* * *
Собираясь на работу в богадельне Ванвирингена, малой старался не шуметь поутру, видно, думал, что Грея сморил сон. Получалось у него, честно говоря, хреново. Удивительно, как Ванвиринген вообще рискнул взять его на работу, всё равно что в качестве охранника посадить кого-то вроде жирного Бимбо вместо злобной псины. Грохнул чайник что-то упало чёрт-блядь-с-сука под нос ― Билли тут же притихал на мгновение, ожидая Греева пробуждения. А потом ― свалил, только половица у входа скрипнула. Долго валяться в койке у Грея привычки не было. Без толку, во-первых, ― всё равно бы не заснул. К тому же в армии за это порядочно стегали и назначали по несколько нарядов. А ещё в армии терпеть не могли нерях ― и Грей, встав, заправил койку, умылся и почистил зубы. Армия, в общем-то, чем-то напоминала мужской монастырь где-нибудь на севере Испании ― баб водить не полагалось, трахаться тоже, словно они вместе с присягой приносили и обеты безбрачия, вставали-жрали-засыпали по режиму. В чести тоже были молитвы всевышнему господь нас всех помилует роб даже такого дикаря как ты только на Грея это не распространялось. Веру во всевышнего ― ну-или-как-там-называли-вымышленных-спасителей ― он растерял ещё в сорок втором, наверное. Всевышнему, видать, требовался свой полигон ― иначе зачем забирать выдрессированных, как цирковые зверушки, солдатиков. Случалось, Грей меж сослуживцами и лошадьми Хилла не видал особой разницы. Одни копытами здорово лягали, другие размахивали винтовками по указанию командиров-капитанов-лейтенантов и всего этого коронованного эполетами сброда. Грей тоже из этой шайки. Он жалел, что напугал ночью Билли. Малолетки, бывает, охерительно доверчивы, воспринимают всю эту чушь близко к сердцу ― вот и он спал, даже не задёрнув шторки. Может быть, малому тоже снились кошмары. У юнцов они имеют довольно забавную-метафоричную форму ― вроде бешеных псов тонущих кораблей падающих с неба птиц с острыми клювами. А Билли, наверное, часто снился папаша. Он небось додумал сам, как его пришило где-то в пехоте, глядишь, по вине подобных Грею. Они вольны раздавать свои указики, мнить себя наполеончиками, великими шахматистами-полководцами-игроками, наверное, ― лишь бы это принесло победу. Может, малой вообще остался сиротой, раз прибился к цирку? И то верно, папаша Денбро не вернулся с фронта, крики-слёзы-истерики-по-очему-он-так-поступи-ил, сопли ручьём ― и вот Билли здесь, в Греевом вагоне. А глядишь, маманька его тронулась головой после вестей с фронта ― и приехали. Одно ясно: малой не хотел рассказывать о семье и прошлом. Знамо дело ― и Грею с ним делиться не хотелось. Нынче народу замкнутость похлеще сейфов в банках и простить можно ― одни играли в «войнушку», другие наблюдали со стороны. В «войнушку» играют только самые смелые-отпетые-авантюрные пацаны, которые не боятся побить яйца, ― со стороны смотрит ссыкло, сопляки да девчонки. Билли вот просто сопляк ― но никак не сикушник. Сикушником был Эдди, который даже не скрывал, что боялся Грея, а ночами молча подавал воду и запрыгивал на свою койку. А у малого тупую безбоязненность хоть жопой жуй. Билли из тех мальчишек, которые после школы с пацанами едут домой на закорках трамвая ― и, хоть руки потеют, крепче цепляются за него на поворотах. Билли из тех мальчишек, которые разгоняют велики быстрее ветра на зависть друганам и летят хер знает куда, когда педали ворочаются сами по себе по инерции, ― плохо ты физику учил, егоза. Билли из тех мальчишек, которые поздней весной моют окна на школьном дежурстве и за плевком птичьего дерьма на стекле лезут так далеко, что оголтелая училка визжит денбро а ну слезай! Откуда ж тут характеру сикушника взяться.* * *
Днём Грей взялся за транзистор ― тот, сссука, ну никак не поддавался. А говорят, артачатся только бабы да самолёты. Вообще-то, бубнить не из-за чего. Приёмник допотопный ― супергетеродинный АА5, которых до войны и после развелось, как червей от дождя. Купил его Грей в январе сорок пятого в скобяной лавке Хомстеда, от которой жил неподалёку, ― когда измаяла тишина. Так бывает, когда она поначалу остаётся на ночлег, потом приходит чаще и соседствует, потом почти выживает из квартиры, как меркантильная шлюха, которой в рот даёшь за красивые глаза. Наверное, насчёт того, что приёмнику годок или маленько больше, хозяин лавки припиздел. Грей-то вот хулил малого ― что собраться без шума нихрена не мог, на фронте бы его ох как быстро прибило, ― а у самого тряслись руки и приёмник не мог починить. Потому что он, видать, мог только ломать. Когда вернулся с фронта, Грей часто ронял посуду и разбивал любое стеклянное-фарфоровое-хрупкое говно, которое попадало в руки, ― а лучше бы башку. Хрен-то привыкнешь к такому ощущению, будто не душную растраханную жопу Европы пахал, а служил где-нибудь в Тихом океане и шмалял япошек за Перл-Харбор ― и постоянно ебучие землетрясения. Ну или будто вывалился из кабины «Мустанга», в которой проторчал часов пять, с липнущими к заднице трусами. Одно время Грей даже пытался свыкнуться ― ничего, мол, всё проходит ― и это тоже пройдёт. Таблетки вроде как тоже гарантировали поддерживать состояние, как вульгарные страницы «Шика» ― моральный дух солдат. Хуйня это всё, когда тешишь себя надеждами. Даже малого вон утешить не мог с этими будто вышедшими из строя руками ― и сказать эй да не помру ведь ну. Вряд ли Билли бы расстроился. ― Ёбана мать, ― тяжело выдохнул Грей и устало прислонил ладонь вместе с отвёрткой к лицу. Года два назад, может, выколол бы нечаянно глаз. Ну вот проковырялся час ― а дальше-то чё? А дальше ― нихера. Дальше ― отбросить отвёрточку к грохнувшим инструментикам, тоскливо оглядеть приёмничек, поскорбеть о полетевшем усилителе. Хныкать Грей, конечно, давно разучился, но обидно до невозможности. Танталовые конденсаторы, которые надо было заменить, он купил ещё в Дерри ― а нормальными руками нигде не торговали, и кончик отвёртки насмешливо спрыгивал с шапки болта. Да и пошло оно на хер. Радио, бывало, только расстраивало, особенно ― солдат. В декабре пилоты эскадрильи, отвернувшись от коек друг друга, могли всхлипнуть под балладу Кросби, потому что не вернутся домой к Рождеству, и натянуто хохотали под «Приключения Эллери Куина» с Сидни Смитом и Сантосом Ортегой, с трудом вылавливая волну. Иногда они ― и Грей ― успокаивались под «Тшш, тшш, милая» сестёр Эндрюс ― и принимались дразнить новобранцев ну чё написал своей-то а дорогой джон? А ещё радио бомбило тишину в вагоне, когда она пульсировала в ушах, ― её хотелось вынуть, будто вату. Звуки снаружи ― споры-смех-крики униформистов ржание лошадей трели пичуг ― уже перестали иметь для Грея всякий смысл. Он снова поставил транзистор в тень трюмо ― там-то ему и место. Будто Грею было стыдно за него и разболтанные руки, как хозяину ― за обнищавшую халупу при незваных гостях.* * *
Малой примчался к вагону Грея в шесть пятьдесят две ― он сверился с наручными часами, ― хотя обычно от усталости почти приползал, как минутная стрелка, завершающая полный круг. У него горели глаза ― голубые, с вкраплениями рыжеватого от закатного света, как шерсть кошки, жившей у них в казарме. Может быть, её звали Никки. А может, Лоис. В кармане штанов малого топорщилось что-то круглое, размером с заныканный бейсбольный мяч. Может, он играл и равнялся на Рута-младшего, когда весь этот пиздец ещё не вломился в страну. Билли нескладный-запыхавшийся-худенький ― Грей пригляделся, сидя у входа в вагон с подпаленной сигаретой. Глядишь, мамка бранила его за плохой аппетит, если вообще ходила когда-то по этой чёртовой земле, как Грей ― новобранцев в ВВС на одних болтах даже за рога дёргать нихера не сможете каличи а то ястребов джерри щёлкать суётесь а им даже зерно в горло не лезло, как слепым птенцам. Нет, экономить на жранье во время всеобщей голодовки и карточек на еду ― дело хорошее. Плохое ― когда оно после войны входит в привычку, вроде как не за это совсем воевали. ― Наносился, егоза? ― Ага. При-иткнусь к те? ― Бахайся. Билли грузно сел рядом, лоснилась-шея-стучала-венка. Пахло сеном-мылом-потом ― мальчишеским, он в этом возрасте ещё не застаивается. Посмуглеть маленько где-то успел ― штаны, задравшись, показали контраст бёдер с драными коленками. Шшурх ― что-то упало в траву. Малой, ойкнув, подобрал и вернулся ― с яблоком. Вон чё в кармане-то тащил, взялся подбрасывать-ловить его с приоткрытым ртом, как начинающий жонглёр. Грей зачем-то наблюдал ― хотя цирк терпеть не мог. ― Бланка у-угостила. ― Малой поймал яблоко ― на этот раз протянул ему. ― Те нёс. Ну ты гляди, непосредственность-то херова. ― Оставь себе на десерт, жеребёнок. ― Тада меняю на с-си-игарету. На чё он там меняет? Ванвиринген воспитывал маленьких дельцов, видать, ― своих-то спиногрызов не настругал, марал душонки чужих. Грей глянул на пацана и на яблоко в развёрнутой ладони. Бланка-то вообще не славилась дружелюбием, в отличие от очень многих баб после войны ― у них был какой-то странный фетиш на форму-шрамы-вставай-блядь-сучка, ― да видно, Билли удалось её переубедить. Его с такими глазищами хоть в рейхстаг с винтовкой засылай ― сучьи уроды сдались бы без боя. Грей взял яблоко, повертев, но вернул вместе с сигаретой, вытащив одну из помятой пачки. ― Тебе нужнее. Не вали в одну кучу только ― изжога измает. Билли настаивать не стал ― а видно ведь, ох как хотел, ― вместо этого спросив: ― А п-прикурить? Грей кинул ему коробок спичек. Они закурили, таращась перед собой, ― чуть ли впервые друг друга не заедая по мелочи, как сытые скандалами старые супруги. Малой и вправду ― что сварливая жёнушка ― всё-то его не устраивало, а ночью всё равно торчал рядом с Греем. Он пах табаком и усталостью ― как не должен пахнуть пацан его возраста. Они давятся по пять раз на дню рожками мороженого да проветривают с утра до вечера башки без мозгов. ― А ле-етать тяжело? ― Привыкаешь. Как ходить ― ты ж тоже учился. Билли согласно протянул мгууу, затянувшись, словно ничё вкуснее в жизни не курил. ― Как тя за-занесло в цирк? ― с удивлением спросил он. Грей тоже затянулся, глядя на него. Да как, блядь, и всюду ― как и в лётное, и на фронт, и в кабину «Мустанга», и в Чехословакию, и в гос поди, с каждым такое могло случиться. У детдомовских метка неприкаянных ― куда берут, туда и суются. ― Не брали никуда. Тебе это знакомо, шпингалет. ― А чё? ― Да с такой образиной даже шахтёром не сделаешься. Ох, как ж легко поддеть малого ― раскраснелся-застыдился-завертел в руке яблоко. Видать, сдавливал до этого, как ебучая Белоснежка, ― от пальцев бликовали вмятинки на румяной шкурке. ― Я-пгорячился-тгда, Роб. ― Билли выпустил дым и по-пацанячьи перехватил сигарету щипком. Ну или насмотрелся в кино. ― Про-ости. ― Пустяки, Билли. Да ну, малой, не расстраивайся ― хуже нет искать причину для извинений. Грея, помнится, и в армии не могу когда ты так пялишься за взгляд будь здоров полоскали. Поперву находили, вообще-то, повод пристать почти ко всему, стоило загреметь туда после лётного, ― очень уж любили там желторотых щеглов, придумывали им забавные прозвища типа пингвин. Грей, наслужившись досыта, одного кликал прострел за постоянную дрисню от местной жратвы. ― А чё у тя так т-тихо? Я видел ра-адио, ― перескочил малой на другую тему. В армии Грей звал бы его Диком Трейси. ― Накрылось. Никак не заштукую. ― Не з-знашь, чё там? ― Усилитель полетел. ― Значит, не мо-можшь из-за… Хошь, я?.. ― И замолк, взявшись катать яблоко от сведённых коленок к паху. Хорошо, что Билли не попал в военкомат, ― мал ещё был, чтобы трястись на медосмотре и получать ссаную бумажонку с печатями терапевта-глазника-сколиозника и прочих любителей пощупать молодёжь. Наверное, он не расплакался бы от стыда у уролога, даже пережил бы насмешки, а вот первую серьёзную стычку, о которой рассусоливали страниц пять в «Янк», ― нет. Билли не место на войне ― он вон от тёплого ветра ласково щурился. Тот шёл с города, пах дорожной пылью, берёг отзвук вечернего трамвая. Грей всё ждал, когда малой заговорит, да они всё пялились вдаль ― за купол цирка, на город, по кромкам домов которого рыжими казарменными кошками гуляло солнце. Когда Грей посмотрел на Билли, на его лице, оказалось, ― тень дурного воспоминания лежала. А может, солнце постепенно заходило. ― Те нраица ра-радио? ― Слушал, бывало. ― У нас в-всегда балакало в доме. Они опять помолчали ― будто Билли тоже ветеран, который ступал, прощупывая трещащий под ногами лёд, в разговоре с другим. Под ногами Билли лёд не треснет ― слишком уж крепкий, да и мороз, наверное, от Грея исходил лютый, дыхнёт ― заморозит пацана, не зря у него на сжатых коленках затопорщились выгоревшие волоски. Билли не место на войне ― у него на лице ещё и грубеть не начали. Он вдруг повернул голову к Грею, предложив: ― Г-глянем твоё? Ну упрямец-то, блядь, а. Бросив под вагон затушенный окурок, Грей поднялся и мягко пихнул его в плечо: ― Валяй, глянем. Не всё ж в тишине куковать. С малым было по-своему тихо. Отужинать они решили позже ― вроде как он согласился, что сначала надо б закончить с делами, а уж потом набивать пузо, ― и сидели за трюмо. Сосредоточенно хмурясь, словно за партой решал задачу, в которой по одному вычитал погибших солдатиков из роты капитана, Билли склонился к транзистору. В вагоне его запах стал ярче, отдавал чем-то сладковатым, кукуруза то ли карамель, ― здесь не было жадного ветра. Лицо-руки-коленки выкрасило в мягкий желтоватый свет керосинки, он делил малого ― с голубоватыми тенями из оконца и Греем. Гляди-ка, успел, видать, уж привязаться. Вообще-то, Грей ещё в армии отучился от этого дерьма. Сегодня вы с сослуживцем вроде как играете в пиджити и обсуждаете сиськи Джин Паркер, а завтра его шибанёт насмерть. ― Отвинти здесь крышку, кинь вон на стол, чтоб под рукой не волындалась. Чё слушал-то по радио? ― Всякое. ― Пришлось наклониться, чтоб услышать его бубнёж: ― Мама тащилась с «П-приёмной дочери», я ― с ш-шоу Джека Бенни. Дж-джорджи… Оп ― и притих, прикусил нижнюю губу, сильно, в назидание ― ляпнул лишнего. ― Джорджи? ― Мой брат, мла-адший. ― Сейчас с мамкой, шкет? Билли немного выпрямился и качнул головой, придвинув транзистор ближе к свету. А потом ― сгорбился, словно замкнуться-закрыться-спрятаться опять хотел. Губы ещё сомкнул, насупился ― точь-в-точь школьник, схвативший дерьмовую оценку за тест, ― не готовился, с утра до ночи играл с пацанами в серсо на улице. Ну или неправильно грей сколько погибших? решил ту самую задачу про солдатиков. ― А где? ― Н-твоё-дло. Умел малой щериться да зубки показывать ― всё одно что щенок, который не доверяет окружившим его малолеткам с вытянутыми ручонками. Да не скалься ты, глупый, ну, ― Грей никогда б не обидел. Билли шумно-влажно-быстро вдохнул ― от злобы или назревающего гнойником плача, прорвётся ― не остановишь ведь. Он в том возрасте, когда храбришься ― мужик ведь, ну, какие ещё рыдания, ― а так поныть от души охота. ― Ты в моём шмотье уже успел порыться. Малой опустил дрогнувшую руку с отвёрткой ― будто сделал чего не так и боялся огрести за то, что напортачил. ― А чё ты хо-отел? ― Билли делал вид, что копался в транзисторе и искал неисправность, а на деле просто выкручивал-закручивал один и тот же болт. Отвёртка с шлица у него не соскакивала. ― Том с-сбаял, что ты пацана у-уморил, и… ― Нехера рыскать по чужому барахлу, ёбаный ты Ниро Вульф. ― С-спросить надо было? ― А чё, языка нет? Билли потянул недоверчивое ммм, жёг взглядом приёмник похлеще паяльника. Малой упрямый ― будто даже мириться с тем, что Грей никого здесь не терзал, не хотел. Им интересны вот эти авантюрные-рассказики-глупенькие-фильмишки ― об убийцах гангстерах полицейских да кого там только не было башку сломаешь. Грей, помнится, остыл к этому дерьму ещё в сорок третьем ― жизнь писала сценарии похлеще, на такой сеанс малолеток не пускают. ― Вишь, спаять надо, пиздец им, ― Грей указал пальцем на проводки. ― Нагреем торцевой. А потом поменяем конденсаторы. Вообще-то, учить его всякому нужному по жизни говну не так уж плохо ― Билли даже проявлял энтузиазм и паяльник над горящей плиткой держал сам после негромкого а м-можно мне? Да бери, малой, ― у тебя-то ручонки увереннее будут. А вот сам ― не очень. Запахло палёными проводками ― почти так же воняло внутри «Мустанга», когда потянулся слабый дымок плавились маслом проводки Билли хотел было отдёрнуть руку ― да Грей задержал его за запястье, контролируя. Он поёжился, словно озноб долбанул. Вспомнил небось, как Грей отбирал у него награды. Да разве ж так цепко сжимал? Нет вроде ― а малых вроде Билли не переубедить, плохое они помнят намного ярче. ― По-очему у тя д-дрожат руки? ― Убирай, пока не сжёг, ― Грей кивнул на паяльник, отпустив руку Билли. Он отдёрнул ладонь ― да ведь не отцепился всё равно: ― Ты не о-от-тветил, Роб. ― Ты тоже, штиблет. В расчёте? Билли насупился, поёрзав и скрестив под стулом щиколотки. Видок пацана, которому, сцепив зубы, хотелось побыстрее от-ма-за-ться ― от всего этого дерьма. Грей видал таких, на медосмотре например, ― но малой под его руководством вид этот быстро сбросил. Решил наверно ― вот ща покажу те, чего стою, авось и доверять научишься. Да невозможно научить чему-то человека вроде Грея ― теперь. А вот Билли ― да, он даже сам новые конденсаторы поставил, глухо буркнул да знаю-з-знаю, когда сажал обратно крышку. Помолчи, мол, ― подумаешь, взрослый. Они включили приёмник, пришлось половить волну ― чтоб не шипел-причитал, как старый разбуженный вояка. i’ll whi er goodnight turn the Грей умудрился наткнуться на Эллу Фицджеральд. making be ieve it’s you С пацаном в вагоне, оказалось, работало всё, а мужики говорили ― полоротый. Авось и Греевы руки нормальными по-очему у тя д-дрожат руки? сделаются. Малой, видно, уже не верил, что от пьянки. ― Ну, фурычит. Молодец, Билли. А он молчал ― в контраст Фицджеральд, которую даже херовая частота не портила. Кумекал, видно, чего ― да глаза мокро блестели рот скривился на щеках по розовому пятнышку. ― Ты чё, малой? А он опять молчал ― головой, правда, потряс, как мокрый кудлатый щенок, и плотнее сомкнул губы ― а на лице вот это нереветьнереветьнереветь. Он тревожно вытянулся и расправил худые плечи, отвернув голову, ― гордый, лишь бы Грей его слёз не увидал. ― Да не реви, все говна хлебнули. ― Я не реву! ― тявкнул Билли, вновь встряхивая головой. Сраная Фицджеральд ― ни капли сострадания, пела там про тоску о любимом, подушку целовала, свет гасила, непонятно кому спокойной ночи шептала ― а Билли не переносил, видно, этого приторного дерьма. Грей снова сбил волну пальцем ― пусть уж лучше шшшипит, но не умолкает. Встретились взглядами ― у Билли в склеры будто впиталась влага, иллюзия ― что они теперь подсвечены перламутром, как у всесильного древнего существа. Он вытер кончик носа запястьем, на свету керосинки плавленым золотом заблестела влага. Отошёл, видно, маленько. ― Хо-хошь… погадаю на ру-уке? ― Валяй, ― Грей развернул перед ним правую ладонь. Малой влажно усмехнулся, шмыгнул носом, сказал как дурачку: ― Другую. Ладно уж, пусть тешится. Грей-то во всю эту херню отродясь не верил ― что-то все эти предсказания от говна в судьбе его не уберегли. Он дал левую, правой подперев башку. Билли неловко обхватил ладонь ― своими, бормоча: ― Меня на-настарчила Бланка. Ну это совсем другое дело ― Грей знал, что её побаивались мужики, кликали чавеллой, ждали проклятий в спину, винили в затяжных апрельских дождях. Малой водил мягкой подушечкой указательного пальца по внутренней стороне ладони, контрастировало с грязью под ногтем и желтизной от сигареты, пропитавшей спираль-отпечаток, у него тёплое ласковое прикосновение в центре ладони щекотно какой бы грубой ни была кожа Грея на запястье Билли ― ро-дин-ка, вот бы её что. Он обвёл линии с видом циркового волхва, дурящего народ шаром предсказаний и картами с картинками всех мастей, чуть склонил голову вбок, нахмурился ― увидал чего-то. ― Ну чё, не помру в ближайшие лет пять? Эко загнул ― тут бы хоть парочку ещё протянуть, а Грей новое десятилетие надеялся застать. ― У тя бу-будет до-олгая и счастливая жизнь, ― заключил Билли тоном военврача, вскинув на него взор. Малой конечно приукрашивал ― и солдатам в госпиталях ничего во лбы не кидают, пока они не видят скорбь на лицах медсестёр. Билли выглядел озадаченным ― не умел скрывать эмоции совсем. То ли это, то ли сказочное долго и счастливо Грея так развеселило ― и он усмехнулся. ― Ни-икада не видал, чтоб ты у-улыбался. Мог бы и почаще выкидывать такую херню.