* * *
Билл проснулся от шума-голосов-ржача снаружи. Вырубился, выходит? Оно и к лучшему ― сон помогал задавить воспоминания о вчерашнем. Под телом зашуршала мятая солома, как ворох змей, ― Билл сел и огляделся, вслушивался в беседы, в которые впрыскивался зычный хохот, ― рабочий день заканчивался, униформисты договаривались выжрать. Они бухали не как Грей ― просто чтоб снять усталость и осмелиться попросить у Зефа надбавки. Билла, судя по всему, никто и не искал ― даже Грей. Обиделся, видно, невесть на что ― гордый слишком, чтоб слоняться по цирку, обождёт, пока Билл сам к нему прижмётся и проскулит невнятное что. Прощения он просить не собирался ― не за что. Отец, конечно, приучил долго не размышлять это в твоих интересах да теперь никто не шлёпал ремнём о мозолистую ладонь с чавкающим хлёст-хлёст-хлясь! Раньше Билл не знал, чем объяснить мигрени-настроение-характер Грея ― в школе этому не учили, ― а теперь всё скопом сваливал на контузию ― как на продажную девку, которая залезла к нему в койку. И в том, что Грей его поцеловал, ― тоже виновата контузия. Ох, малой, не ревнуй к этой шлюхе упрямый ты выпиздыш а всё равно к тебе его явно тянуло посильнее. Билл поднялся и выполз наружу, завернувшись в рубашку, ― скорее всего моросил дождь, мокрая трава колола голые ноги, небо плотно закуталось в тучи ― почерневшие и обещавшие грозу, после которой воротится июльская жара. Он пришёл в их с Греем вагон, ожидая увидеть его там, да внутри ― пусто. Билл придирчиво огляделся, будто хер-в-костюме из какого-нибудь комитета по выселению за неуплату. Кровать ― застелена, бритва с помазком ― нетронуты, самолётик над трюмо ― покачивался от ветерка из оконной щели. А Грея не было ― хоть после него и осталось всякое бытовое барахло, кроме рубахи ― крючок у входа осиротел. Подходило время ужина ― судя по разговорам мужиков, которые прикидывали вечерние ставки в покере, ― а Грея не было. Может, задержался у Зефа ― и завалится позже с ну чё малой макарон навернём опять? Он не сказал бы ― не после вчерашнего. Билл прошёл глубже в вагон ― и осторожно сел на край Греевой кровати ― словно побаиваясь осквернить гладкость покрывала. Он посидел так какое-то время, вертя в пальцах фишку Джорджи ― за полтора месяца пот выел лошадке глазки, а края размокли, будто вафля талого рожка. Грей не пришёл и через пять-десять-пятнадцать минут. Поначалу хотелось жрать ― а теперь и вовсе аппетит пропал. Монотонно тикал Биллов будильник ― будто откосивший от войны, не то что Греевы наручные часы, ― а Роба всё не было. Лучше тебе поторопиться, малой, ― забыл, что он больной на голову? Ох, блядь, сколько раз Билл обзывал так пацанов ― а они в отместку корчили-хари-мычали-ревели-хохотали. Что, теперь не смешно? Он убрал фишку обратно в карман и вышел из вагона. Будет искать этого ёбаного авиатора, несмотря ни на что, ― пусть хоть солнце заспится наутро, как ленивый малолетка. Грей никогда не трогал Билла ― но во время ночных приступов сквозило у него что-то во взоре ― жуткое-пустое-темнющее ― всё равно что пялиться в глаза монстру, живущему под мостом, застряв в глуши один из них съест тебя если не заснёшь и потеряться в ней на-все-гда. он ест мальчиков вроде тебя уильям Наверное, после падения дела обстояли куда хуже ― просто суровые мужики боялись показаться сраными нытиками, когда рассказывали о травмах. И наверно нужно иметь что-то ещё, помимо внутреннего стержня, чтобы не сломаться.* * *
Водились в цирке люди, которые не стали бы задавать лишних вопросов и к которым сразу попёрся Билл, ― униформисты. Ночевали они в крупном шатре недалече от Бланки ― и побаивались к ней приставать. Билл, будь на их месте, тоже зассал бы ― она небось такие наговоры знавала, что хер до наступления середины века не подымется. Лучше б ты, малой, сразу к ней пошёл за этим ― прежде чем к Грею запрыгивать в койку. Дойдя до шатра униформистов, Билл помялся у входа ― слышались разговоры-хохот-звон. Кто-то рассказывал анекдот про Сталина и Черчилля ― Билл подоспел к концовке ― так се, тухленько. Когда ржач стих и он услышал пошловатые шлепки ― карты бились друг о друга и об стол, ― то осмелился зайти. В шатре пахло потом-перегаром-табаком, над чьей-то койкой с постера глядела Вероника Лейк ― соблазняла локоном и изгибом бедра. Униформисты повернулись к Биллу ― семь или восемь мужиков с рыжими от света керосинки рожами. Все сгрудились у стола ― навалили на него карты-мелочь-бутылки. У повёрнутого к нему спиной Билл заприметил фулл-хаус, в одном из троих игроков ― курящего Тома. ― Те чё надо? ― кинул один. Билл прерывисто вдохнул ― только б не заикнуться только б не заикнуться только б не ― Я и-ищу Грея. ― Ну, положим, получилось. ― Не в-видали его? Униформисты переглянулись ― как актёры водевиля. Том жёг его взглядом, ещё один ― Билл думал, он кемарил на раскладушке ― перевернул лист «Поля и реки». Он не любил мешать, но всё ж таки пришлось. ― Под куплом псмари, пцан. Тда шёл. Билл развернулся было к выходу ― но приостановился, повернув к ним голову. Нет уж ― если мешать, то с пользой. ― Он ре-режется с вами? ― Када как, ― тот, что сидел к Биллу спиной, повздыхал да перебрал карты ― блефовать собирался. ― С ним на крупные ставки лучше не играть, мелочь-то просрать хоть не стыдно, хер его знает, где наловчился. ― Сидел поди. ― Слыхал тоже, да? Билл нахмурился, оборотившись, и вдруг собрал пальцы в кулаки, мужики стали перебрасываться картами те масляные-погнутые-с-крапом к Джокеру приклеена башка из другой колоды он старался не глядеть не глядеть не глядеть на Тома ― тот стыдливо опустил глаза в свой веер. ― Ему, грят, за убиство впаяли срочок нхилый. ― Просто ёбаный зверь. ― Небось из тюрьмы и дёрнул сюда. ― Хватит! ― закричал Билл ― и эти суки наконец за-ткну-лись. ― Грей-военный-перевидал-гвна-стока-что-вам-бля-не-снлось. доволен? Они помолчали. Спустя какое-то время один ляпнул: ― А Джо на мине шары оторвало с корнями, Джо ― покажи! Мужик, названный Джо, встал ― и взялся расстёгивать ремень заляпанных штанов. Билл под общий гогот выскочил наружу. Ну-ну, малой, только не плачь. А так, блядь, хотелось ― и отпор дать не смог, за что зачморили бы пацаны, и Том не сказал ни слова, и просто ёбаный зверь А Грею даже небось не до этого ― ему в своей разбитой голове удержать бы даты-время-названия-таблеток. Билл ни за что бы не упомнил. Он вытер нос запястьем, глаза кололо от слёз, было пасмурно-сыро-темно ― как за тонированным стеклом бакалейной лавчонки. А Билл даже сквозь пелену перед взором умудрился разобрать тропку к куполу цирка. Он больше не напоминал меренгу на пудинге ― он казался теперь полевым госпиталем, стоило там оказаться покалеченному. Под ногами проваливалась влажная земля, трава грызла щиколотки, в дождливую погоду много комарья ― заедало ляжки. Билл всё равно шёл просто ёбаный зверь хер знает чем ведомый.* * *
Грей торчал во мраке под куполом цирка ― униформисты таки Билла не наебали ― с бутылью сомнительного с виду пойла. Сделать вид, что не пил, он даже не попытался ― курил, сидя на барьере вокруг цирковой арены, и тонул в сизой дымовухе, размывающей его силуэт. Оно и лучше ― Билл не так боялся. Он ступил к нему ― обязательно с левой ноги, примета ведь ― и замер напротив. Что-то во внешнем виде Грея намекнуло ― приходу Билла он совсем не удивился. Выучил уж его, видно, как изречение Бёльке в лётном, ― от первого до последнего пункта. ― Чё здесь де-елаешь? ― Пью да курю. Билл посмотрел на стоящую меж ними бутылку с поблёскивающими гранями ― почти пустая. Ох и двинуть бы ею покрепче по Греевой тупой башке. Вряд ли ему станет хуже ― пойло по мозгам могло долбануть похлеще. ― У тя ко-онт-тузия. Хорош жрать. ― А ты мне не указ, штиблет. Вали либо падай рядом и закрой рот. Внутри нарастала дрожь ― словно вдалеке на испытательном полигоне долбануло и по ногам до макушки прошлась вибрация ― от страха перед таким Греем. Ох, клялся ж недавно самому себе ― не зассыт перед ним, нашёлся тут монстр ― хлеще того, что под мостом, который стащит в стылую воду за щиколотку. Билл чувствовал его цепкие когти на ноге ― и орать орать орать бы ма-аммаа! ― а рот не открывался. Ветер тормошил брезент у входа, впускал прохладу, вот бы прижаться к Грею сказать об униформистах поделиться что с Себейго слыхать лягушачьи песни спросить о чём. Билл не-на-ви-дел ― пьяного Грея, его масленый взгляд-запах-насмешливость на скуластом лице ― и что-то ещё чуждое в глазах, прежде не виданное. Он оценивал, блядь, ― то ли Биллово тощее тело, завёрнутое в льняную рубаху, как у сраной нимфы из Джорджиных снов, то ли варианты его невысказанных монологов. Первое пугало больше. Рядом Билл не сел. Грей недовольно вздохнул и стряхнул пепел в тырсу. ― Учить пришёл, м, шкет? Думаешь, дорос? Он не угрожал ― но в тоне было что-то натянутое, как резина воздушного шарика ― который надуваешь до предела и жмуришься. ― Дорос. Я ду-умал, ты скумекал с того раза, что не до-должен жрать. И о-опять за своё? ― Какой я плохой. ― Да. Ты у-ужасный человек. А как же слово лё-лётчика? ― Я его не давал, егоза. ― Дай се-сейчас. ― Нарушу. Билл вздохнул ― ну на каждый снаряд у этой суки находился ответный. А ты-то, малой, думал, что нет ничего страшнее отгремевшей войны. Билл бессильно опустился перед ним на корточки, сжавшись в комок, ― думал, хоть так их лица будут на одном уровне. Проебался ― как на уроках, посвящённых точным наукам. ― За-ачем ты пьёшь, Роб? ― Может, усну. ― Ты же не до усрачки накидыва-ваешься? Грей покачал головой, затянувшись ещё разок, ― и кинул сигарету под ноги, набросив на неё тырсу ботинком. Биллу не предлагал ― а он бы и не клянчил ― пошёл он на хер со своими «Кэмел». Ты, малой, забыл ― от других уже покашливал. ― Сядь, ― он похлопал по барьеру ладонью. У Грея не было манеры приглашать-упрашивать-звать ― не напиздел со званием, только так отдавал приказы. Билл в этот раз не подчинился ― наряд вне очереди за это обычно тоже бывал. ― Ненави-ижу, када ты на-накрысячиваешься. Грей понимающе кивнул, убрав ладонь, ― и замолк, не собирался говорить с Биллом, как сраный партизан в плену, ― как ни бейся. Ладно уж, малой, не жопься. Билл встал и плюхнулся рядом с ним, подтянув к груди колени, ― так теплее-лучше-безопаснее. Раньше казалось, что одно Греево присутствие гарантировало защиту ― только, видно, если он не поддатый. Грей из тех мужиков, которые способны если не на всё ― то на очень многое, не умеют держать при себе огромные руки ― и затаскивают к себе на колени ― посиди, детка, здесь ведь намного удобнее, правда? От него пахло пойлом и табаком ― а от рубашки ещё чем-то, из-за чего позорно теплело в животе. Билл стиснул пальцами ног край барьера. ― Я жрал, когда вернулся с войны. Дохера жрал. Глушил бутылки одну за одной, не брился, не мылся сутками и всё думал ― просплюсь. Вырубался на маленько, потом начинала разламываться башка, потом лихотило. Но вырубался. ― А та-аблетки? ― Да от аскорбинок больше пользы. ― Ты ж их и ща при-инимаешь. ― Нельзя, как я, малой. ― Билл чуть крепче стиснул край барьера. ― От этого загнуться можно. ― От бу-ухла можно за-загнуться. С твоим… ― Он постучал по виску кончиком указательного пальца. Грей не обратил внимания ― и он чуточку смягчился, глядя на его мрачное во тьме купола лицо: ― Те ле-егче, када ты вы-ыжрешь? Грей пожал плечами. ― Нет, если не сплю. В голову всякое лезет. ― Чё? ― Не помню. Всякое. Похоже на свалку. ― А се-сейчас? Лучше б ему не спрашивать. Он опять пожал плечами ― дрожащим большим пальцем потирая ноготь другого, будто соскребал грязь ― или хотел избавиться от боли. Может, опять начинала ныть голова, будто только что очухался в чехословацком госпитале. ― Думаю, чем от тебя пахнет, малой. От него небось несло после работы в цирке ― просто Билл не ощущал здесь легко простыть хоть запах пота и улавливал быстро ― вытренировал отец, как полицейскую ищейку, возвращаясь со смены каждый ёбаный вечер. Билл повернул голову к плечу, негромко вдохнув, ― от рубашки вроде ничем не пахло. ― Ты не понял. Ты просто глупенький, малой, ― вон как щёки зажгло, хоть ледяные ручонки прислоняй ― и грейся. ― Вчера ты пах зубным порошком. Мылом. Сейчас вроде сеном. Так, блядь, чисто, Билли. Наверное, надо было сваливать он ест мальчиков вроде тебя уильям а Билл не шевельнулся ― со слишком уж слышным отчаянием говорил Грей. ― Чё-то нашло на меня. Вчера. Я не должен был. Билл молчал ― Грей выглядел слишком опасно, чтоб сказать ему ещё-хчу и признаться, что понра вилось это надоедливо в голове ― как Бланкины нитки для шитья, Биллу палец бы проколоть иголкой веретена, уснуть насмерть и всего этого не о-щу-щать. ― Ты-нзвал-мня-выпздыш. ― Прости, малой. ― Про-ощу, Роб. Если от-тветишь на кое-чё. ― Валяй. ― Тя-ко-мне-тнет? Грей даже не взглянул на него в ответ, не нахмурился, не рыкнул совсем блядь мозги лошади вылягали а? ― он продолжал тереть ноготь и выковыривать из-под него грязь-краску-кольдкрем. ― Знаешь, как это называется, Билли? ― Знаю. Билл спрятал лицо в коленках, жмурясь. Они молчали. Это сошло бы за ответ. ― Иди к себе. Здесь холодно. Билл поднял голову, моргнув, ― Грей выглядел опасным-уставшим-задумчивым, в таком состоянии нельзя его кидать. ― А ты, Ро-об? ― Иди к себе, Билли. ― Я тя з-здесь не ос-оставлю. О, малой, ну что за неуместное благородие ― когда смотреть легче на ядерный гриб, чем на него. ― Уходи и ложись спать. ― А ты? Ты п-придёшь? Роб? ― Приду, когда уснёшь. Уговорить Билл его не в силах, а тащить на себе такую орясину не смог бы ― его и на сраный дюйм не сдвинешь. Билл снова с опаской глянул на бутылку и поднял её, когда встал. Грей даже не пытался отнять-возразить-уговорить ― как тогда, за стакан пойла. ― Не хо-очу, чтоб ты бу-бухал. Он прижал холодную бутыль к себе и слабо вздрогнул, помялся какое-то время ― пусть хоть даже иди уже выпиздыш а скажет, ну хоть, блядь, что-то, ― да Грей молчал. Билл хотел добавить что-то ещё ― но тихо ушёл, баюкая бутылку, как подкидыша. Едва вышел ― по ногам больно хлестнул брезент, ― зашвырнул её так далеко, как смог, ― только битое стекло грохнуло. Ночевать в вагон Грей так и не явился ― словно знал, что Билл не сомкнул глаз.* * *
Он завалился только под утро ― Билл, притворившись спящим, словно в детскую вновь вошла проведать мать после десяти, прислушался к скрипу песка под его ботинками. Облегчение было настолько велико, что он и не вспомнил ― придётся подметать-прибираться-мыть пол. Чтобы выдохнуть, надо совсем немного. Билл вроде как понял мать, которая ждала со смены на заводе Зака Денбро, пусть её метания из угла в угол и казались забавными. А ещё она тревожно вздыхала и теребила волосы. Билл поймал себя на этой мысли ― когда к голове поднялась рука поправить чёлку. Днём он торчал в шатре Бланки и наводил порядок у курлыкающих голубей. В последнее время она не уходила ― а рассказывала о какой-то любопытной ерунде. Может, виной тому уиндемские дожди ― Билл очень уж сомневался, что ей приятна его молчаливая компания. Обычно он слушал Бланку ― да сейчас отвлёкся, потеряв нить её задумчивых рассуждений и вымывая засранные птицами жерди. Билл думал о вчерашнем знаешь как это называется малой? и всё никак не мог понять ― пугало ли это его, нравилось или притягивало ― своей неправильностью, словно взамен наобещали комиксы о Диком Коте, шоколадных лягушек «Фреддо» да в придачу починенный Сильвер. Билла, которого он видел в отражении зеркала в спальне тётки Энн в марте, это напугало бы до усрачки, как хлопок двери кабинета директора школы и грузные шаги под его говяжьей тушей. Нынешний Билл прикидывал, что могло бы ожидать его дальше, ― и от этого позорно алели щёки думаю чем от тебя пахнет и тяжелело в животе. Ладно тебе, малой, он просто наканифолился ― как отец в сорок первом, помнишь, после победы «Бруклин Доджерс» над «Сент-Луис Кардиналс»? Наканифолился ― но говорил осмысленно-твёрдо-устало так блядь чисто билли как все мужики, которых как следует швыряет. Война похлеще самых жестоких мальчишек ― пинала ногами по голове-животу-почкам ― и не останавливалась, когда харкали кровью-слюной-слизью. ― Что там, въелось? ― А? ― Билл дёрнул головой и посмотрел на Бланку. Она латала костюм цыганскими иглами, рассевшись слева в отсыревшем плетёном кресле не хуже баронессы. ― Ты трёшь в одном месте минуты три, el chico. Наблюдательная, чтоб её, словно со страниц Тозиеровских книжонок перемахнула. Билл посмотрел на тряпку, на жердь, на голубей с краю ― и ощутил, как щёки потеплели сильнее, словно декабрьский снег ворохом приложил. маленький несмышлёный ― Опять не выспался? Билл поглядел на неё ― всматривалась, как в свои гадальные карты. Он вздохнул, поначалу мотнув головой ― побаливала то ли от недосыпа, то ли от мыслей, которые всё множились множились множи нет, работа совсем не шла. Билл ополоснул тряпку в ведре, выжав и кинув её на ободок, ― в серой-мутной-вонючей воде видать отражение уставшего мальчишки. Когда ты успел так истаскаться, малой? Сопляк бы тебя не узнал. ― Можно с тобой по-оделиться? ― Чем угодно. Закончил? Бланка не глядела на него ― вставляла нить в иглу, склонив к плечу голову. Пришлось домывать ― она любила, когда у голубей чисто. Напоминала этим мать ― та вроде как тоже билась билась билась ― лишь бы привить мальчишкам лучше б у меня родилась девочка любовь к чистоте. так блядь чисто билли После уборки он устало сел у неё в ногах ― как кот, наблюдающий за шитьём хозяйки. Билл склонил голову на колени Бланки ― от юбки тянуло запахами пыли-пряностей-помёта птиц. Тянуть из него, как из прогулявшего прошлый урок школьника, ничего не пришлось ― Билл говорил говорил говорил о вчерашнем ― и даже не представлял, что с такой лёгкостью выложит ей всё, из-за чего болело в груди. В партизаны его ни за что бы не приняли. Тебе не место на войне, малой, ― хоть и вчерашний бой ты вроде как выиграл, а мясорубка ― впереди. ― Кто-то пьёт не от хорошей жизни, el chico. Вон возьми цирковых мужиков ― судьба у них незавидная. А у твоего Rolando… ― Бланка вздохнула. ― Видно, и того хуже. ― Я п-понял. Про па-араллельные линии. На его руке. ― Билл поднял голову ― она смотрела на него с благородным кошачьим безразличием, не моргая. ― Не с-спросишь? ― Это чужой секрет, а раскрывать их кому попало нельзя. Билл опустил глаза, вынужденный согласиться, ― Грею вряд ли бы понравилось. Писаных-неписаных законов армии он не знал ― но помнил мальчишечьи: за такое хорошенько пиздили. А суровые мужики, бывало, мало чем отличались от мальчишек. Билл глядел на узоры Бланкиной юбки ― и всё хотел понять, как вытащить Грея из всего этого дерьма, в котором он увяз. От такого долго не протягивают ― и таких, как он, никто потом не вспоминает. Может быть, Грей и вовсе не нуждался в помощи ― малолетки, который себе-то помочь не мог, которому поднимать сопляка, который просрал своё детство. Сам от себя не ожидая, он всхлипнул ― и утёр нос запястьем, придержав рукав рубахи пальцами у основания ладони. ты мужик или кто? ― Что такое? ― настороженно спросила Бланка ― будто обезвреживала бомбу, от которой образуется нихеровый кратер. ― Не-хчу-чтоб-он-пи-и-ил… Словно все проблемы ― и их тяга друг к другу ― из-за этого. Зак Денбро давно бы в нём разочаровался ― Билл не мужик, а обыкновенный мальчишка, которому, когда хреново, хотелось реветь до судорожных всхлипов. При Грее он делал это навзрыд ― а сейчас с глухим мычанием, уткнувшись в ладони. Он и сам не знал, кого жалел больше ― Грея или обессилевшего себя. ― Ну что ты, Гильермо, ― прозвучало неожиданно ласково, по-матерински, но Билл не отнял ладоней от лица и копил в них скользкую влагу, ― не отчаивайся. Бланка мягко опустилась рядом ― только юбка зашуршала ― и обняла его. Билл отвык от женских прикосновений ― мать особенно не баловала, хоть и настаивала, что он чувствительный мальчик, когда отец пытался вырастить из него настоящего мужика. Однако не вырвался ― и подался к её тёплым-рукам-мальчишеской-груди. Бланка пахла сладковатым потом возле ключиц какой-то косметикой по-испански чуждо ― как если б он сошёл с парохода в Ла-Корунье, ― но в то же время знакомо. Так пахло от матери. И обнимала его Бланка, поглаживая по волосам, ― как мать. А он всё равно ревел, мокро похныкивая в её ключицы, ― нарастающее нытьё в голове пророчило мигрень. Такой, как у Грея, ему всё равно не страдать. ― Я-тк-зпутлся. ― Оно и хорошо. Вдвоём выпутываться проще. Можно разорвать даже самые крепкие нити. Ну вроде моих. Билл поднял голову, обхватывая её предплечья ― будто только за Бланку и держался. Грей себя нитями крепкими сковал ― такие не распутать, не разорвать, не разгрызть. ― Ты сильный мальчик. Билл только головой замотал, опуская глаза, ― стыдно, что теперь и она видела ты мужик или кто? его слёзы. Каждый раз казалось, будто не осталось уже соли ― чай, не море, чтобы сцеживать при любом урагане, ― и каждый раз Билл ревел так, как никогда в жизни. хнычь сколько влезет Это потому что Грей разрешил, это потому что Грей видал чужие слёзы там, в Европе. ― Слабый бы сюда не пришёл, ― заверила Бланка, вытирая его заплаканное лицо. ― Ну или давно бы сбежал. Не жил бы с Rolando в одном вагоне, не хотел бы ему помочь. Ты ведь хочешь, Гильермо? Ох, малой, да откуда у тебя ― на это силы? Но он закивал ― голос Бланки внушал подобие уверенности, и из-за чёртовой девчонки казалось, что он сможет всё ― и войну в одиночку выиграть. Война давно отгремела на фронтах востока да запада, сбежала побитой собакой под грохот праздничных фейерверков ― а Билл продолжал сражаться, о такой войне ни в одной программной статейке не сказано. Бланка продолжала вытирать его слёзы, и Билл покосился на левое запястье ― оба всё ещё скрывали цветастые платки да браслеты. ― Чё с твоими ру-уками? ― Ты правда хочешь знать? Месяц назад Билл и спросить бы не осмелился ― а теперь, блядь, да, хотел. Была одна очень важная истина всех спасти невозможно уильям которую он так и не усвоил от матери ― наверное, потому что скармливала она её просто так, без молока. Бланка вздохнула, в последний раз погладив его по щеке ― снисходительный жест, твоя взяла или вроде того. Грей так скоро ему в руки ни за что не сдастся ― хвалёное солдафонство, блин, да гордость капитана эскадрильи. Бланка выпрямилась, развязывая тряпьё ― получалось нервно, словно хотела рывками, но сдерживалась. Она ненавидела эти тряпки да браслеты ― а Билл-то надеялся, что это всего лишь цыганское барахло. ― Слышал о Гражданской войне в Испании? Билл кивнул ― на глаза ему попадалась пара хемингуэевских репортажей из «Кольерс». Бланка криво улыбнулась ― явно не хотела об этом говорить. Он вроде как вызубрил эти защитные реакции ― в школе учили нырять под парту и скрещивать над головой руки в случае воздушных налётов, Бланка улыбалась ― натянуто, будто уголки губ прошиты леской, а Грей дымил да бухал ― хреновые привычки. ― У нашего дома цвели апельсины, когда это случилось. Стоял такой невероятный запах, ты бы знал. ― Она на миг перестала развязывать тряпьё ― и лицо посветлело ― но тем светом, который Биллу не нравился, ― от смертельной тоски по старым временам. ― По вечерам бабка рассказывала легенды, которые мы слышали сто раз, да ворчала на Альту. Однажды собака разлаялась ― громко, аж охрипла. Бабка ворчала-ворчала, а потом Альта притихла. В дом вломились люди, много людей в военной форме… Кто-то из «Рекете», кажется. Это не так важно ― они пришли мародёрствовать, а с чьей стороны ― да плевать. Не то чтобы мы поддерживали режим ― выживали как могли, понимаешь? Кого-то это не устраивало. Она ненавистно расправилась с последними узлами. ― Они застрелили бабку, поубивали всех мужчин в доме ― за сутки до этого они выходили на демонстрацию. О, если б я знала, что за это можно умереть… И от чьей руки? Националистов? Бланка высвободила руки ― и Билл распахнул глаза ― уговаривать себя сдерживаться, лишь бы её не обидеть, было выше его сил. На запястьях она прятала, как контрабанду, круглые, некогда воспалённые и глубокие ― едва ли не до костей ― ожоги. Кожа затянулась ― человек, как персонаж комиксов, вообще удивительно способное к регенерации существо, да следы были хорошо заметны до сих пор ― багряные-высохшие-шелушащиеся, как найденные под илом монетки, зарытые с прошлого лета. ― О-откуда это? ― Нас, выживших, допрашивали. Поизмывались над всеми, а надо мной… Решили: что взять с девчонки. Ничего, потому что я ничего не знала. Ничего, кроме… Бланка замолкла, и глаза её увлажнились. Билл видал униженных женщин и знал этот затравленный взгляд ― бери что хочешь. А она гордая: пусть берут что хотят, но не притрагиваются. ― С-скока те было? ― Шестнадцать. А у кого здесь не осквернена юность? Билл неуверенно взял её руки в свои, большими пальцами поглаживая внутренние стороны запястий ― шрамы царапали подушечки. ― Как ты сбе-бежала? ― Удалось договориться с охраной и несколькими вроде меня. Не могу я взаперти. ― И сра-азу попала сюда? ― Ну… Поскиталась-поскиталась с тридцать восьмого ― и спустя лет шесть оказалась в цирке. ― У-ужасно. ― Ты тоже здесь. ― Я о ру-уках. Это можно вы-вылеч-чить? ― Такие раны не заживают. Билл сомневался, что она говорила лишь о руках. от хорошенькой судьбы сюда не сбегают Он хотел обнять Бланку ― да не решился ― было в её взгляде-осанке-лице что-то, что подсказало ― в жалости малолетки она не нуждалась. Наверное, если б он не хныкал, она бы позволила. Да Грей говорит, ему вроде как можно хнычь сколько влезет но не говорит, когда станет нельзя. Небось когда Биллу тоже стукнет двадцать восемь и по голове. Единственное, что он мог, ― поцеловать её замученные руки. Бланка улыбнулась ― и вновь взялась наматывать на них тряпьё. ― Сохраню твой поцелуй. Такие, бывает, лечат. ― Дай я. Билл перехватил платки ― и взялся обвязывать Бланкины запястья. Когда поднял взор ― столкнулся с её ― и материнским или сестринским обожанием. ― Знаешь, будь мы вместе, мы бы всё преодолели. Только сердце ты отдал уже другому.