* * *
Билл и не заметил, как пичугой пролетела неделя. Каждое утро да ночь он всё проверял тайник в наволочке и нащупывал под подушкой, не появились ли дырки, ― Грей ведь сквитается за тот случай пересчитаю всё до цента суровые мужики мстительные-злопамятные-насмешливые, им даже повода давать не надо. Ночные приступы у него продолжались, вроде как стали хуже ― Билл уже не хотел прятаться за пологом. Расспросы об этом дерьме Грей умело сворачивал ― так, что даже пытаться не хотелось. А Билл всё равно ― пробовал, будто опоздал на урок и приходилось карабкаться через окно. А может, ему вообще не стоило лезть ― и Грей начинал сходить с ума. Не осмеливался его даже коснуться ― а ну как прилетит? У него в глазах иногда как перемыкало, словно перегорала в башке лампочка ― и всё окутывал мрак. И Билла в это время он, казалось, тоже ― не узнавал. После он часто сваливал ― а наутро дышал перегаром. Конечно, в цирке жрали все ― и Том, который даже наклюканным пёрся к лошадям поутру, и Ричи ― в бутылке пивка в выходной никогда себе не отказывал, и униформисты ― от них-то вообще порой несло так, что страшно спичку подносить прикуривать. И как-то так вышло, что вонь эту Билл возненавидел благодаря Грею. Первые ночи месяца, говорят, ведьмовские ― то ли хулили их зря, как Бланку. Приступ ― и Грей засобирался опять. Биллу привыкнуть бы, как привыкал к материнским всхлипываниям-плачу-завываниям с кухни, ― а не получалось. Наверное, есть всё-таки вещи, с которыми невозможно мириться. У Билла в отца пальнули в Нормандии ― а он уже вдруг свыкся, жалеть его перестал. Да на что охолодевших мертвецов ― когда вот живой по вагону метался. Звенел ремень шуршали шнурки ботинок скрипела под ним койка ― Билл к этим звукам уж попривык. Порой, слыша бряцанье бляшки хочешь ещё щенок ты долбаный вспоминал отца. Кое-что удивляло Билла ― с шнуровкой Грей справлялся молниеносно, несмотря на дрожь в руках. Вот они, солдатские прививки ― ни один антидот из него не вытравит. На его плечи лёг голубоватый ночной свет из окошка, блики яркие ― ясное дело, пот. Те же окрасили лицо, когда Грей выпрямился, ― как осколки от разорвавшегося снаряда. Он снова зачесал пальцами волосы и встал ― так уверенно, что любой сопляк зассал бы соваться. Но не Билл. ― Ты-кда? ― пробормотал он, свесив ноги с койки и отдёрнув полог ― тот покачнулся, почти сорвавшись. ― Роб? Билл вскочил ― ай, блядь, студёный пол ― и бросился было к Грею ― застыл. Окинул его взглядом ― мрачно замершего у выхода исполина, чуть ли не долбящегося о потолок головой. Сравнил комплекции ― не-а, к нему лезть ― всё равно что гному с великаном тягаться. Или ребёнку ― с троллем под мостом. ― Роб, с-стой. Вот и всё, блин, ― глупо, как вставать на пути у танка «Шерман» с направленным вперёд дулом. Грей сдёрнул свою рубашку с крюка при входе ― обычно Билл старался на неё не смотреть ― и, прежде чем сдвинуть двери и выйти, швырнул: ― Дрыхай, подкидыш. Выйдя, он одним движением дёрнул дверь обратно ― БАХ. Билл вздрогнул ― говорил ведь себе не трусить, блин, да малолетки нынче шугались любого громкого звука ― вдруг пришибёт, как при воздушных налётах. слышь денбро а ты заикаешься как с войны вернулся Не прижился бы он там ― война, как ёбаная императрица, коллекционировала в фавориты только суровых мужиков вроде Грея, ― а Билла бы, хлюпика, в свой заржавелый дворец не приняла. Начали мёрзнуть ноги ― он в растерянности стоял секунд десять или пятнадцать. Глянул на Грееву кровать ― всегда застилал, когда сваливал, ― и нахмурился. Хрена с два Билл сегодня так это оставит. Пацаны велели бы ему поостеречься ― всё ж таки ведьмы могли собираться на шабаши, ― а Билл бросился к стулу у трюмо и придвинул его под окно. Пацаны читали рассказы про Соломона Кейна, пиздили шляпы у отцов, прикидывались стрелками, воображали чудовищ, насмотревшись киношек. Биллу не надо фантазировать ― оказалось, в реальности есть вещи похлеще. Он прильнул к стеклу, забравшись на стул, как цирковой гимнаст, и вытянувшись ― аж стопы щемануло. Трудно было не заметить эту орясину ― пёрся по высокой траве в город, выискав тропку, и накинул рубаху. Ветер, видно, не слишком приветливый ― рядом кружил слабый дым да подхватывало полы расстёгнутой рубахи. Чего-то его тянуло в город ― как убийцу к местам своих преступлений. Когда на Кендускиге построили плотину и начали засыпать мель ― у Билла с пацанами отбило охоту туда шлындать. С Греем, наверное, та же ерунда ― свой Кендускиг с не засыпанной мелью-пиви-лягушками. Заглянуть бы ему в башку ― хоть разок, хоть секунд на пять, ― ничего там не переворошить даже, пусть не боится. Как в щель в приоткрытой двери, из которой бил яркий яркий яркий свет, ― так ли, интересно, в башке у Грея. Бывало, Билл подсматривал так за матерью в сорок третьем уильям что ты там топчешься и задерживался тайком у двери на всю ночь проваливай спать а она плакала. Одевшись и обувшись, Билл прихватил рубашку ― и вышел из вагона. Быстрее было перелезть под ним по рельсам-шпалам ― хоть и спину заломило. Июльская ночь ― прохладная-прохладная. С озера дул ветер, Билл повдыхал ― попривыкнуть чтоб, водянистый привкус чтоб почувствовать ― будто из самого Себейго хлебнул, примкнув губами к чёрной глади. Ветер знал настроение Грея ― и шарахал так, что явно хотел отговорить от слежки. Билл всё равно попёрся ― поздняк вертаться. Ничему-то его жизнь не учила ты в моём шмотье уже успел порыться штиблет не научил, видать, и Грей. Ночь и тропку, как голубоватым мелком, чертила, и сушёную солнцем траву по верхушкам ветром приглаживала, как гребнем. Пахло слоновьим навозом и сыростью от земли, только бы в лужицы не наступить. Во тьме Билл видел маленько хуже ― но понял, что Грей тащился в город. Пришлось побороться с мыслью, что решил навестить какую-нибудь симпатичную бабёнку, ― Билла почему-то утешал довод, что суровые мужики с зелёными глазами не нужны никому. Отец вот матери ни разу не изменил ― но изменял себе, сначала называя её королевой, а потом бубня ― всё бабьё змеюки уилл. Билл видал ― и боялся ― только живых змей ― и ссался, что Грей обернётся. А ну как в траву придётся сигать ― а там цапнет одна такая? От города Билл совсем отвык ― чувствовал себя чуть ли не Тарзаном, впервые оказавшимся в Лондоне. Где-то пугливо тявкала собачонка, тускло горели фонари, будто перед рассветом, дома не светили окнами во мраке, как кошачьими глазами. Пахло пылью дороги выхлопными газами типографией неподалёку остывающим асфальтом ― не то что в Пустоши, не то что в уиндемском поле. Впереди блестели рельсы трамвая ― Билл на таком гонял сколько раз, вскакивая на стальной круп. Есть бесстрашные пацаны, которых и на войну можно зашвырнуть ты ведь уже большой и понимаешь что можешь расшибиться насмерть а я что делать буду? а нытьё матерей им не указ. Стыдила б она его, интересно, узнав, что Билл тащился в город за огромным жутким мужиком? О, мам, он бы сломал ему хребет без усилий ― как здоровые псины разгрызают палки в щепки. Раз ― и Грей вдруг остановился на тротуаре. Билл не скумекал ничего лучше ― чем спрятаться за дылдой-фонарём, ― некуда, угол продуктовой лавки с выцветшей вывеской «Свежесть» они уже миновали. Оказалось, просто прикурил ― горсть у лица вспыхнула рыжиной, словно светлячка загребущими ладонями словил, ― и пошёл дальше. Спасла Билла только случайность ― хотя в мыслях он уже слышал ты чё тут делаешь щегол голос Грея ― и чувствовал запах его рубашки, если б он приблизи а он подошёл бы. У Грея была своя система прозвищ ― как у любых суровых мужиков, которые заводского бухгалтера кличут крысой, новобранца дристуном, пацанов вроде Билла сопляками-малолетками-шалыганами. Щеглом Грей звал ― когда злился или Билл умудрялся напортачить. Грей, правда, любил это называть проштрафился ― и Биллу приходилось расплачиваться. Ему нравилось, когда Грей изредка звал ― малой или бил-ли, и получалось так тягуче-ласково-приятно, и Биллу хотелось быть с ним мягче, и внутри становилось он бы сравнил с ощущением, когда жрёшь карамель, ― во-рту-сладко-в-животе-тяжело. Только карамель быстро таяла. Грей остановился напротив здания, в котором тускловато горели окна, и вошёл. Сомнительное, нехера сказать ― будто прямиком из нуарного кино про гангстеров занесло ураганом. Заведение явно питейное, перегаром воняло за несколько футов ― скорее всего, поэтому, несмотря на июль, в соседних домах закрыты окна. Вывеска небось застала биржевой крах ещё ― и все эти посиделки уиндемской мафии. Название ― характерное для таких рюмочных, незапоминающееся ― «Пьяная кружка», поменяйся подлежащее ― смысл не изменится. Ясно, куда сваливал Грей, едва они приехали в Уиндем. Ясно, почему от него пёрло перегаром. Предупреждали же Билла ― от суровых мужиков проблем-злобы-слёз наглотаешься, у них тяжёлые ладони ― не гляди, что ласковые, не ведись на это, милый, ― у них сердца гранитные ― войной закалённые, у них слова тяжелее воздушных снарядов ёбаный ты ниро вульф долбанёт насмерть. Биллу бы дверь ― ногой расхерачить, ломануться вперёд вытащить эту ёбаную оглоблю ох и нравилось мужикам вроде Грея себя блядь гробить ох и да разве ж мог он ― так Билла расстроить. Будто не пустили на важный киносеанс, будто просрал деньги на мальчишечьи безделушки, будто после школы угодил под дождь и елозил мокрой задницей по сидушке Сильвера, будто из «Вестерн Юнион» мэм это вы миссис денбро? Да видал видал видал Билл всех этих сраных пьянчуг ― нихрена не походил на них Грей. У него лицо сохранило остатки жизнелюбия ― как у того скалящегося пилота вторым слева с фото эскадрильи. А у этих ублюдков ― глаза заплывшие-опухшие-не-зелёные-не-ведьмовские. Они все так, нехера себя изматывать. Жрал ― пускай, его дело. Да видно, однажды Грея не знаю уж как его жизнь шлепанула так херакнуло на войне ― что теперь спасался спиртом-настойками-алкашкой. Судьба нации в руках тех, кто возвращался здоровым, ― как те солдаты, что улыбались Биллу с плакатов-постеров-листовок, а остальных ― ну вроде Грея ― под ёбаный каток, который похлеще европейской мясорубки. Стоя перед пивнушкой, Билл зычно всхлипнул ты мужик или кто и таращился в местами заляпанное окно. Внутри торчали несколько мужиков, несмотря на время, ― хотя Билл и не знал, сколько натикало. Он помнил, что вставать почти с солнцем, ― и не шевельнулся. Вот бы ща зареветь посреди улицы, как потерявшийся малыш, ― и пусть люди выйдут, и пусть свои башки из окон повысовывают, и пусть Грей из бара вывалится ― наклюканный, блядь, небось ― каким Билл его ещё не видел. Суровые мужики иди сюда щщщенок это в твоих интересах нихера не умели пить. Либо лили за шкирман будь здоров ― и не ворочали языками, а во взглядах у них появлялось что-то опасное-дикое-животное, ― либо не пили вообще. Зак Денбро бросил в сороковом. А Грей когда начал? Билл отошёл от бара ― чтоб на него не падал свет. Всхлипнул пару раз, сглотнул сопли-слюни ― кислые, предвестники нарастающего рёва. Уйти бы ― и наутро кинуть этой суке я всё знаю эй ты костомыга. Хуже нет отбирать у суровых мужиков бутылки, а Билл попёрся к двери. Он ему таких оголтелых прозвищ напридумывает ― уши завернутся. Билл толкнул отсыревшую дверь, миновав объявления о сдаче квартиры на севере Уиндема и о приёме на работу на полставки хер знает куда. Лучше б пошёл туда ― а не в чёртово шапито с чёртовым Греем, пусть даже пришлось бы среди змей, как индийский факир, валяться. В пивнушке горело несколько ламп ― пыльных, не протирали небось с открытия, с дохлыми мухами внутри светильников ― Билл разглядел крапинки, как на шляпках ядовитых грибов. Компания жутковатых мужиков у окна оглядела его ― Билл сдержал дрожь. Взор был не из тех типа а ты чё сюда явился зверёныш вали спать. Он знал, что не тронут, ― здесь Грей, здесь никто его в обиду Грей и сам-то Биллу харкнул в душонку. На джук-боксе негромко крутили «Блюз на ночь глядя» Вуди Германа, воняло спиртом-перегаром-дымом ― и какой-то старик жрал початую вторую или третью бутылку, судя по поддатому виду. Билл заметил Грея за барной стойкой с зажжённой на пепельнице сигаретой ― и пустым влажным стаканом. Выжрал, сука, всё-таки. Билл пошёл к нему ― а осмелев, попёр даже, будто в наступление. Мужик вроде Грея не отступит, не подымет белый флаг, не отбросит заряженную винтовку ― его разоружить-скрутить-нейтрализовать невозможно. Он застыл рядом ― то ли ждал, когда Грей поднимет башку и покажет всему бару тени под глазами, то ли подбирал слова. Иди на хер ― не катило, если честно, не слишком ёмко. Проблема в том, что у Грея на всё в расчёте? находился у-ме-лый ответ ― как у опасного пацана, который у мелкоты влёгкую отнимает игрушки. А так его, суку, послать хотелось. ― Взгрелся? ― швырнул Билл ― даже не заикнулся, повод для гордости, мать потрепала бы за щёку. Грей взял сигарету, затянулся ― взгляда с Билла не сводил, вроде не враждебного, хоть и колкого, что все его словечки. ― Я видал, что ты за мной дёрнул, шалыган. Ты не слишком тихий. ― Эт где это? ― Футов через двадцать от балагана. Билл сжал губы, а дрогнувшие пальцы ― в кулак. Тут, так и быть, Грей его поймал чё шпана вялишься? да разве ж от него вообще можно где спрятаться. Билл не научился, зато напрактиковался глядеть ему в глаза. Он подошёл к потёртой стойке и взобрался на барный стул ― ноги не коснулись перекладины, Грей уверенно упирался в свою обеими стопами. ― А чё не о-остан-но… ― Ну не сёдня, так завтра бы за мной попёрся. ― Ты больше сюда не п-прид-дёшь. Грей, затягиваясь, поглядел на него, приподняв брови, ― с невысказанным да ну малой серьёзно? или типа того. Билл серьёзнее был только в декабре сорок первого. Тогда Зака Денбро отпустил на смерть, теперь ― Грея бы крепче удержать, лишь бы он что. Он мог представить Роба за штурвалом «Мустанга», даже если не видал этого вживую, ― но не в ёбаной вонючей пивнушке. ― На цепь меня посадишь, а, Билли? ― Билл чуть дёрнул коленкой ― с другой свести не решился, навернуться ещё не хватало. ― Бери покремнястее, чтоб не драпанул. ― А ты сам не пон-понимаешь, что это п-плохо? Суровых мужиков не берёт ни один разумный довод ― пока они не втемяшат себе в башку, что это п-плохо. Ох и туго приходилось с Заком Денбро, ох и пёрло от него перегаром по вечерам после смены ― да видно, у Билла судьба такая ― жить с любителями насандаливать носы. Грей пощёлкал пальцами, зажав в зубах сигарету. Биллу нравился этот жест ― намекающий, что ща он покажет, как сладить с той или иной хернёй, хоть и с дрожащими руками. Не нравились обстоятельства ― приплёлся худощавый бармен с сединой в волосёнках и бутылкой какого-то жидкого дерьма ― «Иеремия Уид». Да пусть только попробует хоть капнуть ― шлёп ― и Билл накрыл стакан Грея ладонью, прижав её к холодному влажному ободку. А помнится, недельку-другую назад брезговал ― ой не пойду, мол, ой взгляд животный, ой руки липкие, ой спасите ― принцесска в беде. ― Ты чё, в общество юных друзей трезвости вступил? В ЮХА, может? ― Со-овсем алкашом сделаешься, ― рыкнул в ответ Билл ― даже если замахнётся, ладонь от согревшегося стакана не отнимет, хочет жрать ― пусть херачит из горла. ― У тя руки хо-одуном, птмшта вы-выжрать тянет. Знашь, чё это значит? Ты про-опитый уже, вот чё. ― Много ль ты понимаешь, шпингалет. Вроде даже не насмехался ― ему в голос как касторки кто подмешал. Грей обхватил его запястье несильно сдавил убрал без особых усилий от стакана ― сколько бы Билл, с трудом дотянувшись пальцами ног до перекладины стула, ни боролся ― сдался, когда почувствовал неприятное давление в лучевой кости. А говорил ведь самому себе ― он косточки запросто сломает-перегнёт. Билл уступил ― но бой не проиграл. Наши-то в Тихом океане, помнится, позиций до последнего не сдавали ты мужик или кто и Билл не сдаст. Бармен, всё это время стоявший рядом, плеснул-таки на пару пальцев в стакан ― что ни на есть солярка, блядь, с отцовского завода, сколько б ни завлекала этикетка. Билл зыркнул на него ― того гляди выхватил бы бутыль и долбанул по лысеющей головёнке ― нехера спаивать суровых мужиков ― одни на жён ладонь подымут, другие на малолеток, третьи на самих себя. У Грея не было ни жены, ни детей. ― Хватит, Роб. По-пожалуйста. ― Не ной, а. ― Хорош! Пе-ерестань. ― Отсохни, подкидыш. ― Тпая-ты-оглбля! БАХ! ― грохнулся стакан, завоняло спиртом, осколки ― как в моче, как в мальчишеском туалете выбитые окна. Билл спихнул его с барной стойки нахрен. Дышал ― тяжело, фууух ― как Грей, когда вскакивал посреди ночи, а вдруг это дерьмо ― заразное, как оспа? Биллу казалось, вокруг тишина, только в ушах-висках-голове пульсировало, как при простуде, как на-ры-ва-ми. На периферии Перри Комо проголосно пел «До скончания времён» да скрипнули позади стулья под чьими-то задницами ― мужики, видать, обернулись на звон, думали ― потасовка. О, он Билла оттаскает как следует ― за это дерьмо. Вздумал выходку устраивать, как в ёбаном цирке? Тогда в твоих интересах ― подставлять жопу под ремень, как невоспитанный-дикий-осиротевший жеребёнок. Билл почти дрожал ― внутренне, как в тот вечер, когда познакомился с Греем все возгри вытер штиблет? и с трудом держался, чтоб не затрястись в открытую. Свёл коленки ― трусливо, блядь, еле равновесие на стуле удержал, соскочили с перекладины пальцы. ― Валите на хер отсюда, ― рявкнул бармен, джук-бокс, казалось, пугливо притих вместе с Биллом. Он опустил глаза ― поверхность стойки облупленная, как у треснувшего яйца. Эмоций Грея не видать ― да и не очень-то хотелось, выжрал вдобавок. Жалко, что и от слуха на время не избавиться, ― он тяжело вздохнул, прямо как Зак Денбро, когда Билл сам нарывался на наказание. Пацаны вроде него неосмотрительные, наворотят хуйни ― потом рыдают в битые коленки. ― Доволен? Терь ещё и за стакан башлять. Во рту солоно, задница как к стулу приклеилась ― хотя Билл с удовольствием дёрнул бы отсюда, как когда-то с уроков. Грей, видимо, расплатился ― пусть и не перебросившись с барменом словом. Зашуршали по стулу штаны, он подтолкнул Билла с глухим пшли в плечо. Наверное, он чуть не грохнулся, потому что Грей бережно придержал. Неясно, кто из них был вдугаря, Билл ― опьянённый горечью точно. Он кое-как поковылял впереди Грея ― бёдра затекли ― к выходу, и слева раздалось: ― Ты пиздюка-то в узде попридержи, слышь? ― И смех мужиков. Может, Грей им ответил ― а может, промолчал. Надо было дождаться утра да прополоскать ему мозги. Утром ― совсем другое дело, они такие податливые-сговорчивые-морщащиеся ― последнее отдадут за тишину и глоточек воды. Билл и без этого знал ― Грей где-то надирался, увидал своими глазами ― должно было стать легче. доволен? Не-а, не слишком. Билл всё равно что, начитавшись романтических книжек, поплёлся на войну ― и навидался говна, вместо того чтобы розы сажать. Он сунул руки в карманы и брёл с Греем по тротуару ― наконец дышал свежим воздухом, хоть и запах спирта пропитал одежду. Ничего, июльский ветер ― что вороватый пацан, быстро обкрадёт. Билл слабо подрагивал ― может, и не от него. А ещё было тихо ― пока Грей уверенно не позвал: ― Билл. ― О-отва… ― Билл. ― Грей даже к себе попробовал привлечь, обхватив цепкими пальцами плечо, ― да Билл отшатнулся, шлёпнув его по локтю и крикнув: ― Отвали, блядь! Пусть, сука, только попробует ещё хоть раз тронуть. Переулок между домами проглотил голос Билла, отрыгнул эхом. Он выдохнул, посмотрев на Грея, ― лицо бесстрастное-спокойное-внимательное, глаза ― как смазанные чем, симптом сраной пьянки. Он сунул руки в карманы штанов ― жест ну давай давай выкладывай. Выложить тебе, сука? ― Я… ― Билл осёкся ― да после вдоха продолжил: ― Я не хо-отел верить, чт-ты-жршь, Роб. Я ду-умал… Да насрать на остальных в ц-цирке. Ты-то куда, блин? Ты ле-етал на самолёте! Прошёл во… Какого чёрта ты на-нажира-аешься? Дерьма не навидался? Я, бля, до-олжен уже спать ― мне в-вставать хер знает во скока. А вместо этого я ша-арахаюсь по притонам. Тя ищу. Грей глупее сраных лошадей, готовых по санже! и щелчку шамбарьера прыгать на задних ногах, ― его не выдрессируешь. К концу монолога Билл уже почти сорвался на плач ― и стыдливо закрыл лицо локтем. Хочет на слёзы малолеток смотреть по его никчёмной душонке? Да хера с два. Семь или десять секунд молчания ― он, видно, оценивал, как подступиться, и сказал: ― Ты замёрз. Иди сюда. ― Да бл… ― Билл шумно всхлипнул, отнял от лица руку и быстро глянул на локоть ― в позолоте от фонаря расплылось влажное пятно. В носу сквозило, как при простуде. ― Иди сюда, малой. Пусть сука только тронет только тронет только тро нет, Билл слабак ― вот он уж сам подошёл, вот плечи горячими ладонями растёр, вот привлёк к себе. Чтоб его, блядь. Билл дёрнулся, конечно, ― да притих после ну чё ж ты квилишься-то билли и уткнулся лбом Грею в грудь. Пахло ― дымом чужим телом спиртом пеной для бритья да чем только не несло. Билл всхлипнул громче-глубже ― его запах успокаивал. Ну хоть немного, хоть чуть-чуть ― в безопасности. Он пялился на текстуру Греевой майки и чувствовал, как Роб положил ладонь поверх макушки. Раз или два даже большим пальцем погладил ― да легче от этого не сделалось. Придя в вагон, Билл не раздеваясь хлопнулся в постель ― только скинул обувь да пихнул её под койку. Грей вроде что-то спрашивал ― явно не то, как ему погода-пивнушка-Уиндем. Билл игнорировал, отвернувшись и поджав под себя ноги. Станет он ещё с ним балаболить. Да когда ж пацаны не обижались на суровых мужиков во время их пьянки? Зак Денбро умел просить прощения ― правда, лимит этот действовал недолго, как билетик на киносеанс, от которого не знаешь, чего ждать. Слишком много Билл повидал таких киношек ― и вот опять новый эпизод, как сериальчик про семейку Олдрич, из которого доят доят доят бабло. До пробуждения по будильнику оставалась пара часов, не больше ― а Билл уже и не надеялся заснуть. Всё вспоминал Зака Денбро, который говорил густым-низким-пропитым голосом где-то около полуночи, ― а у Грея другой, хрипловатый маленько, будто всё никак откашляться не мог. Знобило дрожь шла изнутри атаковала-завоёвывала каждую кле-то-чку ― а те и капитулировали, как япошки в сорок пятом после битвы за Минданао. Билл кутал колени, прижав их к груди, в рубашку ― накрыться бы, а одеяло сбилось в ноги. Он при Грее своих слабостей не явит ― тот смотрел-пялился-пронизы да ведь Билл уже ― и Грей мог все их разглядеть. Уж лучше б ревел при нём перед пивнушкой или молчал вообще. А тут ― всхлипы всхлипы всхлипы-ты-то-куда-блин. Да Грей туда же, куда и все войной отвергнутые ― как горе-мамашей, которая не потянет ещё один новорождённый голодный рот. Наверное, надо вообще об этом забыть ― мать любила говорить инцидент исчерпан уильям. Не то чтоб Грей вообще располагающий к себе человек, как Том например, ― чтоб за него беспокоиться. Такие привычки не вывести ― въедаются, как ожоги, и сколько ни ссы на это пятно, сколько ни прикладывай травы, всё равно останется полупрозрачная плёнка. У Грея процентов восемьдесят так сожжено ― четвёртая степень, летальная, говорят, ему бы прошлого другого, вдалеке от огня. У Билла внутри тлело что-то неясное-эфемерное-пугающее ― может, поэтому сон и не шёл. Он знал ― однажды должно запечь до боли и спалить его дотла, даже косточки рассыплются. Грей наконец подал голос со своей кровати: ― Прости меня, штиблет. Но ты не должен был переться следом. Билл плотнее сжался в комок ― лишь бы он не видел, что от холода. И даже иногда мигающий искорками пепел в груди не согревал. ― Ты нихера не знаешь. Маленький, несмышлёный. О, блядь, Грею, видно, надо знать что-то ещё, чтоб догадаться, до чего доводит пьянка. Заскрипели ботинки стукнули подошвы ― звук усиливался, Грей приближался. Хотелось повернуться ― мало ли что этой оглобле взбредёт в башку, ― да Билл будто закоченел. Пацаны называли оцепенением, одного мальчишку так херакнуло после укуса змеи. Грею даже клыков-яда-когтей иметь не надо. Зак Денбро тоже этим не отличался, а ещё ― снисхождением уилл ты сам напросился и мягкими руками. Билл всё-таки круто повернулся и тут же с грохотом отпрыгнул к стене ― Грей протягивал к нему ладони они вот-вот схватят-сожмут-стиснут за шиворот за шею за руки он не сдержится ― треснет хорошенько и иди сюда щщщенок это в твоих интересах Билл втискивался спиной в стену, хлебнул воздуха ― крикнул: ― Не трогай! На отца это не действовало, и одним ударом он никогда не ограничивался ― если уж воспитывать сраного малолетка, то приучать к нескольким, чтоб он не начинал ныть после первого. Зак Денбро никогда не шарахал по лицу ― ни к чему матери знать что ты опять меня вывел правда уилл? Правда, папа. ― Билли… ― Оцтаньоцтаньоц-цтань не на… не н-на… Он вцепился зубами в нижнюю губу ― лишь бы не тряслась, лишь бы не закапала слюна, когда он всё-таки заревёт. Билл уже был на подходе ― в носу-глазах-глотке жгло, будто костёрными искрами в лицо швырнуло. ― Ты чего, малой? Ну-ну-ну, эй, опусти руки. А когда Билл успел их поднять? Он посмотрел перед собой ― ладони вытянуты, почти упирались Грею в живот, мокрые от пота пальцы чувствовали тепло ― от него, нос ― запах вискаря и дыма. Так пах Зак Денбро, когда заносил над головой руку. Так пах Грей, который протягивал ему сдёрнутое с Билловой койки покрывало. ― Не б-бей, пршу-пжлста… ― просипел Билл, жмурясь. Рук он не убрал ― даже когда Грей приблизился и ладони ткнулись в твёрдый живот. ― Я всего-то накрою, ты, несмышлёныш. Здесь легко простыть. Тон был мягким ― таким же, как покрывало, коснувшееся Билловых ног, ― и уговаривающим. Грей не мог толком позаботиться о себе, а брался следить за малолетком, всё равно что слепая псина-поводырь за инвалидом. Билл глянул на него снизу вверх, напряжённо опустив руки, ― лицо утопила тень со слабыми бликами голубоватого, наступал рассвет, хотел спасти этого утопленника. Может быть, Билл тоже ― Грею легко захлебнуться. Иногда такая тень захлёстывала лицо отца, но Билл не был уверен, что протянул бы ему руку. Покрывало начало греть ноги, он поспешил закутаться в него и скрутиться в подрагивающий комок. В вагоне было свежо ― но трясся Билл не от этого. Грей постоял, может, полминуты ― и отошёл. Главное, не из вагона ― когда зазвенел ремень его штанов, Билл отвернулся к стене и прикрыл глаза. Он уснул, заворачиваясь в покрывало до того, что заломило пальцы, стиснутые на краях. А когда проснулся, ресницы-переносица-веки склеились от высохших слёз.* * *
Утром Билл кое-как вылез из своего убежища и принялся собираться ― да только не старался не шуметь. Раз или два, может, нарочно громыхнул ручкой чайника ― Грей только с сопением вздохнул. Такое прокатывало с сопляком, стоит выставить его виноватым ― и он уже ластился с прастиии ну бииилли! Грей не сопляк ― и с ним, скорее всего, такой метод не сработает. Надо было кумекать ― а ни одна мысль, даже глупая, не шла в башку ― туда как войлока набили после полутора часов сна и ночной истерики. Почему-то правило молчать с Греем распространилось и на остальных, как на участников тупого радиошоу. Билл переключился на роль игрока ― когда Том, как доёбистый ведущий, взялся мурыжить его вопросами. Он упёрся ― не отвечал ни на один. Хреновый из него участник ― не умел делать шоу. Потом он сунулся навестить Ричи ― Балабол самого дьявола мог заболтать, собеседник ему нахрен не нужен. Тот, правда, репетировал новый номер под куполом цирка ― валялись мешки, из их вспоротых брюх сыпался песок, неподалёку стоял подозрительного вида ящик, похожий на гробы, в которых закапывали изувеченных до неузнаваемости солдат. Билл и без того мешать не любил ― а теперь и вовсе пожалел, что припёрся, пообещав зайти попозже. Ричи на прощание заорал что-то вроде да погляди погляди большой билл тут человека надо пилить поможешь? Вон чё ― Тозиер ассистентом войны нынче заделался, когда она ушла на покой, достойная замена. Быть распиленным надвое Билл не хотел ― кишки ему и Зеф на шею рождественской мишурой навешает за дерьмовую работу. Он благополучно смылся ― Тозиер ведь нихера его обратно не соберёт, как Ларча, ― да и себя заодно, после того как об этом узнает о Грее получалось думать само собой ― сколько бы Билл ни морщил нос, будто малыш, вспомнивший привкус микстуры, стоило кашлянуть разок при матери. Недосып и мигрень сказывались на скорости работы. К нытью в пояснице и неясному ― в груди добавилась ещё и пульсирующая ― от двух униформистских сочных подзатыльников. Было, помнится, разок ― состояние такое, что по кусочкам ничем не склеить. мэм это вы миссис денбро? Это она миссис Денбро ― это она велела сыновьям поиграть в гекс, это она слушала по радио «Фиббер МагГи и Молли», это она открыла дверь и не смешно макги! заревела в прихожей, перебивая Мариан Джордан. У Билла что-то внутри надломилось ― он так и не нашёл где. Старые раны, говорят, лучше не бередить ― а теперь они ныли. Он тогда не успел ощупать-посмотреть-изучить больное место ― прижимал к себе ревущего, как китёнка, Джорджи. Да теперь-то можно баюкать свою боль вместо сопляка сколько угодно, приласкивать, как прилипчивого щенка. А легче маленький несмышлёный всё равно не делалось. Ну и пусть. много ль ты понимаешь Много ль понимал Грей ― во всех Билловых переживаниях. В обед он толкался в шатре Бланки ― убирался у голубей. Те вроде как привыкли и послушно перепархивали с жерди на жердь, ласково похлопывая крыльями Билла по лицу в благодарность. Он хотел было уйти ― не дожидаясь от неё ни угощения, потому что в срок не уложился, ни отмашки, ― да она вдруг спросила: ― Голоден, el chico? А всё, блядь, из-за Грея ― сталкиваться с ним поутру очень уж не хотелось, глотнул крепкого чаю ― да убежал. Билл и в сорок третьем, когда мать стала экономить на беконе, таким голодным, честно говоря, себя не чувствовал ― в животе как снаряд бомбанул и оставил кратер. Он скромно кивнул Бланке в ответ ― и она поманила ладонью за собой. Билл пошёл ― ведомый то ли голодом, то ли какими-нибудь её приворотами. Да вряд ли она ему симпатизировала ― девчонки вроде Бланки остаются одинокими, потому что не находят равного по силам мужика, как Джо Палука. Она относилась к Биллу снисходительно, он к ней ― как к старшей сестре, которой никогда не было, но которая могла бы навалять за него тумаков злобным старшеклассникам. В вагоне Бланки было чисто ― она вроде как не считала нужным притаскивать Билла убираться, гордая-жалела-скромничала ― не поймёшь. Обстановка скромнее, чем у сраных эквилибристов, ― а Билл-то ожидал увидеть, как в цыганском шатре, ковры-золото-веера. На тумбочке вперемешку были сложены журналы да старые-новые газетёнки, на стенах висело несколько размытых, будто отсыревших фото ― Билл постеснялся разглядывать, ему мать уильям веди себя как взрослый хорошенько бы треснула. Бланка поставила чайник на плитку и начала суетиться ― вслед ей только металась длинная цыганская юбка, как большая цветастая собака, ждущая вкусненького со стола. Пахло ― пряностями и духами, совсем не как в зато аромат напомнил ― мать. Билл порывался было помочь ей ― но Бланка усадила его за небольшой стол: ― Лучше-ка не суйся. И он не совался. Не то чтоб Билл вообще боялся Бланку ― девчонка ж всё-таки, чё перед ней ссать, ― да стоило признать ― она самая боевая из всех знакомых Биллу девчонок. И хоть она жестковато надавила на плечи ― он чувствовал себя её гостем. ― Похоже, ты не выспался, ― как бы между делом заметила Бланка. Зря ― Билл на автомате зевнул, вскинув на неё взгляд. Была б возможность ― закемарил бы минут на десять, но работа в цирке была суровой, как все эти мужики типа кого. О, недолго ж он сможет его по имени не кликать, верно? ― Е-ерунда. ― Ты полагаешь? Билл кивнул, скрестив перед собой на столе руки и уставившись на них. Тепло вагона Бланки маленько убаюкивало, как младенца у груди матери. ― Ах, моя бабка вмиг бы тебя от бессонницы избавила. Знавала старые-старые заговоры на языках, которые нам с тобой неведомы. И, la guaxa, не оставила об этом ни единой записочки, перед тем как концы отдать. ― Ты не очень-то лю-любила её, г-гляжу. ― Ей приспичило назвать меня Бланкой и стегать по пустякам. А как бы сложилась моя судьба, будь я какой-нибудь Консуэлой? ― Мне нра-авится Бланка. Она отмахнулась ― чего, мол, подлизываешься. Билл заметил на её запястьях всё те же тряпки и браслеты, вроде бы завязанные туже. Особо он не любил проникать в чужие тайны ― словно пиратские сундуки с проклятым золотом откапывал, ― да пристрастился, как только встретил ― Выведал что-то по руке у своего Rolando? ― не без ехидства спросила Бланка, что-то помешивая в кастрюльке на плитке. ― Он не м-мой. ― Твой-твой, ― с непринуждённым видом заверила она, ― от судьбы не спрячешься. Билл насупился. ― Я по-опробую. ― Ах ты упрямец. Лучше уж Билл будет упрямиться-упираться-артачиться ― что мустанги, которые Хилловым бойким лошадям прадеды. Брось, малой, ― это ведь черта маленький несмышлёный детской натуры ― отпираться от прививок-лекарств-поездок-хер-знает-куда ― только из-за трусости. и ты ссышь салабон Ох он его и раскусывал ― как самый настоящий тролль из-под моста. А Билл всё равно через него перебегал. ― У-у него две линии на ру-уке, ― переметнулся на другую тему он и нахмурился ― Бланка слишком уж звонко гремела тарелками, а башка раз-ла-мы-ва-лась так, будто это Билл всю ночь куковал в ёбаной пивнушке, а не пахло чем-то аппетитным ― но Билл, если признаться, так хотел жрать, что и школьной овсянкой-студнем не побрезговал бы. ― Ну то бишь па-па-араллельно. ― Он протянул Бланке ладонь. ― Одна ко-ороче, вот так. Билл начертил полосы ногтем мизинца у себя на ладони, как с оригинальной карты на контурную переносил. Бланка сощурилась ― и на лице у неё появилось обеспокоенное выражение ― точно как у матери, когда Джорджи тормошил её за руку с ноющим ну мааам на вокзале, а она не знала, как жить дальше. ― Чё это з-значит? ― не выдержав, спросил Билл. Ему нравилось, когда Бланка тараторила ― даже по пустякам, даже по-испански ругаясь на кого-то, кого знала только она. Билл у неё перенял бы пару словечек ― больно уж крепкие на слух, как раз подошли бы, чтоб чихвостить да скажи ты уже, малой, ну. Бланка поставила на стол тарелки с рисовой похлёбкой и кукурузой, сваренной на молоке на скорую руку, ― но лицо её не прояснилось. ― Ох, el chico, ― вздохнула она, садясь напротив, и подпёрла голову рукой, ― обычно это значит соседство жизни со смертью. Очень близкое соседство, ну и не слишком приятное. Как если б тебе довелось ночевать с эквилибристами. Твой Rolando либо уже пережил что-то ужасное ― может, даже смерть обогнал, ― либо ему ещё предстоит с ней потягаться. Вот это уж мне неведомо. Билл пялился в тарелку, вдыхая сладкий сладкий сладкий запах кукурузы, ― но живот скрутило, будто аппетит растерял. Бланка мягко коснулась его руки и добавила: ― Но может, это ничего и не значит. Туманное это дело ― и в будущее, и в прошлое заглядывать. ― А чё ты кличешь его Ро-оландо? Он же Ро-ро… ― Ах, это ведь рыцарь из бабкиных легенд. Скажи ― похож? Билл задумчиво помусолил похлёбку ложкой, склонил голову набок ― знал, что лётчики-истребители носили шлемы ― пусть и кожаные, а амуниция у них ― всё равно что доспехи, только вряд ли защитит лучше. Самолёты иногда упрямее лошадей ― о них-то Билл знал наверняка. Он улыбнулся, дёрнув плечом, ― и, как бы ни дулся на Грея, ляпнул: ― Похож.