* * *
Когда стараешься быть честным с малым и с собой, соврать не получится, сколько ни бейся. Грей не был откровенным с собой до конца ― ни за что бы не пил, если б так, лишь бы отрубиться-обмануться-забыться. Раньше не спалось из-за бесконечных приступов ― ох, блин, он как сейчас помнил самый первый, когда выворачивало суставы и желудок ― блевал кислотой, а когда уже стало нечем ― отрыгивал воздух, как грудничок, которого вовремя не хлопнули по спине. Это череда бесконечных падений без возможности взлететь или поднабрать высоту, Грей никогда не знал, что там во снах после этого БАХ, как за ширмой в медкабинете, может быть, там его распластанное тело с переломанным позвоночником, позвонки рассыпались, как бусины дешманских цыганских браслетов от сглаза, ему предложили такой в декабре сорок четвёртого на тебе печать проклятья оно тебя очистит а он, дурак, не взял, надо было, может, не мучился бы теперь. Теперь не спал из-за того, что рядом Билли. Малой детски ворочался во сне ― может, потому что выкручивало затасканные от одного шатра к другому в балагане ноги. Иногда он жался куда-то под-бок-к-груди ― и не просыпался, даже когда Грей смахивал с его бровей чёлку и натягивал одеяло на стылое плечо. Его маленький уставал ― настолько, что его не будило даже скрррх из транзистора. Всё это было нихера неправильно ― как если б вшивому солдату довелось делить койку с Мэри Виндзор. Рано или поздно Билли свалит ― не из-за Грея наверно, а просто наконец заработает деньги и пропадёт ― и опустеет вагон, как мирное поселение после нашествия сраных мародёров. Малой его обчистил с мальчишеской ловкостью ― а кроме больного сердца у Грея ничего и не было. Вот что его пугало страшнее первого полёта на «Мисс Гарднер», протухшего спама, приземления, когда кустики мелькают. Билли уйдёт, заберёт Джорджи у опекунши, а потом что. Малому с его сопляком идти-то некуда, пацаны не умеют ворочать деньгами, первые же Билли истратит на сладости-мороженое-содовую для Джорджи, потому что тот сто лет этого не едал. На улицах нынче страшно, Билли недоверчивый, но его недоверия на всех не хватит, жался ж он теперь к Грею ― и не пугала даже контузия мне не стра-ашно да пьянка. я т-тока на вид сла-абый Враньё, он сильнее всех обстоятельств-мира-Грея. Ревел, конечно, да малолеткам простительно ― лишь бы не из-за него. Это Грей не проронил ни слезы с сентября сорок первого, разок в октябре сорок четвёртого, правда, посопливился в своей холодной квартире, запершись от всего и ото всех, дурак конечно, от себя-то не запрёшься. Наверно тогда всё и выплакал ― последнее, юношеское, сбережённое ещё до войны.* * *
На вечернем представлении было шумно даже за форгангом, топтались лошади в броских ногавках, красовались эквилибристы, разминались акробаты ― гнулись похлеще солдат во время строевой подготовки. На Грея внимания не обращали ― как всегда, перед тем как ему выползти на свой номер. Сути в нём не было ни-ка-кой ― да Ванвиринген считал, что его видок окупал сюжет с процентами. У него, суки, вообще всё измерялось во вкладах-бабках-процентах ― Грей вот стоил, по его признанию, дохрена, а униформисты нихрена. Он должен был идти после эквилибристов ― этих мудаков с гордыми харями, которые перекидывали друг другу обручи, как малолетки ― жиденькие оскорбления-шутки-проклятья в приюте. У них почти лощёные ― для сорок шестого ― рожи, маслянистые улыбки, блестящие глаза здоровых людей, неужто они глядели ― такими ― на Билли, неужто ― с такими ― оскалами говорили ему всякое дерьмо, точно, они ведь обижали его мален ― На что уставился? Не обижали ― цепляли, блядь, словно сраная дедовщина в лётном с игрой в три скрипа. ― На тебя, гондон. ― Эквилибрист кинул взгляд на дружка, тот маленько вытянулся, чуток ― и обсерится. ― Чё, язык в жопу впихнул? А как дерьмо лить на малого ― так ты впереди всех. ― О, чёрт… Выблядку поклониться ― голова с плеч не свалится. Эквилибрист, вроде бы Эрл, у них у всех конченые имена, нервно хохотнул отмахнулся такая тактика в лётном не срабатывала это признак малолетки который ссыт в трусы и пихает в грудь вспотевшей ладошкой. ― Быстро ты зассал. ― Да никто не трогает этого рукожопого, боже. А ты, что ль, его защитником заделался? ― Запиши это, чтоб не забыть. И не намочи штанишки перед выступлением. ― Сраный заика это сделает быстрее. Проблема в том, что после войны заикалось дохрена мужиков, которых клеймили ёбаными трусами, и в том, что его, сука, зовут Уильям ― как херову кучу английских принцев. Может, Грей ляпнул это вслух, разве ж иногда уследишь, иногда такое бывало в армии, на него даже дулись сослуживцы ― да за чё мать твою. Кто-то крикнул на периферии слуха-зрения-сознания, чего-то из этого, из всего сразу, зафффыркали лошади, грох-грох-грохотали тромбоны и орала напролом им труба, как овдовевшая баба, до кого-то хотела докричаться, может, до Грея, кто-то отпихивал его за плечи и пальцы тонули в рюшах костюма как во взбитом маргарине никто кроме него не защитит его маленького зато горазд обидеть каждый иногда даже Гррррр пиии Он, может, размочил эк-ви-ли-хрен-выговоришь нос-губы-лицо, не понял поначалу, но когда глянул на разбитые костяшки пальцев, скумекал, что надо было прикладывать обмудка посильнее, как он там назвал выблядок его Билли? сраный заика Ошибся адресатом. как ваше самочувствие? Хреново? Казалось, кто-то усадил его на скамью, грохнул реквизит, с края наверно упал, а может, Грей попятился и сел сам у уу ууу в голове знакомое что-то текло по лицу мутно-белая водянистая дрянь-пот-краска. он его ударил бля Да и похеру, за дело ведь, за разбирайся ― …с этим конч… сам Звуки топли в вате её будто вложили в уши обили перепонки войлоком как стенки теплушки или щели в окнах казармы зимой. роброброброб Если так произносить его имя, оно похоже на клац-клац-клацанье гнилых зубищ военной мясорубки ну или на марш на плацу ну или на а у его Билли получалось ласково, будто дождь постукивал по крыше их вагона. роб по-по-ос ― …смотри на м-меня, пжалста. Грей смотрел ― и не видел. ― Гд-то-гдит. ― З-знаю, я слышу, щс-уйдм. Наверно на них таращились, наверно им наплевать, а Билли нет, у него глаза огромные взгляд встревоженный пальцы ледяные да откуда его принесло небось кликнули он как спаситель во всех этих греческих мифах. ― Я з-здесь. Ви-идишь? Грей наконец его разглядел. Грохот грохот грохот снаружи, хохот зрителей, хрипы лошадей, а Билли слыхать громче всех даже шёпотом. ― Мжешь-встать? Таблетки. ― Я с-сбегаю, Роб, я… Билли заозирался, неужели Грей и про таблетки вспомнил вслух, сколько он ещё ему выболтал во время прошлых приступов, как под сывороткой правды. ― Не-ндо-тут-люди. ― А? ― Номера. ― По-осиди чу-чуть. Я в-вернусь. ― Не уходи. Билли выдохнул носом, мялся, но не ушёл, Грей без него заблудится и не выберется, путаница куда как хуже минотавра. ― Пднимайся, Роб. Малой наклонился, прижался и обхватил руками поперёк груди, припал щекой к Греевой, скользнула белая основа, Билли и не фыркнул. ― Не тргай, я мкрый. ― Я всё с-смою. С Грея? с себя после прикосновения? Он встал, в голове запульсировало-резануло-замкнуло, в ушах будто вакуум, как после посадки, Билли с ним, с Билли не заблудишься.* * *
С ним ещё и тепло после приступа. Билли лежал с ним в койке, прижимая Грея к себе ― почти по-матерински, наверное, если б он ещё знал, каковы объятия матери. Грей утыкался ему в ключицы ― слабо пахло мальчишеским потом ― последствия стресса, как у солдат после взрывов бесконечные нервяки, ― и Билли. В вагоне так тихо ― только сверчок завёл свои ночные сказки, да сколько уж их переслушано, как обнадёживающих бесед с Джорджем Денни-младшим по радио. Поздний вечер выкрасил стены в индиговый, после того как накурил туч. ― За-ачем ты его жа-жахнул? ― За дело, егоза. Когда не хочешь признаваться, лучше всего отговориться ― с Билли, правда, так не прокатывало. Это потому что он недоверчивый ― таких мальчишек не любят в детдоме-лётном-казарме. Поэтому, видно, и столкнулись. Макушке стало горячо от его выдоха, Билли поглаживал по волосам, кончиками пальцев с корней волос стаскивая остатки белил ― так бережно-осторожно-усыпляюще, что веки смыкались. ― Знашь, чё про тя т-трындят? В цирке? ― Слыхал. Будто сидел да сбежал. Эким ловкачом меня считают. ― Сме-ешно те, костомыга. А я это го-овно слушать не могу. Какой чувствительный. ― Не слушай, Билли. Никого, кому не веришь. ― Те верю. Да кто б сомневался. Доверие малого заслужить надобно ― как повышения по службе, ну или ордена-медали-креста за выслугу. Да доверие Билли дороже всех этих побрякушек. Грей прижал его к себе, обхватил талию ладонями, накрывали це-ли-ком, Билли худенький ― а что с ним станется, когда он ― Ты уйдёшь, малой? ― А? ― Когда заработаешь. Ты ж для этого в балаган припёрся. Билли молчал, и рука на волосах замерла ― тонкие-русалочьи пальцы зарылись в пряди, он прислонился ко лбу Грея, будто температуру проверял, подбородком. ― Не сё-одня, Роб. И не за-автра. ― Послезавтра? ― Да ку-уда я без тя. Да куда Грей ― без него. Наверно должно стать легче и что-то в башке перещелкнуть, будто замыкание, да Билли всё равно рано или поздно уйдёт. У Билли есть обязанности, Джорджи и вся жизнь впереди, вроде как беззаботная. Это у Грея ничё нет ― кроме малого, ненужных наград, пачки сигарет да вшивой модели самолётика. ― Бо-ольшой, а глупый. Прям как «Мисс Гарднер». ― Мы с тобой оба не шибко толковые, малой. Такие сходятся. А расходятся тяжело ― как швы на зажившей ране. Билли прислонился губами к переносице ― не целуя, в его руках стал совсем покладистым-ручным ― или Грей в его? Он мягко сдвинул малого вниз за бёдра ― и Билли шумно выдохнул носом, лица на одном уровне, нос к носу почти. Побоялся небось, что Грей его спихнёт бо-ольшой а глупый и машинально обхватил ногой его бедро ― это уж совсем неоднозначное прикосновение. Стылое запястье, расчёсанное и зажранное комарьём, лежало на Греевой шее, нельзя так смотреть на Билли, дотрагиваться до Билли, любить Би знаешь как это называется малой? а хотелось. Билли сам подался к нему, часто и тепло дыша на уголок губ, мягко мягко неуклюже потирался носом, откуда-то знал ― как нужно, заставлял ― Грея вспомнить. Дрожащими пальцами он гладил где-то за ухом у линии роста волос ― усыплял, чтоб его, салажонка. Хотелось приласкать его в ответ ― пусть не думает, что не взаимно, как неуверенная девчонка на первой свиданке, ― но Грей просто поглаживал голый участок кожи талии ― спасибо задравшейся майке. Этого хватало, а ещё утешало что-то вроде ритуала его будто всего запах малого окружил скошенная трава мыло зубной порошок слабый пота сладковатый кожи влажное прикосновение к губам глухое роб т-спшь?***
Что-то шевельнулось. Грей распахнул глаза ― отступала ночь, как самое трусливое вражьё, вагон посерел. На полу две солнечные полоски. Сколько ж натикало? Билли лежал рядом ― неясно, спал ли, но уткнулся Грею в грудь, обхватывая рукой. ― Я-тя-рзбдил-прсти-Роб. Не спал ― но бурчал сонно, словно пора подниматься к первому уроку, а прикинуться сопливившим нихрена не получится. В голове не шумело, в ушах не пищало, побаливал только затылок ― будто огрели об пол. ― Ничего, малой. ― Хо-орошо спал? Спал? Прям всерьёз? ― Кажется. Кажется, что нет. Грей не мог заснуть два года, слонялся только по коридорам сна, как отвоевавший солдат, подписывающий тупую бухгалтерию во всех инстанциях. ― Чё с-снилось? Билли уткнулся Грею в шею ― ласково постукивал по кадыку пальцем. ― Думаю, ничего. ― А са-амолёты? ― И самолёты. ― И Б-БАХ не было? ― Не было, егоза. Малой прижался теснее и с каким-то особенно глубоким облегчением вздохнул. ― Наверн, устал и та-таблетки. Да нет же, всё ― Билли. Грей приподнял левую руку, глянул из-за плеча малого на часы ― едва за пятёрку перевалило. ― Поспи. Ранища ещё. Он прерывисто выдохнул в шею ― а потом Грей почувствовал ею влажное тепло. Если Билли снова плакал и пытался это скрыть ― то от облегчения или радости. До этого Грей его ещё не доводил.