вишнёвые косточки

      Не спалось Биллу всю ночь ― он вслушивался в дыхание Грея и, когда тот вновь запыхтел-зафыркал-замычал себе под нос, окончательно смирился ― нихера не заснуть. Грей свалил ― и Билл снова остался один укачивать мысли, как ребёнка в колыбели.       Вроде должно было стать легче, когда причина Билловых пугающих дум куда-то ушла. Должно было, а нет ― ноги выкручивало чуть ли не до слоновьего воя.       С пацанами он мог мотаться где и сколько угодно. Накапливалась, конечно, усталость ― как и недовольство мамы, когда он пропускал ужин, ― но она была приятной-ласковой-убаюкивающей.       Билл начинал забывать лица этих мальчишек. Кроме одного ― Стэна, с такими кудрявыми волосами, будто на голову набросали вермишель. А ещё он был евреем.       Семья Стэна оказалась в Билловом дворе в тридцать девятом ― и буквально сразу стала посмешищем для мальчишек. Находились пацаны, которые совали ему картонки за шиворот, ― эт те билетик в палестину из-за тя всё это дерьмо да? ― находились и взрослые, которые не слишком-то радушно приняли евреев на американской территории. Мальчишек Билл ещё мог понять ― в конце концов, детям привычно шпынять непохожих на них, как детёнышам животных ― самых слабых из помёта. А взрослых ― нет.       Особенно ― отца. Ох, Зак Денбро растил из него ярого антисемита       эти пархатые виновны в войне уилл       а потом скатился до угроз, когда Билл стал таскаться со Стэном на Кендускиг.       ещё раз увижу тебя с этим ёбаным жидёнком отхуячу обоих до блевоты       Вроде Билл даже хотел дать отпор. Или это была девчонка с именем на Б, которая могла за себя постоять?       у марш яйца крепче наших       Крепче Билловых ― уж точно. Девчонка-с-именем-на-Б никогда никогда никогда не боялась бы такого, как Грей.       Билл всё ещё ассоциировал его со зверьём в засаде ― хотя вряд ли такие габариты позволили бы укрыться хищнику вроде него.       Сожительство с ним ― как с любым суровым мужиком ― сулило неприятности-кошмары-неприязнь ― взаимную. Во взгляде Грея иной раз проскальзывало что-то призрачно-пустое ― словно он не видел перед собой ни Билла, ни кого-нибудь ещё. Он хорошо помнил, как замахивался на пацанов с фальшивыми-билетиками-в-Палестину, ― и скорее всего, взгляд тоже становился невидящим.       Они с Греем, выходит, морально незрячие. Забавно, как недуг мог объединить Билла и сурового мужика, кокнувшего мальчишку.       Ох и любил он верить на слово, конечно, ― и вёлся на пиздёж пацанов каждый раз       ну ты чё такой наивный-то денбро       когда они затевали авантюру.       уильям нельзя быть таким доверчивым       Эй, мам, папа ведь обещал вернуться?       Суровые мужики любили привирать ― у них всех одна хворь, ложь-во-благо ― похлеще туберкулёза.       И Грей, наверное, заражён?       Утром воскресенья Билл убрался у лошадей ― избегал глядеть на Тома, потому что иммунитета от этих просящих-умоляющих-любопытствующих взоров ― их сопляк вытренировал, будто рассчитывал на олимпийскую золотую медаль, ― так и не выработал. Хилл точно ведь хотел расспросить ― обо всём, но остановился после ну а у тебя-то как делишки? и уклончивого Биллова но-но-ормально.       Мама никогда не умела его наёбывать.       всё нормально уильям       Билл, наверное, тоже этот талант ни от кого не перенял ― Том обеспокоенно оглядел его, но ничего не сказал.       О Грее Билл уже и не хотел спрашивать ― до конца жизни новостей об этой орясине хватит. А ну как Том скажет, что он и слона в цирке однажды задушил? Грей мог ― с такими-то ручищами.       Если уж прикончил исполинскую животину ― и Билла запросто жахнет. Лучше уж помалкивать       умнее будешь если смолчишь уилл       отец плохому не учил.       Билл вернулся в Греев вагон пополудни ― вчера в спешке побросал куда попало барахло, а теперь надобно разобраться. Джорджи хихикал, когда он подсирал самому себе, ― и успевал дёрнуть подальше, пока в него не прилетело какое-нибудь хламьё.       Хохотал бы, конечно, и сейчас. Билл бы даже не замахнулся.       Он побрёл с ведром к колонке поодаль трава неприятно щекотала задние стороны колен ветер обдувал мокрые ноги ― колонка плюнула студёной водой на них и кайму подвёрнутых штанов. Билл терпеть не мог мурашки       ты что боишься уилл?       симптом страха-растерянности-озноба.       Он постоял какое-то время, таращась вдаль. Ветер приходил незваным гостем с озера Себейго ― пахло тиной и скользкой глиной на мели ― если ею обмазаться на солнце, мигом согреешься. Цирк раскинулся в живописном месте и казался экзотическим арабским шатром с багдадскими песнями-пряностями-сказками. Невдалеке ― город, зданиями напоминающий Дерри ― будто по одному типу строили.       Это чтоб у мальчишек вроде Билла при побеге сжималось от тоски сердечко.       В глазах неприятно кольнуло ― ах, будто осколок впился, да лучше б сердце ему и вправду заморозили, да лучше б Билл из ледышек ― вечность собирал ― а не пророчил себе столько же корячиться в цирке из чувства вины.       Никто не говорил, что одни сопляки не должны нести ответственность за других.       Билл вытер нос рукавом рубахи, всхлипнув, ― не-а, не заревёт. Дал клятву       ты мужик или кто?       надобно держать.       В вагон он пришёл со шваброй ― одолжил у подвыпившего ленивого кладовщика. Грей снова гладко застелил кровать ― прям, блядь, дотошная сука ― и свалил. Оно и к лучшему. Небось ворчал бы на каждый Биллов шаг-движение-жест ― всё-то ему не так, всё-то ему не эдак.       В шесть утра Билл прикинулся было спящим ― когда услышал, что рядом тяжело ступали ботинки и хххрустел песок. Да Грея, видать, не провести ― он сдёрнул шторку выверенным движением и буркнул знаю ж что не дрыхнешь разгреби срач сёдня.       Грей наверняка с индейскими духами дружбу водил ― или с чем-то ещё, неведомым Биллу. Знал, что он глядел в упор, что ссался при его виде, что не спал даже, ― а вот отца можно было провести, как доверчивого старика.       Он в ноябре сорок первого почему-то захаживал к ним с сопляком в спальню на ночь глядя       уилл ты уже заснул?       и шептался с Джорджи. Говорили о войне, о конфетах, о тупых япошках, о билли притворился.       Нет у Билла никакого дара притаиваться, был бы ― не корячился б сейчас с половой тряпкой.       Пока он мыл пол, упарился ― и повесил рубашку на зеркало трюмо, оставшись в майке. Окошко было не слишком пыльным ― вероятно, мальчишка, который вкалывал здесь до Билла, успел отмыть до блеска. Хлама на трюмо было больше, чем показалось, едва он проснулся и огляделся, ― утренний полумрак умел маскировать места преступлений, как серийный убийца.       Билл пристроился на старом скрипнувшем стуле ― так удобнее. Грей, конечно, наверняка согнал бы с хамским чё растележился кто сидя убирается? ― да его здесь нет. Когда появится ― Билл тоже прикинуть не мог. У Грея вообще удивительная способность появляться там, где его нихера не ждали.       Не будь его в цирке ― Билл бы устроился подсобить с бытовухой к кому-нибудь поприятнее. Да вот хотя бы к       нет уж ― эквилибристы те ещё сволочи. Акробаты и того хуже ― молчуны с каменными рожами. Бланка любила, когда работа делалась в срок, ― да и Билл маленько её побаивался, когда задерживался минут на десять, как водитель набитого до отказа троллейбуса, проёбывающийся по рейсу. Балабол Ричи ни к чему не принуждал ― но мог заговорить до смерти и уж наверняка выпытал бы у Билла правду о       короче, Грей ещё ничего сосед. Сладить с ним можно ― если не считать его бирючества, убийства пацана, изредка пустого взгляда, могучих ручищ, обещающих навешать пиздюлей, как игрушек на рождественское деревце, и любви к чистоте и выпивке.       Забавно ― у него недостатков куда как больше, чем у остальных.       Увлёкшись уборкой на трюмо, Билл ковырял сухую мозоль около мизинца на ноге ― мальчишечий ритуал, натыкаешься на щепку в половице ― и саднишь саднишь саднишь эту срань.       Какую-то косметику он видел в арсенале мамы. Помадой она перестала мазюкать рот ещё в сорок четвёртом, после того как начала курить отцовские «Честерфилд», ― Билл помнил акварельно-красные разводы на фильтрах сигарет.       У неё был ритуал вдовы ― перенимать привычки мужа и присваивать его вещи. А ещё мама иногда говорила       уильям ты же мужчина       совсем как Зак Денбро.       Остальные флакончики-баночки-коробочки Биллу были незнакомы, и он их изучил. Всё равно ж пригодится ― Грей со своими трясущимися, как дерево на ветру, руками не сладит. Только беззащитным его это не делало ― и жалости к нему Билл нисколько не питал. Чай, не инвалид и не ветеран, которые побирались хер знает где, потому что засуньте двадцатку в месяц себе поглубже в жопу.       Билла так и тянуло заглянуть в ящики трюмо ― останавливало только зудящее в башке грей скоро вернётся.       И что ж он будет делать? Сбежит и притаится, пока злобный тролль из-под моста рыщет по всему цирку?       Билл знал ― отыщет с третьей попытки. В сказках ведь всегда так бывало, правда?       Он воровато огляделся ― Грея на горизонте не видать. Невдалеке переругивались униформисты ― в суть спора Билл так и не вник, хоть и прислушивался, ― где-то беспокойно трещала птица, как пиви, гнездо которого они разворошили когда-то с пацанами.       Ох, и не останавливала ж возможность покрепче получить по шее ― за то, что собирался разворошить и Греевы тайники. У троллей ведь должны быть слабые места ― чтобы знать, куда при случае долбануть посильнее.       Он выдвинул ящик ― тот пробурчал недовольное шшурхх. Билл оглянулся вновь ― уже скумекал, что при случае спихнёт всё на уборку. Да только мальчишечьи обманки с Греем не работали ― будто пацаны вроде Билла каждый сраный день копались в его шмотье.       Ну подумаешь ― слазил разок в чужую тумбочку. Никому ж хуже от этого не стало? Да и Билл всё равно нихера не понял ― помнил только, что от пузырьков с пояснениями нейролептики начала тащиться мама с сорок третьего года.       Не помогали. У Грея, видать, тот же недуг ― раз он коллекционер фармацевтического дерьма.       Скорее всего, хламьё в ящике ему и не принадлежало ― ободок от слинки, жвачка для рук ― пыльная и с налипшим мусором, аж брать перехотелось, брр, ― пара фантиков от батончика «Спелая вишня», крышка от кока-колы, соблазнительно выглядевшая йо-йо ― и вырезка из газеты ― Билл даже вчитываться не стал, так, балабольство о выплатах вроде бы. На дне, как покойник в гробу, лежал выпуск журнала «Авиация» за первую неделю апреля ― потёртая обложка собрала сор. Пахло старьём и пылью, словно трюмо открыло вонючий нечищеный рот.       Билл кашлянул, махнув у носа рукой, и буркнул:       ― Я до п-пенсии не осилю. ― И, сунув язык под нижнюю губу, попробовал, передразнивая Грея, не заикнуться: ― «Нехера здесь срач ра-азводить»…       Ха, забавно ― чтоб такой здоровый и суровый мужик ― и вдруг заикался. Жалко, что Билл не мог всего его обкашлять ― и заразить своим недугом.       Покопавшись, он наткнулся на сложенный вчетверо желтоватый картон ― с разводами, будто на него чего пролили. Ну да бумага всё стерпит ― и вдовьи слёзы, и отцово враньё, и мальчишечье любопытство.       Билл вынул картонку, развернув, ― и улыбку словно кто украл с лица.       Чёрно-белое фото смазанное ― совсем немного, с размягчившимися, будто растаявшими углами, но лица можно различить без труда. Пятеро мужиков в лётных куртках ― похожих на A-2, но Билл особо не разбирался ― скалились с фотографии, как весельчаки Эбботт и Костелло. Лиц их ничто не омрачало ― вошедшие в раж, сбивающие самолёты Люфтваффе, они гордились собой ― так, что глаза сверкали.       Позади них на аэродроме ждали вылетов два истребителя ― на фото совсем уж малюсенькие, навроде того, который лавировал с потолка к трюмо на леске. Билл присмотрелся к мужчине с краю       тогда ты э-эсэсов-вец?       и отбросил фото на трюмо. Да слишком велика мальчишечья любознательность ― Билл глянул на картонку, разделённую белёсыми складками на четыре фрагмента, и опять схватил.       Да ну, быть такого не могло.       Грей стоял вторым слева ― высокий-улыбчивый-статный ― и с морщинками у глаз на приятном лице. Скалился, чего никогда Билл ещё не видал, ― то ли развеселила шутка кого-то из эскадрильи, то ли успешно посадил самолёт после серьёзного вылета ― лицо у него поблёскивало, и щёки ещё хранили отпечаток кислородной маски. Оказывается, у него есть ямочки.       Ох, Грею, очевидно, было что прятать от Билла. Он и не заметил, как расковырял мозоль, ― очухался, только когда меж пальцев стало мокро-липко-скользко. Цокнув и сдвинув ногу под трюмо ― сам пролил здесь первую кровь, ― Билл вновь всмотрелся в Греево лицо.       Особо-то он и не поменялся, но было что-то, что его омрачало, будто он Горгоне однажды в глаза посмотрел ― и избежал проклятья, а теперь жалел, что не окаменел навечно.       Но голову ей, наверное, отсёк ― худо-бедно ведь война закончилась.       Билл ещё раз посмотрел на фото, сжав завёрнутый край штанины. Назвать Грея красивым? Ну разве что Билл признаваться себе в этом не хотел ― пусть будет ничё таким, это ж совсем другая категория.       Во всяком случае, не та, от которой становится так в животе щекотно так в башке стыдно так в груди волнительно ― и пальцы поджимаются.       От запаха? Наверное ― Билл до сих пор помнил, как тянуло от Греевой рубашки и       он покраснел, сложив фото вчетверо, и постарался положить его на прежнее место. А поначалу-то Билл и не заметил, что лежало рядом, ― завёрнутое в платок.       Грей ведь не станет перепроверять?       При Билле он ни разу не выдвигал этот ящик.       Грей вообще довольно чудной суровый мужик ― вместо того чтобы засунуть свидетельство своего пребывания на европейской скотобойне подальше, вываливал его чуть ли не на самое видное место ― даже как-то непристойно для такого замкнутого человека, всё равно что бабе на улицу без капроновых чулок выпереться.       Билл глядел, сглотнув от восторга, как на сеансе «Мышь пятой колонны», куда пролез однажды безбилетником.       Развернув выцветший платок, он моргнул ― ну не верилось, что такую злобную орясину можно за что-то наградить, как охотничью псину на выставке собак ― за то, что быстрее других цапает куропаток.       Билл повертел бронзовую медаль ― он знал, такая у каждого ветерана ― бросали, как голодным собакам, перепадало даже тем, кто дристал от страха в окопах, ― за победу во Второй мировой. На другой ― орёл нёс пару молний в цепких лапах, как Зевс из этих маминых легенд, на третьем бронзовом кресте ― его близнец с распростёртыми крыльями. Позолоченная звезда ― будто с ночного неба Греем спёртая ― Билла особенно заинтересовала. Он перевернул       за мужество ― в бою       и прочёл выгравированное Греево имя. А Билл-то уж грешным делом успел подумать, что прикарманенные хер знает откуда. Да мало ли ― пригодится. Говорят, загнать такие награды можно хорошо ― на месяц бабла хватит.       Наверное, такие могли быть у Зака Денбро ― если б он приехал на поезде, которого так и не дождался Джорджи.       Металл в ладонях ― тёплый-тёплый, будто Грей их только что с груди снял и снисходительно кинул посмотреть. Ветераны-то особо этим добром не хвастали ― видать, прятали как напоминание о мясе-фарше-крови-кишках-травмах и       были ли они у Грея?       Прежде чем снова завернуть награды в платок, Билл решил их протереть ― он ведь, собака такая, по следу пойдёт-вынюхает-отыщет-накаж       ― Тешишься?       Билл едва со стула не грохнулся, дёрнувшись в сторону, ― мальчишечий инстинкт, только вот не ждал он совсем Грея ― и уже сейчас.       Он невольно сжал в кулаке два значка ― механически, так все все все мальчишки делают матери спрашивают их что ты там прячешь м? а Грей спрашивать не станет у него руки башку способны оторвать да хребтину в морской узел скрутить.       Или чему там учили в лётном?       Это заблуждение, оказалось, ― что без своего исполина лётчик не сделает ни-хе-ра.       Стыд на Билла накатил неожиданно ― как всегда, когда отец вздыхал я думал могу тебе доверять. И непонятно ведь за что ― то ли что в чужую жизнь ворвался так же лихо, как акробаты на манеж на лошадях, то ли что вчера обозвал Грея.       ― Так ты л-лётчик.       Грей не шевельнулся, стоял неподалёку от входа, в рубашке с засученными рукавами ― видок всё такой же нездоровый.       ― Не настарчили по чужому шмотью не шабаниться?       Он пошёл к Биллу ― не настороженно, уверенно, готовый ― к чему.       уилл подойди сюда       Зак Денбро никогда не подходил сам он слишком суровый мужик чтоб стелиться перед сопляком вроде Билла рука у него ― тяжёлая, даже если с виду ― мягкая.       Грей схватил его за запястье ― со злобы ли? Насрать ― Билл, зашшшикав, потянул руку на себя ну нет нет нет он не посмеет дотронуться только не снова ремень-ладонь-пощёчина только не снова уилл ты мужик или кто.       Всё равно терпел ― так настоящих мужиков и вылепливают-выстёгивают-вытачивают.       Билл судорожно разжал скрюченные-вспотевшие пальцы ― Грей взял награды с ладони и отпустил.       И всё разве?       Как-то Биллу не пришло в тупую головёнку, что мальчуган, который работал до него, тоже мог покопаться в прошлом Грея, как Алфред Крёбер.       Он положил награды к двум другим ― сомнение на его лице вроде смягчилось. Раздумал, что ли, ломать-руку-рубить-башку?       В носу накопилась влага, как в тот вечер       все возгри вытер штиблет?       казался уже давним, как месячный выпуск «Детективных комиксов».       Зато в глазах ― сухо. Билл сдержался, не стал показушно тереть запястье ― и смущённо свёл колени. Было тихо ― только он сопел носом, опустив голову, и скрипнула столешница трюмо ― Грей тяжело упёрся в неё ладонями.       Словно сам только что пережил ― стресс. Или как это называлось на языке тех, кто придумывал нейролептики для вдов?       ― Много наслышался про меня, м? ― вдруг спокойнее спросил Грей.       ― В-вдосыть. Слыхал, ты па-ацана голоручьем ж-жахнул за то, что он те к-краской в глаз ткнул.       Билл взялся ковырять рубец от прививки от оспы на предплечье ― достать из кармана Джорджину фишку как-то постеснялся. Вдруг Грей засмеётся-поиздевается-фыркнет ― как хотелось Биллу, едва он увидел над трюмо игрушечный самол       ох, следовало бы догадаться. Да ведь проще решить, что у кого-то в башке течь.       ― Э-это правда? ― несмело спросил он, не подняв на Грея взор.       ― Ты сам-то веришь, егоза?       ― По мне, ты бы и дре-дрессировщиков вальнул.       Он пожал плечами, покосившись на Грея. Вот сейчас небось реализует всеее Билловы кошмары ― о которых он старался забыть наутро, как об отцовских наказаниях. Даже они ― хоть и оставались чернильные синяки ― забывались легче, чем все эти жуткие сны о монстрах-из-под-мостов.       Грей завернул награды и убрал в ящик ― методичные движения, ни одного лишнего. Может, не хотел пугать Билла ― хотя куда уж, в самом-то деле, сильнее.       ― Эдди сам свалил. Грязная работа, зачуханные казематы, страховитый мужик со скоромными словами. Не выдюжил ― чистюля. Всё дёргался, что подхватит от меня какое-то бациллистое говно. Пару недель покантовался да дал драпака, рассвести не успело.       Билл глухо сглотнул ― отлегло, будто наконец отлил после затянувшегося урока. Грей задвинул ящик ― у него красивые руки длинные пальцы суставчатые фаланги потемневший ноготь грубая кожа ― когда он схватил Билла, что-то царапнуло, наверно старая мозоль.       У Зака Денбро были совсем другие ― со ссадинами, короткопалые, ногти стрижены чуть ли не наполовину ― иной раз мясо было видать. Зак Денбро тискался с винтовкой ― изменял жене с этой тощей горячей сукой, Грей ― сдавливал штурвал самолёта до крови под перчатками.       Билл поднял на него взгляд.       ― И-извини, я…       ― Хорош, а. И нехера рыться в чужом барахле.       Эко он ненавидел все эти сувениры из поездки в Европу.       ― И не пихай нос в таблетки. Иначе взрежу матрас и бельё и пересчитаю всё до цента. Видал, где заныкал.       Биллу казалось, меж ними что-то надломилось. Подобие доверия или вроде того.       ― Я-а не должен б-был везде рыться, и я на-азвал тя вчера…       Он не смог договорить ― щёки и так жгло, будто вот-вот завоняет горелой кожей.       Интересно, Грей знал этот запах?       ― Прости, Ро-роб.       Сойдёт ведь?       Билл извиняться никогда не умел ― зато обидеть мог с таким талантом и изворотливостью, что пацаны не разговаривали с ним неделями.       Грей молчал ― долго, Билл насчитал двадцать одну секунду ― или даже двадцать две. Он тяжело вздохнул ― и вдруг ласково сжал кончик Биллова носа, отстранившись от трюмо:       ― Хер с тобой. Малышню не обижаю.       Простил, значит, ― правда-правда?       Он отвернулся ― пошёл на выход. Билл перевёл взгляд на ящик и нерешительно спросил:       ― Мо-ожно я возьму йо-йо?       ― Валяй. Оно не моё.       И Грей вышел из вагона. А говорили, у монстров руки холоднее, чем у покойников.

* * *

      Билл с самого начала знал ― с бритьём Грея однозначно проебётся. Можно научиться всему ― и даже палить во вражеские самолёты, пока их когтистые собратья дерут задницу, ― но только не брить другого человека.       Зак Денбро делал это быстро ― всё равно как Билл доплывал от одного берега Кендускига до другого. Научить этому Билла не успел ― рано.       Он хотел было отговориться, когда Грей уселся ближе к вечеру на стул ― скрипнувший звонче, чем под Билловой задницей, ― да будто язык отвалился, стоило глянуть на его дрожащие руки.       Не сладит. Как же он раньше с этим дерьмом справлялся?       Билл видел, как тряслись руки у Зака Денбро, ― когда он злился или отчаивался. Может, степень отчаяния ― или злобы ― Грея слишком велика.       Грей, видать, не рядовой, которых штамповали в армии, как игрушечных солдатиков на литейных заводах, ― награды серьёзные. Расспросить его хотелось обо всём всём всём ― как прихожане церкви докапываются до духовника с утра до вечера, ― но Билл не решался. Не походил Грей на человека, который будет тешить слух солдатскими байками. Хотел бы ― вывалил бы награды на видное место, а фото ― в рамочке бы держал, как делают все суровые мужики, лелея свою семью даже на чёрно-белом снимке.       И видок у него был бы совсем другой ― более здоровый-улыбчивый-приветливый, как с кадра с мужиками эскадрильи.       Билл пристально оглядел его лицо, нанося помазком пену для бритья на щёки-скулы-подбородок. Грей не возражал, не направлял, не прерывал ― сидел застывшим манекеном из бутика, в которые мама перестала заглядывать в сорок втором.       ― Думал, у тя о-опасная. Бабочка.       Смочив безопасный ― с виду ― станок в миске горячей воды, Билл придирчиво оглядел его. Чухня ― у Зака Денбро руки тоже, казалось, способны только на объятия, а вот Грей ― опасная зверюга ― так Билла и не жахнул.       ― Раньше была.       ― А пра-авда, что ею мо-ожно вспороть хайло?       ― Только если нарочно. ― Он редко был расположен к беседам ― но сейчас вроде бы не возражал. Может, пытался отвлечься от мысли, что Билл не сдюжит и вскроет ему сонную артерию. ― Но резануться можно здорово.       Билл издал понимающее ммм ― и поправил на плече сползшее полотенце, щекотавшее локоть. Пахло пеной для бритья ― как от Грея-его-рубашки-всей-его-одежды-наверное.       ― Я эт-того не делал.       ― Я понял, что ты полоротый, спиногрыз.       Билл не обиделся ― в голосе Грея слышалась только мягкая насмешка.       Наклонившись, он чуть шире расставил ноги ― заметив, что Грей смотрел куда-то вниз, как на утренних литаниях. Билл молился вместе с ним ― боялся не причинить Грею боль, а последствий.       Глупое дело ― в слухи о нём верилось легче, чем в его безнаказанность. Да Билл мальчишка ― обыкновенный, каких после биржевого краха народилось, как крысят, ― и верить в слухи ему простительно ― о девчонках об учителях о глухом на одно ухо дворнике. Билл начинал забывать на какое ― стоило отдалиться от родного дома.       Он на пробу провёл станком по щеке Грея ― ничего, кроме опустевшей полосы, будто лопатой счистил снег с крыльца. Билл затаил дыхание ― а в ответ услыхал бесцветное:       ― Ты не давишь, Билл.       И невольно вздрогнул. Грей предпочитал именам всякие прозвища ― типа егоза-спиногрыз-шелупонь, ― так что охренел Билл вдвойне.       Ну наконец-то признал равным ― себе, а стоило только покопаться глубже.       ― А как? Я тя ца-арапну.       ― Просто дави твёрже, не нежничай тут. Это тебе не с лошадьми вошкаться.       Ишь ты, блядь, ― думал, это так легко. А вот попробовал бы сладить с двумя новичками ― они, храбрецы оголтелые, даже хлыста нихрена не боялись.       Билл почему-то был уверен ― под Греем заходили бы как миленькие, будто Бланкин пони под голубями.       Он терпеливо вдохнул ― запах шарахнул в нос. Никак не мог привыкнуть.       Грей небось мог бы спихнуть его румянец на то, что приходилось кое-как корячиться. Ныла спина ― где-то над поясницей, словно Билла толкнули пацаны и он крепко шмякнулся на задницу. Всё равно ― терпел терпел терпел ― и выпрямлялся каждый раз, когда на станке собирался слой пены с щетинистыми обрубками ― как мороженое с шоколадной крошкой.       Хруст! ― в позвоночнике ― каждый раз, когда Билл оборачивался к миске с водой ополоснуть лезвие. Грей не ржал ― то ли сдерживался, то ли повода не видел.       Билл вдохнул ― рано или поздно это за-кон-чи-тся ― и снова наклонился к нему, прижав станок к подбородку.       ― Так а на чём ты ле-летал?       ― Истребитель. Здесь не мельчи, поразмашистее.       ― А какой?       ― «Мустанг». Не мельчи, слышишь.       ― А ты при-иподыми башку ― мне ни хрена не в-видать.       Билл выпрямился вновь, выдохнув. Приходила усталость ― накапливалась в икрах и затекающих коленках ― и раздражение. Не получалось нихера ― как тут, блядь, не злиться.       Грей тоже хорош ― расселся и глядел перед собой, указания раздавал, как какой-нибудь капитан гарнизона ― новичку-дурачку, у которого руки потели быстрее, чем при дрочке.       ты мужик или кто?       Мужик, блядь, и со всем справится ― так-то, пап.       Билл потёр лоб тыльной стороной ладони, в которой зажал станок, и сомкнул веки ― ничего, нужно выдохнуть и       тёплая вода капнула с лезвия на переносицу ― и Билл распахнул глаза. Грей позы не поменял ― раздвинутые ёбаные колени, сложенные в замок руки, скрещённые под стулом щиколотки, было вот в этом что-то от не-суйся-пацан-хуже-будет.       А Билл всё равно сунулся ― и, потерев переносье, попробовал возобновить разговор:       ― И ско-ока самолётов ты с-сбил?       ― Достаточно. Ты добреешь или мне самому, щегол?       Билл молча подался к нему ― не хвастливый, не то что мальчишки. А вот Билл бы распинался на его месте ― да перед полоротым пацаном такого можно было бы насочинять ― что и до самого рейхстага добрался.       Не-а ― Грей даже честным быть не хотел, только приподнял голову. Была у этих суровых мужиков неизлечимая болячка, вроде опухоли, может быть, или гонореи, ― скрытность такая, какую любой партизан хотел бы отхватить ― ну хоть кусочек.       У Грея эта болячка в рецидиве. Билл прикинется опытным врачом и поймает ремиссию.       Он неумело сбривал под челюстью ― криво, какие-то зарубки всё ещё усеивали кожу, как осыпавшиеся маковки. Кадык трогать не решился ― а ну как полоснёт всё-таки? Затаив дыхание, Билл увлёкся ― процесс напоминал чистку палки от коры до белизны перочинным ножиком, чтоб хлестать ею пацанов позвонче, ― и не заметил, как приблизился ещё.       Грей снова пялился куда-то вниз ― Билл пригляделся и тоже опустил взор. Крупное колено впёрлось меж Билловых ног ― безобразно почти на самом-то деле.       ― На чё в-вылупился? ― кинул он.       Дрогнула рука ― лезвие счистило кожу у подбородка, как цедру.       Грей издал зычное шшш скорее всего отматериться хотел почему-то сдержался ― видно, суровых мужиков хрен выведешь из себя. Детской акварелью потекла по мокрой коже кровь ― Билл поспешил приложить к подбородку Грея полотенце. Чего не отнять у пацанов вроде него ― быстрой реакции, натренировался, воспитывая вместе с мамой сопляка, ― дж-джорджи не хнычь где бо-олит?       ― Прсти-извни-Роб, ― забормотал Билл, оглядев его лицо.       То ли недовольство, то ли злоба ― всё равно тщательно сдерживал, как лошадиный табун с закипающей в ногах кровью. Грей сдвинул колено ― упёрлось во внутреннюю сторону Биллова. Если шевельнёт резче ― подставит нехилую подножку, и Билл грохнется на задницу так, как никогда прежде не падал.       Он убрал полотенце ― фух, кровь вроде бы остановил, промокнув напоследок просочившуюся каплю. Следовало ожидать ― Грей ещё легко отделался.       Красное на белом смотрелось отвратительно-ярко ― как крест на медицинском шмотье в госпиталях как кровь на потной коже как       мэм это вы миссис денбро?       Это она миссис Денбро ― и телеграмму тоже получала она.       ― Аккуратнее давай.       ― Ты сам сказ-зал давить с-сильнее.       ― Ты скрёб.       ― Я уже из-извинился!       Будто Билл каждый день обхаживал небритые хари, как брадобрей, и должен был давно наловчиться.       Да Грей из тех мужиков, которые не делают поблажек. А не хочешь по-хорошему ― научат другими методами.       Его в армии небось ими закормили ― теперь отыгрывался на сопляках.       ― Дай. ― Он не ждал, когда Билл даст станок, ― и выхватил, полоснув напоследок: ― Хочешь сделать хорошо ― сделай это сам.       Лицо Грея опять ничего не выражало ― даже губ не поджал, даже носом не шмыгнул, ― но Билл отступил. Пускай калечится-царапается-корябается ― к ранкам от бритья ему, видно, совсем не привыкать, Билл помнил те ― свежие, ― на которые попадала очищающая хлебала жидкость.       А он, вот те раз, даже не моргнул.       Наклонившись к зеркалу, Грей поднёс станок к шее, умело оттянул кожу у кадыка, счистил полосу пены выверенным движением ― а руки всё равно тряслись тряслись тряслись в мутной как блевотина воде ополаскивали лезвие Билл видел мальчика с эпилепсией в школе тревога поднималась ― изнутри ― точно ― такая же ― ему так хотелось отверну       Грей порезался. Только сейчас Билл, охнув, почувствовал ― сердце выдавало такой ебанутый такт, словно винтовка, разряжающая весь магазин.       ― Сделал? ― упрекнул он, обойдя Грея и прислонив к его скуле полотенце.       В отражении он усталый-злой-замученный. А ещё ― не выспавшийся.       Грей ненавидел свой порок ― и что приходилось терпеть помощь от пацана-неумёхи.       Вот их судьбинушка лбами-то столкнула ― суровый мужик, годящийся Заку Денбро в закадычные приятели, и полодырый нытик.       ― Не надо так бо-ольше, ― смягчился Билл. Доля укора всё равно капнула ― вместе с наставительностью, которую привык слышать пиздюк.       Суровых мужиков нельзя жалеть и даже пытаться им сочувствовать. Нихрена не понять ― чего у них там в головёнке, ― да видать, что-то своё, потому что Грей, обождав, пока Билл уберёт полотенце, взялся добривать.       Ему папаша в детстве       ты мужик или кто?       тоже капал на мозги.       Эй, пап, ― погляди, какие упрямые сволочи вырастают из таких затюканных пацанов.       ― Упёртая ог-глобля.       Грей оцарапался снова. И опять. Ещё раз. Но Билл не помог ― только недовольно скрестил руки на груди. Его отговаривать ― всё равно что, не зная инструкции, плюхаться в кресло истребителя и заводить эту неоперённую махину, ― ёбаное самоубийство.       Чувство вины за это Билл очень быстро заткнул ― Грей не сделал ни одной поблажки.       Пусть хоть глотку себе вскроет ― не то чтоб Билла       не надо так бо-ольше       это заботило.       Ладно, блядь, ― самую       я тя ца-арапну       малость.       Добрил всё-таки ― бог-или-кто-там-ещё-хранил-ебанутых его сегодня уберёг. Грей встал ― тяжело, но уверенно, лицо мокро блестело, грубо сдёрнул с плеча Билла полотенце.       Да забирай, сссука. Билл нахмурился и отступил шага на три. Не нравилось ему таращиться на эту орясину снизу вверх ― будто на ёбаный старый монумент, который талдычат уважать из чувства патриотизма. Так и ждал, когда Грей наклонится и пожурит, как пятилетку.       ― Не швыряй свои отрёпки.       Он сдёрнул рубашку Билла с крайнего зеркала трюмо ― и кинул. Благо не в лицо, благо не скомкал ― Билл это сделал за него, злобно пыхтя на верхнюю губу.       Суровые мужики любили, ох и любили, блядь, делать этот видок ― ничё, мол, не произошло ― и с дырявыми ручонками ты, сопляк, тоже никому здесь не нужен.       Будь они у Билла рабочими-ловкими-цепкими ― может, в него бы не кидали тряпки.       В носу стало влажно ― Билла, засопевшего звонче-чётче-обиженнее, хватило лишь на пшёл ты.       Выйдя, он даже не ощутил запаха озера Себейго ― хотя его встретил ветер, ― настолько забило соплями нос.