вишнёвые косточки

      После новости о переезде Билла Тозиер сник так быстро, словно он отговорил его от заветной мечты распилить человека под восторженное аханье-возгласы-вскрики. Ричи любил запугивать, как все эти либеральные журнальчики типа «Свободный мир» накануне декабря, ― грея в цирке не очень-то жалуют но я думаю боятся просто.       Тозиер не сказал почему. Он будто хотел ляпнуть что-то ещё, пока Билл скидывал манатки в вещмешок, ― но промолчал. Удивительно для Ричи ― может, просто взгрустнулось так, что гортань онемела перед рыданиями.       Чушь ― Билл и сам знал, что никто по нему ни слезинки не прольёт.       Зак Денбро говорил, что Биллу бояться полезно, ― вот видишь какой ты сразу блядь шёлковый.       У Зака Денбро в декабре сорок первого вспотела ладонь, несмотря на холод, и был опущен взгляд.       подними на меня глаза уилл ты разве боишься?       А ты, папа?       В вагоне Грея Билл пристроился с относительным комфортом ― за шторкой оказалась ещё одна небольшая кровать, словно тот водил к себе тёлок, как старшеклассник, и боялся, что Зеф их застанет.       Спросить, кому койка принадлежала раньше, Билл не осмелился ― бельё было свежим, пахло порошком «Ринсо» и совсем немного ― пылью. Запах Билл признал быстро ― порошок дешёвый, каким пользовалась с сорок третьего года мама. Деньги, которые платил Зеф ― ну хоть не наёбывал, ― он решил прятать в наволочке.       Днём он метнулся работать ― оказалось, в новорождённом цирке находилось куда больше дел, чем в умирающем. Завтра обещалось представление ― заёбанных униформистов Зеф отправил шарахаться по городу расклеивать афиши. В сорок шестом люди привыкали к белёсым листовкам о сдаче-съёме дешёвого жилья и вакансиях ― Зеф делал ставку на масштаб картинки и пророчил дохера народу.       Билл энтузиазма не испытал. Он помнил, как пацаны, хрустя кислыми яблоками, тыкали пальцами в афиши, ― эй денбро погнали поплюём на малышню? или те своего хватает?       Биллу своего не хватало.       Он впервые видел, как цирк готовился давать программу, ― но заебался за целый день настолько, что даже нотки пацанячьего восхищения-волнения-предвкушения не уловил. Может, он вообще начинал остывать к жизни? Как все эти мужики, которые, вернувшись с европейской скотобойни, не знают, куда деваться.       Вечером Билл наскрёб сил, чтоб заглянуть к Тому, ― тот наконец побрился, оголив красные щёки. Он спросил у Билла одну вещь, после которой он глаза продрал, как после глубокого сна, ― навкалывался гляжу сёдня а?       Билл избегал Грея. Что угодно ― и сколько угодно, ― лишь бы не делить с ним жильё.       С Томом, например, водились общие темы для разговора ― да вот хотя бы о лошадях и их повадках. О чём говорить с Греем, Билл даже прикинуть не мог ― о сигаретах и косметике, которой мама натиралась для отца? С суровыми мужиками об этом не балакают. Они ядовито обсуждают мужиков, которые ведут себя, как бабы, и баб, которые ведут себя, как мужики, ― сраная мать её эмансипация.       Билл застал Тома, когда тот, набрав крупы из ларя, шёл к деннику Тейлора. Он вспомнил про яблоко в кармане ― Бланка всегда держала обещания, стоило выполнить работу в срок, ― и скормил его коню. Вряд ли Тейлор помнил про прошлый долг ― он ведь не из тех-самых-суровых-мужиков, ― но Биллу было совестно.       ― Похвальненько, ― оценил его жест Том, ссыпая овёс в ясли. ― У Тейлора хорошенькая память. Отъёмышем его лупцевали на ранчо. Долго он к шамбарьеру обыкал. Не во вред же он в цирке.       ― Зеф сселил ме-еня к Грею, ― брякнул Билл.       Брякнулось и ведро из рук Хилла. Он повернулся к Биллу ― на лице такое недоумение, будто обсчитали в лавке. Оставалось только кивнуть ― говорить вообще перехотелось.       больше ничего не хочешь добавить уилл?       Не-а, он не хотел ― и заставить его больше никто не мог.       ― Ну что ж, ― прокряхтел Том, наклонившись за ведром. Билл заметил ― ладонь у него забинтована. Куснули небось строптивые новички. ― Раз мистер Ванвиринген надумал…       Хилл вышел из денника, в руке гремело ведро на скобе. Билл только сейчас ощутил ― Тейлор ласково хапнул его губами за чёлку и потягивал на себя. Вот ведь глупая скотина ― Билл ненавязчиво отстранил его нос и вышел следом, закрыв денник, ― до того как коню вздумается разыграться.       ― Я и сам не ба-алдею.       ― Струхал.       Хер знал, спросил Том или утвердил.       ― Нет.       Пацанам вроде Билла полезно бояться ― так быстрее усваиваешь жизненные уроки.       Том со вздохом набрал овса ― выученное движение, всё равно что у моряка, привыкшего на раз-два вязать узлы, ― и повернулся с непонятным встревоженным выражением на поблёскивающем лице. В свете тусклой керосинки, отвлекающей мух от сваленного в углу навоза, оно показалось Биллу особенно пугающим.       ― Ежель какая оказия стрясётся, сынок, ― ты знаешь. Я здесь, ― с нажимом сказал он и пошёл к другому деннику.       Билл остался, бросив:       ― Вы чё-то зна-знаете?       Эх, вместо любопытства ему бы ― смелости. Ну или умения допрашивать ― как все эти детективы из книжек Ричи.       Том молчал ― показалось, затих теперь насовсем, как старый патефон из их дома.       ― Мистер Хилл, ― уверенно позвал Билл, приблизившись и встав в дверях денника, ― вы и-испугались.       Хилл всегда казался Биллу невозмутимым мужиком, которого ничем не раскачать, ― навроде дворника, который следил за чистотой на Уитчем-стрит и был глух на правое ухо.       Страх на лицах Билл всегда мог запросто распознать ― нет ничего ужаснее детского жалостливее материнского страннее отцовского.       Зак Денбро в сорок первом слушал «Американский воздушный форум» — серьёзные голоса Теда Граника и Дороти Томпсон перебивали шелест опавших октябрьских листьев под метлой глухого дворника. Зак Денбро догадывался, что его ожидало, и не питал надежд.       Том выпрямился и беспомощно, как старик, глянул на Билла.       ― У Грея уже горбатился пацанёнок. Вроде тя, ― Хилл махнул на него рукой ― будто показал комплекцию.       ― И где он? ― сощурился Билл. ― Сва-валил?       ― Грей его тюкнул.       ― Чё? ― он недоверчиво хохотнул ― страх боялся смеха и ныкался по тёмным тёмным тёмным углам подсознания ― как самая грязная мысль о чужих запахах.       ― Тюкнул, тюкнул. Пацанёнок в глазёнку ему красочкой, штоль, тыкнул нечаянно. Хоп ― и всё. И девался невесть куда. Как на белом свете не было.       Том вышел, потеснив Билла, и вздохнул.       Грей, конечно, не походил на дружелюбного человека, но чтобы ― убить? Да ещё и, блядь, малолетку. Экой силой надо обладать, чтоб малой скопытился от одного удара, как какой-то Элиша Кук-младший в киношках?       Не о том Билл думал ― нынче кумекать надо, как сделать так, чтобы и ему от этой орясины не прилетело.       А могло       думаешь мне охота с полодырым щеглом тетешкаться?       за что угодно.       Зак Денбро никогда не считал его ловким-цепким-быстрым ― и с ним согласился бы любой суровый мужик. Ну, например, Грей.       Да ведь, блин, он одолжил ему рубашку       ты мне с возгрями вместо вазелина как мёртвому припарка       а потом притащил в вагон.       лопай побольше       Знамо дело ― угрожал и науськивал отъедаться, чтоб было чего сожрать, ― Билл костями в цирке гремел громче тромбонов небось.       Том подошёл к ларю и, закрыв его, повесил рядом пыльное ведро.       ― А чё Зе-зеф?       ― Зеф, ― Хилл усмехнулся и покачал головой, взявшись перебирать капсюли-мартингалы-подпругу на крючках над ларем ― находил рукам занятие. ― Мистер Ванвиринген этому примененьице быстренько сыскал. Денежками он ворочать мастерок.       Билл нахмурился ― про это-то он знал не понаслышке, ― но Том продолжил:       ― Ты бы пришёл поглазеть на манданутого? Если б знал, что он тюкнул мальчонку?       Да теперь уж придётся каждый день на него глазеть ― не отвертишься. Чутьё всё-таки у Билла не притупилось, как нюх у старой псины, ― знал ведь, что не надо соваться к Грею в вагон, там живёт чудовище       дикое-дикое с яркими-яркими глазами       и оно       о-очень страш-шное ма?       сожрёт-прожуёт-схрустит косточками ― и проглотит.       даже не подавится тобой уильям       Билл негромко сглотнул ― чувствовал, как спину, будто иглы, на которых дремлют факиры, закололо мурашками.       Он очень крупно попал ― и не стоило забывать об этом ни на минуту.       ― То-то, Билл. А народец валит. Люди любят уродцев, сынок. Дурнёхонькая слава.       Да ведь Грей такую сам выбрал.       Они замолчали. Биллу, по правде сказать, хотелось уйти ― нахрена он вообще об этом узнал? А ночью придётся трястись под одеялом, не спать до раннего мёрзлого утра и ждать ― когда высунется из-за полога чужая крепкая лапа.       Лишь бы не закричать, когда задремлет, ― и не описаться.       ― Билл, ― позвал его Том. Он даже не откликнулся ― сцепил зубы и пробовал сладить с вну-тре-нней дрожью ― опять скопилась в желудке, как рвота. ― Билл?       Пришлось поднять глаза ― на сожалеющее лицо Хилла. Так-то ― уметь бы ему язык вовремя прикусывать.       ― Молчок. Ладушки?       Билл закивал и пошёл на выход ― а больше некуда, разве что отгонять от кончиков вспотевших пальцев, как надоедную собаку, страх. Ох, он прихватывал резцами ― предупреждал, мол, о, милый, у нас с тобой вся ночь впереди. А может, и целая жизнь ― если Билл проживёт хотя бы сутки.       ― Ты ж помнишь, что я всегда здесь? ― напомнил Том ему вслед.       ― Д-да, с-сэр.       Польза заикания в том, что им можно прикрыть страх, ― как дырку на новёхоньких штанах щипком пальцев. Да не спасёт нихрена Билла это знание ― когда он случайно ткнёт Грею в глаз. А теперь уж наверняка ― заразится трясучкой рук от него, как только возьмётся за краску.

* * *

      Около девяти он тёрся возле вагона Грея ― хреновый из него вышел бы детектив, Ричи никогда не стал бы читать про него книжонки. Надо было прятаться где-нибудь ― там, где Билла никто бы не нашёл.       О, блядь, он совсем забыл       чё шпана вялишься?       что у Грея бойскаутский талант, как у Генри Олдрича, ― раскрывать чужие тайники.       Билл шлёпнулся в холодную зелень, как в перину. Начало кусать икры и ляжки ― он погрешил было на вечернее комарьё ― чижики что-то разленились ― и шлёпал-расчёсывал-тёр кожу. Оказалось ― всего-то травинки.       Проще всего привлечь чудовище, когда его провоцируешь, ― предупреждала ведь мама, чтобы он не перебегал через мост, под которым жил жадный тролль.       Грей вышел к дверям вагона и остановился меж раздвижными панелями. Билл кинул на него тревожный взор ― пусть, сука, только попробует подойти, шаг ― и он       да что Билл мог против него.       Интересно, чем Грей грохнул мальчонку? Билл готов был без зарплаты неделю вкалывать ― голыми руками, точно ведь. Вряд ли они тряслись во время убийства.       Билл всё пялился пялился пялился в упор ― будто сам его загипнотизировать хотел будто надышался Бланкиным разнотравьем и пробудил цыганский дух будто спастись от него пытался.       ― Поздняк смуглеть-то. ― Грей прислонился плечом к панели, скрестив руки на груди, и обвёл взором пространство. Карнавально-рыжее солнце на горизонте красило его руки в охристый-золотистый-солодовый ― обещало от них тепло. Не-а, у него ― липковатые ладони, будто тревожило-мучило-мурыжило чего. ― Вползай давай, подкидыш. Ужинать будем.       Биллом?       Грей не уходил ― ждал, когда подчинится. Не согласится ― начнёт пихать его насильно в вагон, пойдёт добровольно ― заработает клеймо самоубийцы.       такой как ты уильям никогда не попадёт на небеса после смерти       Так и так расклад херовый. Билл поднялся и пошлёпал по ногам ладонями ― смахнул налипший хлам. Мама могла не беспокоиться за его душу ― в вагон он шагнул сам.       В жилищах киношных серийных убийц и гангстеров было мрачно ― и из фильма в фильм кочевало огнестрельное и холодное оружие. Билл на всякий случай осмотрелся ― авось чего и не заметил поначалу в Греевом вагоне.       Нет ― всё так же тусклела керосинка, поблёскивал жестяной чайник ― приютил на жирном боку рыжий блик, ― сверкала леска, с которой спускался игрушечный самолётик. Словом, Греево жильё оказалось таким же, как в первый Биллов приход сюда, ― таинственным-скромным-мрачноватым.       Он по-прежнему надеялся, что переезд к нему ― иллюзия, которую никак не мог развеять криворукий Тозиер. Запах подсказывал ― не-а, реальность, да такая хреновая, что рассказики Бордена Чейза из «Аргози» с ней не потягаются.       Люди любили уродов с проблемами с головой ― и всегда в первую очередь открывали колонки криминальных хроник в газетках, а не обзоры свежих книг.       Билл сел, с опаской глянув на белый от схлёстывающихся бликов нож, ― ну ща Грей вместо хлеба точно его покромсает.       Эй, мам, вот бы ты напомнила слова «Отче Наш».       Грей сел на табуретку рядом ― и взялся нарезать хлеб на весу, упирая остриё ножа в мякоть большого пальца.       ― Трескай давай, недовесок.       Стало быть, с Биллом он обождёт ― вот сначала прикинется хорошим-щедрым-добрым ― а потом полоснёт поглубже в плоть. Билл взял вилку, будто получив разрешение, ― и, пока он не видел, попробовал протереть зубья пальцами. Грей заметил ― чтоб его, а, ― но не сказал ни слова.       Ели они тоже в тишине ― только постукивала пара вилок о тарелки да кружки с водой. Снаружи доносились приглушённые голоса ― и расшумелись ласточки со знакомым тррь-рррь. Билл привык к тому, как пихал жраньё в рот Ричи, ― да он и сам с голодухи забывал про правила этикета, которыми пичкала мозги мама.       А вот Грей ел апатично-неторопливо-методично ― будто у него вовсе не было аппетита. Зак Денбро, отработав смену на заводе, точно так же опускал голову ― и едва ли не тыкался носом в тарелку, как пёс, который боится, что отнимут корм. Наверное, у всех этих суровых мужиков такая манера.       ― Ну, ― вдруг начал Грей, когда доел, а Билл всё ещё смущённо таранил зубьями вилки дно тарелки, ― какими судьбами в цирке?       ― За-зарабатываю.       Билл хотел было поднять взгляд ― получилось только на руки ― Грей скрестил их на столе перед собой. Их обрызгал золотистый свет керосинки, Билл проследил за крупной веной ― от локтя до запястья. Мужики с такими венами опасны сами по себе ― Билл помнил фото убийц из криминальных хроник и подозрительных типов ― ты что-то потерял малыш? ― неподалёку от вокзала.       ― Прям-таки больше негде. В пивнушке или в лавке.       ― По-послали. Бармен грит, я з-захаркаю стойку.       ― Тогда поприлежнее, пока бушь марать гримом.       Шутка? угроза? грубость?       Билл нихера не разобрал ― только дрожь, которую пытался сдержать, да       ух ― за-ко-ло-ти-ло ― возле лопаток. Недобрый знак ― прямо как в декабре сорок первого. Билл тогда сваливал это ощущение на холод.       ― Зачем тебе деньги?       ― А кому они не н-нужны.       ― Разве ж мальцы вроде тебя так вкалывают?       ― А я т-трудолюбивый.       Грей спрашивал не то чтобы навязчиво ― но Билл чувствовал, как он прощупывал лёд, прежде чем ступить увереннее и перебраться на другой берег. Хитрый, чтоб его, ― у Билла вот смелости не хватило организовать такого рода допросец. Спросит об убитом мальчике, и всё ― «Отче Наш» забормочут уже на его похоронах.       Лезвие ножа, осыпанное крошками хлеба, поблёскивало ― Билл видел краем глаза.       ― Школу ты, видать, кинул, ― скорее утвердил, нежели спросил Грей. ― Ща же должны быть экзамены или чё там у вас.       Билл только плечами дёрнул ― школу он кинул ещё год назад или около того. Забавно, как спустя такой ничтожный промежуток времени начинали плыть в памяти лица пацанов ― и их звонкие голоса, кличущие его заика билл.       Он помнил лицо Зака Денбро ― с морщинами у зелёных глаз и тонкими бровями. Или у него были густые-кустистые-широкие? Наверное ― Билл умудрился унаследовать, мама называла собольими, мама говорила хара́ктерный. А Билл даже не понимал, что это значило.       Доев, он поднялся, взявшись убирать тарелки, ― Зеф всё-таки приставил его помогать по бытовухе. В животе неприятно щекотнуло ― стоило поднести запястье к лезвию ножа, чтоб убрать Грееву тарелку.       Он не возразил ― и на Билловы благодарности за ужин ничего не ответил. Ёбаное хамло.       Они не перекинулись ни словом. У Грея, очевидно, не было привычки желать сожителям спокойной ночи ― да и Билл сомневался, что вообще сможет уснуть.       Лёжа в постели за шторкой, сквозь щель в том месте, где сходилось тряпьё, он наблюдал, как Грей готовился ко сну. Методично сложил покрывало ― и бросил в изножье, методично встряхнул подушку ― зашуршали гусиные перья, методично поправил одеяло ― и притих. Ему вообще, в отличие от Балабола, не был свойственен хаос-раздрай-спешка. Когда Билл услышал звон ремня ― отвернулся.       уилл ты сам напросился       У суровых мужиков быстро портилось настроение       так что сымай портки и вали сюда по-хорошему       а если испортится у Грея ― он точно тюкнет Билла. Недолго ж он, получается, куковал в цирке ― и месяца не прошло. Выходит, правильно мама ворчала и не сидится ж тебе на месте ну всё одно что пичужка.       Под Греем жалобно скрипнула кровать ― напомнила о его комплекции-росте-весе-не-вздумай-связываться-щенок. Полоска света, в которую таращился Билл, пропала ― и вагон потемнел. Сверчки заладили со своим стрр-стрр, поскрипывал поезд, как старый призрак заброшенного дома, ― да Билл к этим звукам уже попривык.       Он смотрел перед собой, кусал губы, поджимал холодные ноги и старался, чтобы одеяло на них не шуршало, ― зажимал коленками, как раму Сильвера.       А может быть, на этой самой кровати Грей расправился с мальчиком на накрахмаленную простыню в катышках брызнула кровь и он дёрнулся и окостенел и       с пацанами они как-то пре-па-ри-ро-ва-ли ― экое умное слово ― лягушку щепками на берегу Кендускига ― очень уж было интересно, чего у неё там в животе. Наверное, этот бедный забитый мальчик       эй денбро сунь ей в кишки палец       лежал тут таким же распластанным.       ну чё тёплые?       Билл помнил ― холодные, прям как лоб покойника или его ноги.       Его мутило, он затрясся ― никак не мог с собой сладить и спрятал нос под одеяло, чтоб не сипеть. Мерещилось, что и от простыни веяло холодом погостов, ― сколько бы Билл ни мусолил в мокрых пальцах фишку Джорджи.       Малой запросто бы его успокоил ― в тот вечер он на время забыл про ощущение слизи лягушачьих кишок на пальце, когда пиздюк пригрелся под боком. На самом деле это смешная истина ― засыпаешь крепче, когда к кому-то жмёшься. Биллу хотелось прижаться к малому или к маме или на худой конец к от       бах! ― Билл распахнул глаза отдышаться не мог от полудрёмы словно куда-то свалился ― в глубокий глубокий глубокий колодец, откуда и солнца не видать, будто Греевы глаза.       Да не мог ведь он быть таким ужасным человеком, правда? Поделился вон сигаретой, впихнул в рубашку ― а ходить под моросью в майке не особо-то приятно, ― донёс до вагона, да и накормил сытным ужином       трескай давай недовесок       постарался быть дружелюбным ― насколько возможно. Грей, конечно, не счастлив соседству с Биллом ― да ведь он сам прикинулся недоверчивым бирюком, когда тот расспрашивал про школу.       Никак, ну, блядь, никак это не вязалось с образом Грея-убийцы ― всё равно что из Зака Денбро пытаться слепить чувствительного папашу.       Билл, наверное, чего-то не понимал ― в таких случаях отец говорил скажу когда подрастёшь. Может, чтоб открылись тайны бытия ― наподобие характера и сущности Грея, например, ― надо подождать годика два? А то и четыре ― чтоб уж наверняка.       Билл сомневался, что доживёт до завтра, а тут ― хватил аж на такой срок.       Наверное, он задремал ― вроде даже видел что-то абстрактное-странное-дикое ― для нормального мира. Но когда прислушался ― уснуть больше не смог.       Ху-ху-ху-хууух ― Грей тяжело дышал как марафонец как спринтер как от самого дьявола задницу пытался унести ― и отдышаться никак не мог.       Билл повернулся к пологу ― и затаился. А ну как Грей его услышит? Вряд ли, конечно, ― дышал он как заболевший, будто неразрешимая стадия туберкулёза или вроде того, наверняка никакой шорох его даже с этого не собьёт.       В груди будто рёбра-лёгкие-сердце точили жадные черви и становилось щекотно. Билл сел, подогнув под себя коленки, и наклонился к щели меж шторок ― приоткрыв рот, чтоб не дышать шумно. Фишку стиснул крепче ― хер-то она выскользнет теперь.       Грей не ворочался ― просто надрывно-тяжело-шумно дышал ртом. Может, ему снился кошмар ― как он тонул хрен знает где и никак не мог доплыть до отдаляющегося берега. Может, Грей пережил его ― а теперь никак не мог отделаться.       Да разве ж суровые мужики видели такие реалистичные сны?       Он резко сел ― словно вообще не спал ― и свесил ноги с кровати. Билл отпрянул от шторки ― увидит ведь, и тогда он огребёт таких сочных пиздов, каких не получал даже Пелле Сванслёс из Джорджиных книжонок.       А вдруг надо подойти? Вдруг ему плохо?       возлюби ближнего своего как самого себя уильям       Нет уж ― Билл не настолько расположен к Грею. Вот будет трястись в припадке ― тогда попробует сдвинуть задницу.       ты мужик или кто?       На Грея падал свет из небольшого окна ― озарил крепкие плечи голубовато-белыми бликами, опущенное лицо замазала тень, всё тело будто вздымалось-опускалось, он не знал, куда пристроить руки. Билл впервые видел, чтоб они так тряслись, ― будто существовали сами по себе, отдельно от Грея.       Он зачесал пальцами волосы, как гребнем, остались бороздки ― влажные, видно, вспотел ― от одышливости или чего-то ещё, о чём Билл не догадывался.       Стиснув одной рукой край тонкого матраса ― чтоб не вывалиться из убежища, ― он прильнул к шторке вплотную. Грей длинно выдохнул ― фууууух, ― будто наконец куда-то домчался ― как мальчишка, вовремя поспевший к первому уроку.       Или словно он нёс нёс нёс нечто тяжеленное ― и вот, в конце концов, скинул. Билл, правда, почему-то догадывался, что ноша эта всё ещё при нём.       У суровых мужиков манера переть всё на себе до последнего ― и ни с кем не делиться.       Грей потянулся к стёсанной прикроватной тумбочке с пустой консервной банкой вместо пепельницы. Закурит? Не-а ― открыл дверцу, наклонился и достал пузырёк ― шумящий, как погремушка для двухлеток. Он высыпал содержимое на ладонь ― словно наугад ― и закинул в рот.       Билл нахмурился ― таблетки, значит. Мама принимала с сорок второго года ― хрен знал от чего, на все Билловы вопросы она огрызалась не твоё дело уильям.       И это, значит, не его дело?       Ложиться Грей не стал ― вместо этого надел штаны, звеня ремнём, и       раз ― и посмотрел вдруг перед собой, замерев, ― прямо на Билла.       чё шпана вялишься?       Ух ну и сука проницательная ― да вот так запросто чужие пряталки находить. Билл от неожиданности отпрянул ― и больно бахнулся затылком о стену. Ну теперь точно жди беды ― три-два-од       наконец Грей встал, прихватил ботинки из-под кровати ― и вышел из вагона. Опять стало тихо.       Билл выдохнул, снова прильнув к щели. В вагоне не было никого ― только он, свет из окна и унимающийся страх. Компания эта помаленьку расходилась ― небо, видно, затянуло тучами, а Билл начинал успокаиваться.       Грей, наверное, всё ещё не остыл после того убийства ― и мучился кошмарами. Билл помнил ― сам-то, тогда расправившись с лягушкой, две недели нормально не спал.