* * *
Теперь впустить его к себе в койку было проще ― вчерась Грей сравнивал его с назойливым клопом, которые жили в матрасах казармы и заедали до зуда под яйцами, сегодня ― с актрисулькой нуарного кинца, у которой в темноте поблёскивают глазища. Барабанило по крыше, вагон опылила индиговым ночь, воздух прострелило влажностью, у малого холодные ― не-а, ледяные-ледяные ― ноги, разве ж так бывает. Грей сидел в изножье койки, Билли грел стопы о горячую кожу его плеч ― растянулся позади, упирая в него ноги. Иногда стопа детски подползала гусеницей, следуя за движениями большого пальца, к уху. Из малого вышел бы хреновый партизан. ― З-здесь бахает гро-омче. В Уиндеме. ― Озеро накоротке. ― Ты там б-бывал, Роб? ― На Себейго? Нет, видал только издаля. Билли помолчал ― даже своего задумчивого ммм не протянул, к которому Грей уж попривык. Наверно таращился в потолок ― как солдат, тоскующий по дому по матери по макам в Небраске. ― А в Чехос-словакии? За-астал дожди? Сентябрь ведь. ― Да, лило как из ведра. И ураган был разок. ― Си-ильный? ― Очень, Билли. Ураганы бывают похлеще того, который унёс домик Дороти из сраного Канзаса. Грей закурил, сигарету подпалил не сразу ― дрожали ёбаные руки, завоняло жжёной серой, как в курилке казармы или госпиталя. И вроде как разрешали дымить в условной, организованной мужиками, неспособными даже поссать без посторонней помощи, ― а бледные санитарки всё равно цедили здесь не курят. Да будто, блядь, у них была другая возможность расслабиться. Грей знал ― те, кто мог поссать сам, как отлучённый от сиськи мамаши трёхлетка, заводили шаблонные ремарковские романчики с медсёстрами. ― На-аверно, кормили де-дерьмово? ― Как везде. Без спама ― и на том спасибо. ― С-скока ты был без со-ознания? ― Дней на пять отключило. ― А как ты, ну?.. Малой замялся, совсем неразборчиво забубнив, будто набив рот в чипке. ― Медсёстры. Не переживай, егоза, ― в ссанье и дерьме не баландался. Билли подавил смешок ― небось из-за того, что не к месту хотел хохотнуть. Да ладно, блин, малым вроде него позволительно ржать над потасканными боями солдатами. Грей почесал ногтем большого пальца бровь и усмехнулся ― не делал этого так давно, что щипнуло, как морозцем на бетонке, щёки. ― Много там было с к-ко-онтузией? ― Да как бэтээров в трусах. Думал, один такой? Билли опять сместил стопы ― упёр их в плечи, обхватив тарзаньими пальцами, у всех мальчишек такие, ловкие-с-обрезанными-ногтями. ― Чё ты чу-увст-ствовал, када пришёл в ся? Ничего? ― Ничё. Блевал и встать не мог, садился ― кидало туда-сюда, падал разок-другой с койки. Не так чтобы ничего. ― Ты по-овредил чё-то ещё, Роб? ― Сломал рёбра, запястье. Вывихнул ногу. Синяками нихеровыми напичкался. Я б лучше ног лишился, чем дурную башку иметь. ― Ноги не от-трас-стут ― а голову залечишь. Малой ещё в том очаровательном возрасте, когда любая проблема кажется преодолимой, вроде пятна от шоколадного молока, которое чем только ни выводишь ― лишь бы от мамки не прилетело. Малому не понять, что дурь в башке не пятно на шмотках ― не застираешь до белизны. Билли вдруг убрал ноги и завозился позади, зашуршало бельё, коленки чиркнули по простыни, наверняка зажгло, он навалился со спины ласково обхватил Грея за шею тощий-трогательный-тёплый ― какой же глупенький. ― Ты виснешь. Надо было построже, прикрикнуть, как офицеры в исполнении Морриса Анкрума, ― а Грей докуривал сигарету. ― Так те-теплее. Не люблю дождь. ― Малой прислонился к Грееву плечу щекой ― скорчил небось недовольную рожицу. ― Да-аже если потом вы-выйдет солнце. Солнце воровато вставало со стороны озера Себейго, словно вода его отпускала, начисто омыв, как мамаша несговорчивого сыночка. Грей методично-неторопливо затушил сигарету, Билли приятно-тяжёлый, хоть и с холодными пальцами, ― Грея уже не боялся. Правильно, малыш, то, что в его башке, ― страшнее. — Ты к-красивый, Роб, — выдал он — видно, тьма прятала его изучающий взгляд. — Ещё чё выдумаешь? — Выдумал, что ты зло-ой, как чёрт. А оказалось, добрый. — Да ну? Авось ошибся, малой. — Не-а, сердце-то не о-обманешь. А моё тем более. Я х-хочу помочь, ― тихо сказал он рядом с ухом, кожу обдало теплом. Да мало ли чего ему хотелось ― малой глупенький, нихрена не понимал, с чем связывался, будто клянчил билетик на самый страшный аттракцион вместо лошадок-каруселек. Билли таки этот билетик выпросил вчера ― жил теперь с осознанием, что Грея покрепче ёбнуло об землю. На таких аттракционах дети блюют-плачут-кричат ― Билли храбрился, будто ему в кабину «Мустанга» задницу впихивать. Грей повернул к нему голову ― столкнулись бы носами, если б Билли не отдёрнулся. В темноте его глаза казались ещё больше, по крыше забарабанило чаще. ― Зачем ты в цирке, егоза? Такие секреты они друг другу привыкли раскрывать ночами, будто контрабандисты в самом плохом кино. Билли с сопением вдохнул-выдохнул носом, упрямо поджав губы, ― ну что же ты, сладкий, не любил, когда душонку препарировали да вертели со всех сторон? не от-отвора-ачивайся от меня роб Малой пах чистотой-мылом-кожей, Грей от греха подальше хотел бы отвернуть голову ― да Билли б не заговорил: ― Мне ну-ужны деньги для брата. ― Джорджи болен? Его будто смутило, что Грей помнил имя. ― Надеюсь, нет. Билли тревожно вздохнул, плотнее обняв Грея за шею и прижавшись. Он мягко обхватил предплечье малого ― тот прерывисто выдохнул, видно, от контраста температур. Билли иногда был холоднее стылого солдатского тела в госпитале, которое ещё не успели вынести, накрыв простынями от любопытных взглядов. ещё один скопытился ты следующий грей мужики на тебя поставили ― У нас не было де-енег, када отец по-огиб. Ващета, и так ни-икогда не водилась куча… Нас вы-выперли из дома ― неуплата. Меня, маму, Дж-джорджи. ― Сколько ему? ― Ща с-семь. Мама кинула нас к своей знакомой, тё-оте Энн, ― у них са-амих трое, прикинь, младше меня. Живут на о-отшибе ― но там хорошо. Я с непривычки у-уснуть дня три не мог, слишком чи-истый воздух и тихо. ― Она вас не херачила? ― Хе-ерачила, угу. Меня в основном. Она-кнешн-дбрая, но до-оставалось иногда. ― Это за чё же, егоза? ― М-м… Да за всякое. Она не о-обрадов-валась, что нас скинули к ним, ― сам-знашь-псле-вйны, и так го-олодных ртов полно, а мы ещё и не родня. Но всё ра-авно приняла. Грей чувствовал левой лопаткой ― сердце у малого, как только он притиснулся вновь, заколотилось пуще, будто с вишни сигать собрался, едва заслышав крики хозяев сада. Он грел его ― сместил руку ближе к локтю Билли и, наверное, царапнул старой мозолью. ― И как жилось? ― Нормально, ― Билли по-детски дёрнул плечами, вспомнил, видать, чё-то хорошее ― а вот у Грея таких воспоминаний из юношества не отложилось в башке, пинки-драки-харчки эй ты лупоглазый и удары в живот в отместочку. ― Это было ле-летом в том году, мы дрыхли на веранде. Днём там ко-омары зажирали, с-суки, а ночью было хорошо. Джорджи слапал как-то светля-ачка даже, посадил в банку. ― А мамка не жила, что ль, с вами? Очень просто отравить светлые воспоминания у мальцов, как чистую воду ― сраными химикатами-соляркой-маслом. Билли покачал головой и уткнулся острым подбородком в Греево плечо. ― Мама пошла горбатиться на маши-инос-строительный завод за двадцать центов в ч-час и жила там. Я не видел её до ма-арта. ― А чё в марте, приехала? Не надо было раскапывать эту ветхую гробницу, малой её как следует зарыл в земле ― а ты, сука, опять лез. Не то чтоб Грей мстил ― вырос давно из того возраста, когда шпынял малолеток в детдоме и гордился собой, пока медсестра цокала над синяком под глазом. ― Нсчстный-слчай. Грей переспрашивать не стал, умудрился разобрать, у него навык из-за хреновой радейки, он натасканный ― как псина на контрабандистов. Легче расти без мамаши-папаши, чем осиротеть в дерьмовое времечко. ― На заводе? Это не они его бросили, как Греевы двадцать восемь лет назад, ― это он один волей случая остался. Билли закивал, глазища заблестели в темноте влагой ― ну-ну, малыш, ну что ж ты ― сразу в слёзы. Грей тяжело вздохнул я то-ока на вид сла-абый да растёр ладонью его предплечье ― согревал-утешал. ― Ладно, Билли, не реви, ну. Малой кивнул, но влажно всхлипнул. У Билли нежный возраст, лишнее слово равносильно ядерному взрыву в сраном Нагасаки ― если не хлеще, ― и Грея этим грибом накроет, и балаган, и Уиндем, и весь вшивый зарёванный мир, потому что ничто, блядь, не стоит мальчишеских слёз. Билли вдруг прижался к его лбу своим и громко засопел ― расстроенный-беззащитный-потерянный. ― У тебя есть Джорджи. И я у тебя есть. И найденный ― Греем. Малой отстранился и моргнул, чтоб в глазах маленько прояснилось, с хлюпаньем шмыгнул носом ― и с недоверием поглядел на Грея ― как глядят все малые, которые сомневаются в существовании Санты, ― под ёлкой-то лежало не то, что просили в письмеце. ― Да? ― отрывисто спросил он. ― Да. У меня есть ты ― у тебя есть я, Билли-бой. Всё просто и логично вроде ― будто расчёты перед колоколом. Билли слабо хохотнул, высвободив руку, и вытер запястьем мокрый нос. ― Не пой её, Роб, про-ошу. ― Слуха нет. Малой опять обнял его обеими руками ― на одной бликовала влажная черта, как дорожная слякоть, дождь, наверное, затянется на всю ночь. Грей всё равно вновь обхватил его запястье. ― Ты просил тогда тебя не трогать, ― негромко напомнил он. Билли притиснулся крепче. ― Мамка тебя била? Малой всхлипнул ― успокаивался, не плакал ― и помотал головой. ― Отец? А теперь кивнул ― посмотрев на Грея как-то исподлобья, словно и он мог на него замахнуться. Папаша Денбро, видать, разногласия с сыном-малолеткой решал только так ― авось усвоит лучше, щенок грёбаный. ― Сильно? ― Ну… Не-тк-чтб-очнь, ― пробубнил Билли, попробовав сковырнуть большим пальцем заусенец с указательного ― Грей ощутил, как напряглись жилки на запястье. А потом малой прислонился к его уху и зашептал: ― Иногда с-сильно, даж в ту-туалет было больно ходить. Жилки на запястье натянулись сильнее, внизу послышалось щёлк-щёлк-щёлканье ― Билли таки содрал заусенец. Грей вздохнул, повернув к нему голову, ― малой в этот раз не отстранился. ― Больше тебя никто не обидит. Ты меня понял? Билли закивал ― куда энергичнее, чем в прошлый раз, и они ненадолго замолчали. Слышалось негромкое сопение заложенным носом ― постепенно стихало. ― Джорджи всё ещё в Дерри? ― метнулся на другую тему Грей. ― Да, его там не о-обижают. Я свалил в ко-онце мая, када ко-ончились мамины деньги. ― И много надо, егоза? ― Ну… Джорджи растёт, а впе-ереди зима и школа. Он за-акончит, точно закончит, не как я. Малые вроде Билли не обязаны думать, чем обеспечивать сопляков, ― да время сейчас такое, когда расти надо стремительно, как удобренное дикофолом деревце. Из кого-то вымахивали сорняки. ― У тебя не было детства, малой. ― У ме-еня не было выбора. Джорджи никому не ну-ужен, кроме меня. Рассчитывать только на себя хорошее качество ― но не для мальца вроде Билли. ― Скока на-натикало? Грей посмотрел на часы. ― Второй пошёл. Билли негромко цокнул языком ― надо было ложиться, а он будто не хотел отлипать от Грея, как «Даблминт» от старой пломбы. ― Задубел, егоза? ― С то-обой тепло.* * *
После войны мальцов вроде Билли, как рассыпанного пшена, ― некоторых склёвывали жизнь-обстоятельства-привычки. Одни ютились у бабок и тёток, как Томы Сойеры да Геки Финны ― не перевелись ещё, ― другие загремели в приюты, третьи ночевали на заводах и по утрам выползали на смену вместе с заёбанными мужиками. Билли, может, повезло маленько больше ― хоть куда-то приткнул малого. А может, и меньше ― делил теперь вагон с контуженым пилотом, не дающим спать, сколько бы Билли ни привыкал к рёвам сирен и грохоту бомбардировщиков над крышами домов, которые кидали листовки. Хорошо, что Билли не попал в приют, ― таких, как он, там обзывают девчонками-тёлками-давалками, сколько ни храбрись, ни вздёргивай нос, ни маши в ответ кулачками. Может, жить с контуженым не хуже ― опасность для Билли заключалась в другом. Он, блядь, глупенький, что птичка, лез, прижимался вплотную, лепетал за-амёрз ― оправдывался? Билли неприласканный, как бабьё во время войны, дичащийся других, когда касались, ― верный только Грею. Он ночами спал на животе, высовывал длинную ногу, к ней лип лип лип голубоватый свет из оконца, приоткрывал рот ― с застывшей в уголке слюной. Может, ему снились умершие питомцы бешеные псы падения в бездну ― от которых вздрагиваешь, родаки говорят ― растёшь. Грею не снилось даже это ― а бесконечное падение падение падение снова снова снова когда же это кончится когда он упадёт когда он ра-зо-бьё-тся окончательно чёрт возьми лучше бы жахнуло насмерть и и тогда не встретился бы Билли ― такая вот простая логика, проще, чем в лётном деле, чем ранверсман совершить на опережение, просчитав возможные исходы. Следующей ночью сон упрямствовал опять ― как ребёнок, к капризам которого очень быстро привыкаешь и начинаешь потакать. Грей допотакался уже до того, что и таблетки заснуть не подсобили бы, ― только по́том изойдёт и блеванёт остатками ужина. Авось и хорошо, что сон не шёл, ― погружаться в кошмар не хотелось, чтоб опять разбиться разбиться разби иногда казалось, что он не вынырнет, окунись в них с головой. Билли спал рядом, повернувшись к Грею спиной, судя по сопению ртом ― глубоко, умаялся-умудохался, разгребал и лошадиное говно, и слоновье, и терпел то, которое лилось из хлебал эквилибристов. Может, надо с ними побалакать. Его плечо обнимал тускло-голубой свет, майка великовата, как от более крепкого преставившегося солдата тощему салабону досталась, ― лямка охватывала пустое пространство на палец. Грей сполз, как мог аккуратно при своём росте, к изножью, сел, можно было пойти и наебениться до поросячьего визга, но он схватил со стула штаны, ощупав карманы, ― и Билли перестал сопеть. Грей достал из кармана спички, из другого пачку сигарет, тишина давила на уши, тишина голодная, у неё привычка жрать и глотать не разбирая, как у солдата. ― Т-кда? ― Билли всё ж таки проснулся, тишина отступила, ненадолго, потому что не насытилась ― Греем-болью-снами. Он кинул штаны обратно на спинку стула, сунув сигарету в рот, и прикурил. ― Роб? Вот же, блин, дотошный, а. ― Никуда. Засыпай. Билли должен считать во сне кудрявых ягнят ― раз-два-пять-семь-десять, ― чтобы крепче засыпать. Он сонно вздохнул, как делал поутру, зашуршало одеяло ― потянулся или сел, ― а потом на спину легло тепло ― малой прислонился щекой-плечом-боком. ― Те не с-спится? Грею не спалось уже давно. ― Бахни сно-отво-ворное. ― Без толку. ― Ты пробовал? ― Ещё на войне ― меня не берёт. Не брало, если честно, никого ― а большие дозы, говорят, смертельны, как иголочка веретена из сказки. Малой что-то промммычал, слабо пошевелил позади локтем, скорее всего ковырял заусенцы у ногтей, отрывал да ел, Грей мог бы пресечь ― дерьмовая привычка, а не стал ― у самого завались. Может, это единственное, что его успокаивало после смерти мамки. ― Ложись, малой. ― Ты с-смандишь. Хотел показаться взрослым, гляди-ка, ― меня, мол, наебать не получится. О, Билли и не представлял, как это легко. ― Никуда я не свалю. Некуда. ― М-м… А бу-ухать? ― Чтоб ты опять за мной дёрнул, шпана? Вообще-то, выжрать хотелось ― не то чтоб это делало Грея алкоголиком. Когда накидываешься, можно забыться ― кто-когда-где было и сейчас, рядом и ты сам. Малой заворочался, подсел ближе, что ли, хрен разберёт, негромко шмыгнул носом ― неужели прихворал. Говорил же он ему, что легко перемёрзнуть, если сбрасывать во сне одеяло и скакать по ночам с голыми ногами. Ночи в вагоне шарлатанские ― обещали лето, окунали в стужу. ― Об-обещай, что не у-уйдёшь, Роб. ― Слово лётчика. ― Ты быстро привык к «Мисс Га-арднер»? Грей не смутился, что Билли помнил имя самолёта. ― Нет. Кривлялась поначалу, жеманничала, бывало. Потом подружились. ― Он сковыривал со спички горелую серу ногтем большого пальца, щепка кольнула мясо, как при пытках сраных эсэсовцев в Ордруфе. ― До сорок второго в основном теорией долбили, а она к тому времени только с конвейера выкатилась. ― Це-елка. ― Целка, ― усмехнулся он в ответ, затянувшись. ― Ты и в ме-еханизмах шаришь небось? ― Есть маленько. ― Тада мог бы чё-то чи-инить, правда же? И этим за-зарабатывать. Ты ж рукастый. Грей скептически посмотрел на палец, ковырявший спичку, ― но ответил: ― Мог бы, малой. ― А у меня был велик ― Си-ильвер. Огромный и бы-ыстрый, я на нём до школы за три минуты до-олетал. Знашь ра-асстоя-ание до школы? Почти т-тридцать футов или немношк больше. Тока за-заржавел он давно. Билли притих, будто ему взгрустнулось, будто после слезливого кино, его маленький затосковал, ещё бы, лучше не перебирать, как швея, все эти ниточки, привязанные к прошлой жизни, некоторые война обрубила, некоторые надорвала, некоторые даже не тронула ― из них даже кривое кружево не сплести, очень уж хлипкие. Грей вот особо не помнил, чем занимался до войны роб ты штоль? но после это было уже неважно. никогда б не узнал а ну богатым бушь по носу только и приметил он у тя вжух такой Может, он собирал марки или монетки, как выживший из ума старикан, заставший пацаном награждение Улисса Гранта, а может, на досуге разбирал приёмники ― ничего оттуда уже не осталось, ни вещей, ни людей, ни надорванных ниточек. ну бывай спешишь гляжу ― Ты помнишь училок и пацанов из класса, малой? Билли какое-то время молчал, пока в конце концов не покачал головой, не отстраняясь от Грея. ― Страшно? А теперь пожал плечами ― не сознался. ― Я всех нахер позабывал. Вернулся в Хомстед, зашёл к себе в квартиру, чуть не ёбнул соседа. Тот приглядывал за жильём, видать, только кошка его всё зассала. Невоспитанная сука, не то что Лоис в их казарме. Грей не помнил лица соседа, но помнил острый запах кошачьей мочи пыли грязи кислый от немытой посуды гнилых картофелин под мойкой а ещё шелест этих тупых бумажонок из разных инстанций ― они имеют общее название тебе вот тут прислали из чужих уст, прийти туда-то получить то-то записаться там-то встать на учёт где-то. ― Скока ты жил о-один? ― Не считал. Двадцать восемь лет. ― Ты… п-приним-мал чё-то? Дома? ― Всё, что прописали. Что-то, конечно, он отменил сам, что-то назначил ― один хрен врачи не справлялись с рецептами, путали-штамповали-перемешивали-простите-это-не-ваш. Грей затушил окурок в консервной банке, малой опять начал тыкать под бок локтем, сковыривать заусенцы, как заевший себя блохастый котёнок, в конце концов Грей не выдержал, со вздохом повернувшись к нему торсом: ― Да чё ты, бля, творишь-то со своими бедными ручонками? Билли боязливо вскинул голову с глухим м? ― и сразу же спрятал взгляд, будто не кожу возле ногтей сковыривал, а чёрт знает, на что способны мальчишки его возраста. Им вроде как в это время в башку всякое может долбануть ― похлеще, чем то, что Грею после падения с вы-со-ты. Малой постарался подсунуть руки под коленки, на которых сидел, да Грей напористо дёрнул его за локоть ― как строгий папаша, наверное, рыкнувший показывай чё там у тя. А у него там пальцы тонкие, на которых блестел пот, и возле ногтей неглубокие щурящиеся рубчики. ― Не делай так. ― Грей повернулся к нему ― но руку не выпустил. Он упрямый, он опять начнёт ― назло, мол, те, сссука. Грей обхватил и другую. ― Мне так ле-егче. Грею было легче, когда он поддавал, так хотя бы мог задремать на пару часиков, глупо тыкать мальчишку носом в заусенцы, Билли опустил глаза на руки Грея, держащие его ладони, хер разберёт, о чём думал, но кумекал долго, прежде чем выдать: ― Мн-нрвтся-тви-рки. У него первые полгода из них всё нахер летело на пол и ещё столько же потому что руки тряслись от злобы звон звон звон такой же как в ушах когда бах бах бах и вот опять затряслись сильнее. Грей попробовал сдержать ― солдаты ВВС так же терпели бесконечную качку, закрывали глаза вспоминали карусели из парков на которых катались с девчонками и из воронки радио пел Хаттон-Дорси-Синатра или funny each time i fall in love it’s always youuuu действительно, блядь, забавно. Малой оплёл своими пальцами большие Греевы, ласково пощипал между ними и указательными, неуверенно, едва попав, переплёл, царапнув фаланги ― не страшно. Страшно то, что Грей к нему маленько наклонился и различил белёсый шрамик поперёк правой брови. Пора заканчивать слушать Синатру. ― Это из-за ко-онту-тузии? Про это он не пел. ― Наверно. А Грей тоже говорить стеснялся. ― Ох, Роб, бедный ты м-мой. Ох, вот так только и вздыхают над ушибленными головёнками врачи-медсёстры-дети. Ну не плачь только, маленький, Билли вдруг раскис совсем, обнял Грея за шею и подполз, прерывисто вдохнув, тёплый, но плечи прохладные, трусы короче бесстыжих штанов ладони на две, контраст с кожей, только не усаживать его, потом он возьмёт это за привычку, дурную, но прият малой немного отстранил лицо ― то в глаза глядел, то на нос-щёки-рот, всего его успел изучить, Грей тоже ― его, как неразмеченную карту далёких островов. Билли поджал губы ― у него полноватые-не-обкусанные, Грей не обнимал ― придерживал за бедро ― зачем. ― Билл. Можно было ещё более ― хрипло, ещё ― позорнее, а вроде как ― на войне, блядь, был, это не повод для гордости бедный ты м-мой это повод для оправданий-отговорок-записей-в-медкнижке. Грей прислонился лбом к его брови, малой вздрогнул, вот прям вздрогнул, Грей обхватил его лицо свободной ладонью, так-то не тряслась, он весь горячий от смущения-стыда ― обжечься можно, как о плитку. Грей редко звал малого так ― строго, надо ― смягчиться. ― Билли. Другое дело, он даже чуть голову к нему повернул, дышал почаще, ему нравилось, Грею тоже, а пора было ― послать ― всё ― на ― хер ― и отлипнуть от мальчишки, не-а, он как-то так длинно-просяще протянул хннннн, и Грей поцеловал в мягкий-горячий уголок рта. ― Р… ― Малой, видно, хотел позвать ― а не осилил. Ещё и губы облизнул ― надеяться бы, что от нервов. Говорят ― все эти писаки потерянного поколения, вроде как дедули нынешнего, ― что ночь нежна, а с Билли ― особенно, он её принц-повелитель-владыка. Грей поцеловал нижнюю губу, он уже и забыл как, Билли напомнил, будто со знанием дела склонив голову Грею на ладонь, будто в по-лу-сне, ― и приоткрыл рот. Надо внутрь сразу языком сквозь его сырое мхха, там горячо-влажно и на вкус как зубной порошок. Билли не шевелился, дышал ртом, пахло им-чистотой-сигаретами разомлел так что слюна уголок губ смазала ― Грей стёр большим пальцем и отстранился, на пальце так скользко, будто только что кончил. Не он ― Билли. ― Ещё-хчу. Мальчишки ненасытные, расплачется, если отказать, лез уже почти на Грея, нетерпеливый-глупый-опрометчивый. ― Билли. ― Пжл… та. Опрометчивый ― он уже об этом думал? ― Билл, ― Грей сместил ладонь с его бедра на плечо и мягко встряхнул, ― хватит. Я не должен был. ― Я-хтел. О-про-мет-чи-вый ― блядь. Малой горячий, задышал ― надрывно ― только от поцелуя, лучше не смотреть в его поблёскивающие в темноте глаза, что с ним в таком случае сделает что. ― Хватит. Слышишь? Иди к себе. ― Роб… ― Или я уйду. ― А как же с-слово лётчика? Ах он маленький засранец. ― Билл. Иди к себе. ― Я не… ― Не хочу тебя отшвыривать. Слышь? ― Ро-об… ― Упрямый ты выпиздыш а вали к се в койку. Грей правда готов был сорваться на рычание грубость повышенный тон он не кричал ни на кого в армии неужели придётся срываться на малолетке по своей же блядь дурости. Он потёр лицо ладонью, топорща большой палец, ― на нём ещё стыла мальчишечья слюна. Выпиздыш явно обидело егозу, он зыркнул ― исподлобья, опять в зверёныша переродился, а вроде как не сраное полнолуние, Билли подчинялся циклам не по луне ― по Грею. Он сполз, ну наконец-то, а тряпьё над своей койкой, когда пристроился, задёрнул так, что подпрыгнула верёвка. Грей перекатил на языке слюну, сплюнуть бы ― а некуда, пришлось сглотнуть, палец он вытер о простынь, а спину всё равно кольнуло ― от поясницы до шеи. Проклинать бы удачу за Билли ― а ни одна мысль в том направлении, как бунтующая рота, не захотела плестись.