Подари мне меч и шерстяные носки

Песец берёт меня за руки, и я замираю на мгновение? Час? Всю оставшуюся мне вечность? Её руки прохладные и слегка шершавые, острые пальцы с залитыми блестящей чернотой ногтями самым кончиком впиваются в кожу, и я боюсь отодвинуться. Она сосредоточенно смотрит сквозь меня, сдвигая тонкие изогнутые брови. Проходит сколько-то времени. Ноготь проводит белую, но сразу же начинающую краснеть полоску. Песец прикрывает глаза, щурясь, сдувает часть чёлки, которая длиннее остальных волос. — Ну, вроде нормально, — произносит она неуверенно, но рук не убирает. Мне не нравится неуверенность в словах таких людей, как она — чаще всего это означает, что ситуацией управляет кто-то другой или вообще никто. — По-одожди-ка! Она впивается в руки ещё сильнее, и я не выдерживаю, отдёргивая их: «Что это было?» Песец переглядывается с Ниткой, Нитка взгляд не ловит, потому что упоённо глядит в окно. Приходится принимать решение самостоятельно, но вряд ли для неё это сложно и непривычно. Песец закусывает губу, но сквозь неё всё равно проступает удивлённая полуулыбка. Я теряюсь, но выяснить, что происходит, надо. — Объяснять ты не собираешься? — Надвигаюсь на неё, хотя это получается только потому, что я сижу на кровати, а Песец — чуть ли не на коленях. — С мной или с тобой что-то не так? — Предположим, ты не спрашивала, — жёстче, чем я ожидала, отбивает она. Я отворачиваюсь. Я хорошо чувствую, когда тему не хотят продолжать, и замолкаю раньше, чем мне это объявят. Мама говорит, я слишком мягкая. А я просто пытаюсь не дотянуть до того момента, когда от меня устанут. — Предположим, это что-то вроде ритуала. Я угрюмо сижу лицом к стене и почти не смотрю, как она подходит к Соле, тоже держит её за руки… И вскакивает. Увидела что-то ещё хуже, чем у меня? — Ну и у-уй-ёу, — тянет она, но тут же обрывает и тащит Солу, ошалевшую и несопротивляющуюся, за дверь. Я слышу хлопанье дверей, быстрые шаги и какой-то скрип — это Песец подскальзывается от скорости и проезжает по полу. Наконец Солу сплавляют кому-то — я слышу, но не могу разобрать их голоса, и Песец врывается обратно, тут же плюхаясь на кровать. Режим сохранения энергии. — Здесь очень много разных традиций, ритуалов, каких-то обязательных действий. Если что, я тебе скажу, что делать, но понять и разобраться трудно, — сообщает мне Песец. Дело, похоже, только больше запутывается. — Не знаю, что я могла нарушить, но да, лучше говори заранее. — Тебе повезло, что сейчас не так много новеньких. Когда я приехала в первый раз, все соседки тоже. Тупили мы зверски. — Песец потягивается и переворачивается на живот, лицом ко мне. — Додумались до того, что посчитали уборщика директором лагеря. Я не знакома с уборщиком, поэтому всю глубину шутки оценить не могу, но звучит всё равно смешно. — А кто настоящий директор? — Юхен. — Так, подожди. Это который высокий, и весь звенит, и блестит? И в плаще? И… и речь ещё читал? — Песец кивает. Очередная странность обнаружена. Юхен максимально не производит того впечатления, которое должно витать вокруг слова «директор». Дело даже не в одежде. Юхен во фраке всё равно будет выглядит клоуном из других времён. И не сказать, что меня это отталкивает от лагеря. Мы ещё говорим о приятных и смешных пустяках, а потом я замечаю, что стемнело. Не представляю, как долго мы засиделись, ведь летом темнеет поздно. — Тут разве не должно быть какого-нибудь ужина? — есть хочется жутко, но чувствуется это, только когда начинаю думать о пустом желудке. — Тут и обед есть, если что. Я просто редко хожу, а про тебя забыла. Помнишь, куда идти? — мотаю головой, и Песец с наигранным вздохом поднимается, в мгновение надевает громоздкие чёрные ботинки, исчерченные цепями, они звенят при каждом шаге (это у всего лагеря фишка такая, что ли?) и ведёт меня. Я прекрасно помню дорогу, но с Песцом как-то лучше, что ли? Приятнее? В столовой уже полным ходом идёт обмен. Ну, как обмен — те, кто успевают, хватают салаты с мест тех, кто не пришёл, изредка поднимается чья-нибудь рука, за ней тонкий голос нарочито медленно интересуется, а не хочет ли кто салатика? На этого странного и ничуть не голодного человека суматошно набрасываются с такой скоростью, что он даже не успевает выставить требования. Я успеваю сохранить и сжевать свою порцию, но чужих мне уже не достаётся. Ужин проходит очень быстро и сумбурно, и вот мы все уже вываливаемся наружу. Там темно настолько, что не видно корпусов, небо того бесконечно, бездонно синего оттенка, который бывает только летом. В него хочется нырнуть. Группа детей и подростков располагается под фонарём, раскладывает карты и цветастое поле, отбрасывающее тусклые блики. Я присоединяюсь к ним, просто спрашиваю, можно ли сыграть, меня не гонят, и не отворачиваются угрюмо. Кажется, я снова проигрываю, или нет, да это и не важно практически. Какой-то блондинистый парень с крашенной чёлкой рядом со мной всё время предлагает сыграть в «Правду или действие» или хотя бы в карты на желание. Предлагает неустанно и каждому, похоже, что это больше часть его амплуа, чем действительно хорошая идея. Потом приходит Нитка. Она злобно пинает камушек, который со скрежетом ползёт по земле. Он подкатывается ко мне, и Нитка подбегает следом. — Ты! — орёт она, и я отшатываюсь, хотя объект вербального насилия — тот блондин. Он тоже дёргается, теряет очки и валится на меня, мы вместе падаем с лавки. Только поэтому Нитке удаётся грозно над ним возвыситься. — Ты меня на свиданье пригласил, а сам в карты рубишься! Я уползаю за лавочку. Никогда не понимала любви и влюблённых, поэтому стараюсь не мешать им. Или это рациональные мысли, или рефлекс в подкорке — не лезь, а то и тебе достанется. Надеюсь на первое, но знаю, что второе. Я никогда ничего не делаю сама, марионеточным телом шевелят комплексы, рефлексы и вбитое родителями подсознательное. Взмахиваю головой, немного ударяясь о металлические подпорки. Больно, но горько-правдивые мысли исчезают. Я обещала не есть свою же душу. Я обещала быть такой, какой захочется, и впереди всего/целых две недели, которые я должна действительно прожить. — Ты недоизменщик! — вопит Нитка, носясь вокруг скамейки. Хвостики взлетают и хлопают по спине, иногда попадая по парню, который, кажется, просто из вежливости крутит головой, следя за своей бывшей возлюбленной. — А Песец где?! Она тоже хороша! Песец сидит на другой лавке, свет фонаря и взгляд Нитки до неё не доходят. Она выиграла и пытается выстроить башню из фишек, чтобы хоть как-то их удержать — плоские и слишком многочисленные, они сыпятся сквозь щели в досках. — Она мне сказала, это будет весело! Я, значит, чуть ли не в платьице с бантиками, а Демон сначала лягушек ловил, а потом вообще ушёл! — продолжает возмущаться моя соседка. Судя по логике и стройности выражений, ей просто хочется поорать. — Так разве не было весело? — интересуется Песец, и Нитка в один прыжок подлетает к ней, продолжая ругаться. — Я много кого на свидание пригласил. Думал, никто не пойдёт, и я буду ныть о разбитом сердце, — сообщает мне и окружающим Демон. Видимо, чувствует напряжение общества, сурово ждущего оправдания. — А вон, она согласилась, и я подумал — а ведь я достоин большего. Третьего размера, или второго хотя бы. — Его взгляд упирается в мою грудь и продолжает по ней бродить, даже когда я приподнимаю брови в сердитом недоумении. — Пошляк! — прокручиваюсь на досках и оказываюсь к парню спиной. Возможно, он смотрит на мои ягодицы. Из бессветной дали вырастает тень и медленно приближается к нам. Обстановка становится тише, но замолчать совсем или уйти никто не пытается. Вероятно, это кто-то из не слишком страшных вожатых. Демон, поправляя очки, что-то шепчет несколько раз и раздосадованно встряхивает головой, отчего очки снова сползают. — Не получится проклясть, я в наушниках, — ласково сообщает ему вожатый, и я его узнаю — он носился по автобусу. — Но за попытку тебе… М-м. Не могу никакого наказания придумать, подойдёшь завтра к кому-нибудь. Не к Искре, она что-нибудь неадекватное сделает, а к Гусе, например. А вот за неумение собственными силами пользоваться по-хорошему высшую меру применить надо. — По голосу понятно, что шутит, но звучит жутковато. Сейчас он действительно выглядит более спокойным и уставшим, и я могу получше всё рассмотреть и охарактеризовать. Лёгкая сутулость, синяки под запавшими глазами, русая бородка, длинные волосы, светлеющие слезающей краской на концах. Глаза добрые и потерянные. Возраст непонятный — от восемнадцати до чуть ли не сорока. Демон тихонько шипит сквозь зубы — с Гусей, кем бы она не была, у него тоже какие-то счёты, а длинноволосый продолжает: — Мне всех не видно, но тут же есть хоть какой-нибудь вожатый? — Тут есть первая на очередь в стажёрство! — выкрикивает Песец. — Этого достаточно! — А человек с часами тут есть? Семь минут до полночи! — Уй-ёу… — шепчет Песец свой универсальный заменитель мата, и шепчет таким тоном, что я чувствую — главная проблема вовсе не в том, что вожатый огорчится, если мы не разойдёмся до отбоя.