с мылом липкие от пота грифы да подкидные доски. Он подозревал, весь ужас работы в цирке притаился вражеским солдатом, готовился неожиданно в него пальнуть.       Арену цирка Билл не видал. Том, куривший после обеда неподалёку от купола, негромко намекнул посиди-ка в сторонке раз перекурить привалил. Билл бы и не сунулся ― ещё свежо было воспоминание об орущем Сэмюеле. Мужики таскали скамейки ― Том назвал их амфитеатром, как в «Современном экране», номера которого выписывала мама. До тех пор, конечно, пока отец не задавил её интересы «Нацией» ― и не начал цитировать пугающие Билла заголовками статьи типа «Война приходит в Вашингтон».       Билл вдруг понял, что потерял счёт времени, будто опять на Кендускиге с пацанами. Зеф, маячивший после обеда у купола, судя по всему, и не знал, что новый работничек просрался прям с утра. Том ляпнул, что если он не даст повода ― Зеф и не узнает. Билл повод давать не стремился ― но задумался, обо всём ли в цирке догадывался Зеф.       Он чувствовал себя чужим этому миру ― во всяком случае пока. Уютнее, наверное, было бы в рядах пехоты пару лет назад с винтовкой M1 Гаранд. Перестать бы грезить об упущенных подвигах и радоваться, что всё дерьмо закончилось, ― не просто так ведь Трумэн с компашкой ссал по этому поводу в уши из каждого радиоприёмника. Да Билла не радовало ― хотя бы из-за обстоятельств, против которых пришлось переть, как на исполинский бомбардировщик B-17.       Нехера строить иллюзии ― с обстоятельствами пришлось мириться-обыкать-сосуществовать, будто они кричащая чужесловье семья иммигрантов, которую подселяют в опустевшую соседнюю квартиру. Билл таких хорошо запомнил.       Меньше всего из тех, с кем успел познакомиться, ему понравились эквилибристы, делившие один вагон на пятерых. Билл бросил а как вы тут ум-умещаетесь-то? ― да в лицо швырнули вонючую тряпку. К вопросу пришлось добавить ж-жопами друг к другу притира-раетесь? ― и получить в ответ смачный подзатыльник, какие даже отец жаловал.       Оттирать надо было долго ― пол да зеркала с пятнами маслянистой краски, которой они малевали холёные рожи. Биллу не хотелось смотреть ни на одну ― только крепче сжать тряпку и с усердием отмывать грязь. Сволочи поддразнивали ― давай три получше на зеркале помада же ну ты и доходяга, ― а Билл решил помалкивать. Достаточно накосячил сегодня ― не хватало ещё развязать маленькую Гражданскую войну с этими преемниками генерала Ли.       А потом сорвался-таки и огрызнулся ― п-потому что такое дерьмо на-адо оттирать сра-азу а не ждать ма-малолеток. Показалось даже, что заткнул мудаков, ― да те, посоветовавшись гляделками, жахнули по шее ещё крепче ― откроешь пасть заика сраный отметелим так что кровью зассышь. Билл знал, что цедить из члена кровь не очень-то приятно, и замолчал.       По-страшному крутило живот ― словно в желудок впихнули венчик и взбивали взбивали взбивали. Мама так готовила чизкейк ― Биллу до того хотелось жрать, что он упивался его эфемерной приторной нежностью во рту. А потом вспомнил ― уильям оставь брату ― и сглотнул знакомую горечь.       Сигарет не было ― да Билл и не стал бы закуривать. После этого нападал такой жор, что Билл клялся ― дерьмо из Кендускига мог глотать и не давиться. Он терпел ― работа нужнее сигарет и жрачки, а Зеф из тех, кто держит обещания.       слыхал он забил так двух униформистов       К вечеру разнылись мышцы. Казалось, Билл мог рухнуть прямо на месте, уснуть ― и очухаться на следующий день в той же позе, пусть ломило бы всё тело, пусть руки немели, пусть ноги выворачивало так, что суставы трещали.       Разболелся живот и резало ладонь ― Билл таскал жестяное ведро с грубой ручкой для мытья полов в вагонах. Убрался даже в том, который принадлежал Зефу, ― и жалел, что не мог окатить его, как Бастинду, водой. Он натёр ноги ― и ботинки пришлось стащить. Билл боялся, что снимет их вместе с кожей распаренных мозолей, как носки, ― пронесло.       Ботинки он выставил при входе в вагон с тремя слонами, топтавшимися в подобии загона. Дерьма было так много, что Билл охнул ― но, несмотря на это, пожалел слонов. И может, он восхитился бы ― не каждый день встречалось подобное зверьё, ― но заебался так, что просто пялился на хоботы гармошками и занемевшие мозоли на толстых коленях.       ― Я т-тоже ноги нашмыгал, п-приятель, ― обратился он к самому некрупному, опёршись на черенок ржавых вил.       Сено больно кололо вспревшие ноги, пахло им и навозом, от Билла ― точно так же и потом. Он морщился-шипел-стискивал-зубы ― но продолжал выгребать жухлую солому. Чтобы отвлечься, решил считать заходы ― сорвался на двадцать седьмом, забыв, какая цифра следующая, даже если что-то в голове зудело тоном училки вряд ли тебя выпустят из школы денбро.       Да пошла ты, сука, ― теперь и школу-то небось закрыли, с тех пор как Билл высидел там свой последний урок.       Он стаскивал сено в тачку снаружи, которую кто-то из униформистов велел откатить на свалку. Билл старался не думать, что придётся раскидывать свежее, ― и без того еле сдерживался, чтоб не зареветь       уильям ты сильный мальчик       но всхлипнул       даже почти мужчина       и с гулким выдохом успокоился.       т-терь я за вас от-отвечаю       Ха, пора бы учиться стоять хотя бы за себя ― чуть не разнылся из-за слоновьего говна.       На закате было прохладно ― как всегда в начале июня, хоть и солнце хорошо садилось, обещало завтра обогреть ― если не всех, то Билла за старания. Должно знобить ― а Биллу было жарко, и лило с него так, что пришлось подвернуть до самого паха штаны. По ногам текло, как с отработавшей шалавы, на коленях щипало расковырянные ссадины ― Билл всё равно упрямо скрёб ногтями до красноты и забыл уже мамино джорджи не чеши а то будет столбняк.       Он вспомнил об этом, только когда зуд вроде отпустил. Столбняком он ещё не болел ― может, и лучше от него прямо здесь загнуться. Допускать мысли о своей смерти страшно ― он всё ещё помнил о Джорджи.       Солнце прощально подмигивало рыжиной за горизонтом, пустило на простор Пустоши полумрак, как оголодавшую по свободе собаку. Очистив последний участок, Билл выпрямился и сморщился ― хрустнул позвоночник. Оглядывать результаты работы он даже не хотел ― нечем хвастать, говна в цирке и в жизни ещё дохера, Билл только надеялся, что не в таких масштабах.       Под чьими-то ногами снаружи шелестела трава ― Билл обернулся на звук, который лишь усиливался усиливался усиливался небось Зеф пёрся проверить не окочурился ли он у слонов может надо было работать быстрее.       Да разве ж Зеф поднимет жирную задницу, чтобы справиться о его самочувствии.       Возле вагона остановился человек ― дылда, выше Билла башки на две, такой хребтину голыми руками вырвет, скрутит в узел и не моргнёт. Молодой ― может, немного за тридцатник, на лице застывшая задумчивость, будто отвлекли от размышлений, а лицо ― броское-очерченное-затенённое пурпурным. Одни глаза бликовали ― по-детски большие, хоть и взгляд человека, который дерьма перевидал в разы больше, чем Билл у слонов.       Он смотрел прямо, не моргая ― не-чи-та-е-мо, ― и Биллу вздумалось брякнуть:       ― Чё плошки у-уставил, эй! В-вилами ни разу не ва-валохали?       Наверное, мужик должен был что-то ответить ― тебя тут быстро заткнут пацан, например, ― но пошёл дальше. С видом, правда, будто это не Билл его прогнал ― он, видите ли, сам покумекал и решил, что нехера тут делать.       Билл нахмурился, не осмелившись выглянуть из вагона. Стопудово униформист, или акробат, или дрессировщик ― с такими-то руками. Лишь бы никогда никогда никогда ― пусть это будет вечерней молитвой ― больше не смотреть в его распахнутые глаза ― одной этой порции боли в них Биллу хватит до старости.

* * *

      На ужин после девяти в вагоне Ричи он ожидаемо накинулся. Тот то ржал так, что вытирал глаза под очками, похожими на клоунский реквизит, то пугливо напоминал, что с голодухи разболится живот. В шутку он сравнил Билла с поросёнком Пигги ― который всё жрал жрал жрал без остановки, пока не натянулось барабаном пузо.       Мама бы, наверное, всё отдала, чтобы у Билла был такой аппетит ― хотя бы до сорок третьего.       Ричи валялся поперёк кровати за книгой ― Билл даже не удосужился спросить какой, сил не хватало. Он сосредоточился на постепенно затихающем чувстве голода и боли в спине-суставах ― ощущая себя готовым развалиться стариком, который в качестве наследства оставит только       нихера-то у Билла не было ― цента и то в кармане не водилось. Зато он нашёл кое-что другое.       После ужина он нахватался сил выстирать потные майку и штаны и ополоснуться ― Ричи показал, где это можно сделать, и не упрекнул за то, что Билл гремел кастрюльками с горячей водой на плитке. Стянув штаны и сунув руку в карман, он нашёл троицу вишнёвых косточек ― оставшихся от ягод, которыми плодоносило дерево во дворе Уитчем-стрит.       Косточки Билл припрятал в кармашек вещмешка, как самое ценное сокровище. Пригодятся.       Перед сном он лежал в кровати вымытый и в чистой одежде ― лучшее чувство на свете. Постель не казалась деревянной, как сиденья в пассажирском вагоне, в окошке синела ночь, где-то стрекотал вороватый сверчок ― Биллу казалось, что под его кроватью. Ночь в цирке оказалась удивительно скромной ― сродни начинающей актрисульке второго плана, благоговеющей перед известным артистом. На настенном календаре у дверей чернела тройка, бликовало жестяное ведро, пахло старьём ― от кровати-простыней-книг ― Ричи нравилось читать.       От одеяла тянуло пылью ― скорее всего, Ричи недавно сушил его на улице. В вагоне тускловато горела керосинка ― Билл смотрел в потолок, и рыжеватый свет на нём будто вибрировал безнадёжный-грязный-болезненный цвет столько боли он видел в больших детских глазах ― Джорджи или того человека с руками, подходящими дрессировщику.       Билл повернулся на правый бок ― к кровати Ричи. Тот не спал, но, выставив из-под одеяла тощую коленку, может быть, начинал дремать. Ричи недавно стукнуло семнадцать ― и он теперь гордо мог показывать тёмные волосы в подмышках. Билл невольно потёр локоть о рёбра ― ему хвастать нечем.       ― Рич, да-авай про цирк ба-балакай.       На веснушчатом лице Ричи мелькнула улыбка ― готовность ответить на любой его вопрос. Если бы Билл не знал, что Тозиеру нравилось пиздеть почём зря, ― никогда б не начал первым.       ― А чё?       ― Эк-квилиб-бристы всегда такие?       Ричи хохотнул и коротко глянул на него ― Биллу показалось, подслеповато. Не ошибся ― Тозиер бросил было руку к тумбочке за очками, да отмахнулся.       ― Всегда конечно, не то чтобы они себя принцами цирка считают, но вроде того, правда, это не самое худшее, что можно здесь увидеть и кого можно встретить, если уж по честноку.       ― А чё с-самое?       ― Зрители конечно. ― Ричи заразительно засмеялся ― да Билл не поддержал ― показалось, Тозиер свернул с опасной дорожки, на которую ступил из-за длинного языка. ― Приходят, пялятся, чего-то ждут, некоторые с такими кислыми рожами, что хоть всё бросай им в лицо, а дети и того хуже, Зеф считает, правда, что мы всё должны делать ради детей, ты наверно понял почему?       Не до того было, чтобы размышлять о вселенской любви Зефа к спиногрызам. Ричи надул щёки и, выдохнув ртом, продолжил:       ― Короче, перед тем как он сколотил эту богадельню, у него от чахотки или ещё какой-то херни похлеще помер маленький сын, а он очень любил цирк, следом жена, видимо от горя или вроде того, я уж не знаю, вот Зеф и остался один как перст, всё продал и открыл шапито.       ― Ли-лихая история.       Наверное, чтобы держать такое предприятие ― пусть даже вшивый цирк, ― надо становиться особенно жёстким мудаком.       Зак Денбро тоже хотел защитить семью ― и поехал воевать чуть ли не первым поездом       береги маму и джорджи       ну или третьим       присмотри ты ведь старший ты ведь мужчина ты ведь вместо меня       а то и пятым ― никак не мог попрощаться, уверенный, что все требования-просьбы-клятвы Биллу надо повторить восемнадцать раз.       Он считал.       ― В ц-цирке есть кто-то… ну… з-закомуристый?       ― Да нет, ― задумчиво ответил Ричи и с мычанием зазевал, ― а почему ты спрашиваешь? Ты кого-то видел?       Видел ― и больше не хотел.       ― Нет. Н-никого. До-доброй ночи, Рич.       ― И тебе, Большой Билл.       Билл слишком устал, чтоб спрашивать, какого хера Ричи взялся раскидываться глупыми-дружелюбными прозвищами, ― успеется.       Он потянулся к будильнику на полке ― проверить, завёл ли на пять. Спать осталось часов шесть или около того ― если только боли в теле и мысли не займут его на полночи.       Билл неторопливо повернулся на другой бок, закутавшись в одеяло. Когда оно пропитается его запахом ― станет привычным, не таким, словно Билл спал в постели умершего. Он достал из-под подушки заныканную давеча фишку из набора «Монополии» в виде лошадки-качалки, подаренную на прощание Джорджи, ― тока береги и тада она тя тож сбережёт.       Дети очень легко верили в эфемерную херню ― но Билл за неделю скитаний действительно не сдох.       Уснул он не сразу ― тело ломило от боли в мышцах, сверчок решил созвать целый оркестр, как Тед Стил, ― но всё-таки вырубился. Биллу снился маленький сын Зефа Ванвирингена, подозрительно похожий на Джорджи, ― бледный-больной-чахоточный, он качался на игрушечной лошадке.