Подари мне меч и шерстяные носки

— Извините, — бормочу я, когда сквозь людей пробирается девушка с цветными дредами и толкает именно меня. Она смеётся и отмахивается, потом протягивает свою загорелую руку белой ладонью вверх. Я непонимающе гляжу на эту руку и наконец думаю пожать её, хоть и в таком неудобном положении. — Квенту. Я квенты собираю. — Она машет мне над головой нарезкой желтоватых бумажек, и кто-то дотягивается и впихивает туда ещё несколько. Я акаю и отдаю ей свою квенту, в последний миг испытав сожаление и острый стыд по поводу всего, что написала. — А вообще… — она снова тянет руку, но теперь уже ловит мою и жмёт, — я Искра. Хочу сказать, что знаю её, а с другой стороны — знаю ли? Там, в автобусе, я увидела что-то слишком рано, и теперь оно приросло ко мне (проросло внутри), не отпустит всю смену и, может быть, увяжется домой. А действительно ли я этого не хочу — решать пока рано. — Кхэм! — раздаётся над нами, и мне, придавленной этим звуком, хочется вжать голову в поднятые плечи. — Ой. То есть… Все всё сдали? Если да, то сейчас будут занятия, и вы можете выбрать… Следующим звуком оказывается какая-то возня, шорох и сдавленное недовольное мычание, и мы, уже повернувшись к маленькой деревянной сцене, явно сымпровизированной в последний момент, видим, как Вихря, почти не упирающегося, агрессивно сдвигает низкая девушка, и коса хлопает её по спине. Рябина. Интересно, почему Рябина? — Так, уважаемый народ, давайте расходитесь по кружкам. Вы уже знаете, что где, но я (первый день, а уже всё надоело) всё равно их назову. Рисование, всевозможные мастерилки, они все в одном месте, так что разберётесь, театральный кружок, фехтование… Вон там, — она указывает максимально непонятное направление, — спортивные площадки и сарайчик с инвентарём, а если вам повезёт, найдёте и тренера. Всё музыкальное будет тут, как только мы уйдём. Всё? — оборачивается она к понуро сидящему Вихрю, который уже нашёл себе новое занятие — щепочкой выковыривать опилки из помоста. Шёпотом что-то добавляет, и Рябина озвучивает это для всех. — Конного спорта на этой смене не будет. Лошадке от вас плохо уже. В абсолютной тишине раздаётся глухое всхлипывание ребёнка, задавленного горем о лошадке. — Идём на фехтование, — тянет меня Песец, и я ей благодарна хотя бы за то, что теперь буду знать — кому-то на меня не всё равно. Люди быстро растекаются по всем названным локациям, и без Песца я бы нашла максимум всеми заброшенный овраг, когда-то давно бывший песочницей, потому что интуиция у меня работает, но как же извращённо… Мы приходим на полузаросшую площадку, огороженную какими-то верёвочками и лентами, которые пляшут на непонятно откуда взявшемся ветру (подходящая локация, как в фильмах: при грусти — дождь, при экшне — порывы ветра). Там уже много людей, и я протискиваюсь в наибольшее столпотворение и нахожу там корзину с палками, обёрнутыми скотчем. — Это меч. Смирись, — советует Песец, выхватывая последнюю палку и вручая её мне. Все расходятся по площадке, я тоже нахожу себе место, но как-то неудачно — рядом оказывается Демон, здоровается и явно намерен продолжать разговор. — Если сейчас опять будут пошлости, то иди лучше к кому-то другому. Перед Ниткой извинись, например, — перебивает его Песец, шлёпая по голове «мечом». Тот стонет: «Ты меня убила! Насквозь!» — и отодвигается, становясь всё равно рядом со мной. — Больно? — Вид у Демона страдальческий, и если он актёрствует, то этим стоит восхититься. — Да не, там всякая мягкая ерунда внутри, — улыбается он, разворачивая скотч и прочие обмотки, показывая внутренности меча. — Специально, чтобы не поубивать друг друга, — потом он рассказывает, как чей-то друг получил ножом в живот, но выжил и чрезвычайно гордится шрамом, потому что он похож на стрелку к сердцу, а я рассказываю, как однажды директор прошлой школы выпал из окна (первого этажа, так что тоже остался жив, к огорчению всех учеников). Связи между нашими историями — никакой, но звучат они так увлекательно, что неожиданное начало тренировки застаёт нас наполненными весельем и смехом. На пустующий угол площадки выскакивает запыхавшийся Рейнар, откидывает рукавом край чёлки с лица и, ещё немного отдышавшись, взмахивает рукой. — Извиняюсь, но, конечно, не могу обещать, что этого не повторится. Партию ведь нужно было доиграть, — улыбается, извиняюще разводит ладонями, как-то ещё двигает руками, чуть ли не просто по воздуху проводит — и ловит пальцами серебристое лезвие. Тут же роняет (потому что за лезвие действительно неудобно держать), и металл звенит об асфальт, сначала слабо, проверяя свою материальность, а потом разливаясь колоколом, но Рейнар уже поймал его и поднимает над головой. Мы учим базовые стойки, стандартные удары и защиты, Рейнар летает вокруг, непрестанно поправляя руки, держащие меч, или чуть-чуть сдвигая чей-нибудь центр тяжести. Кажется, он не особо уверен в необходимости этих действий, но и стоять неподвижно не в силах, и его энергия передаётся нам. Когда я наконец понимаю, как отбивать верхнюю диагональ, и, более того, отбиваю её один раз из десяти, он предлагает устроить показательный бой. Тут же вызывается Демон, всё так же стоящий в одном ряду со мной, хватает меня за руку и поднимает её тоже. Я выворачиваюсь: «Да не хочу я, я первый раз фехтуюсь», на что он ухмыляется: «Да ладно, попробуй, а то вдруг последний. Можешь меня даже по голове шарахнуть». Великодушное предложение, будто его мало за сегодня побили. Но соглашаться не хочется, делать что-то на глазах чужих людей — всегда страшно, а здесь они ещё и заметят мои ошибки, и долгие полмесяца лета будут их вспоминать, увидев меня. … — Демон, немедленно хватит. Что ты творишь? — очень спокойно, тихо и страшно говорит Рейнар, а я почти кричу: «Не хочу, и не буду, и отпусти меня!» и вдруг понимаю, что сижу на асфальте. Закрываю глаза, но тёплая шерховатость всё равно чувствуется и настойчиво убеждает, что я упала, не заметив, как это произошло. Передо мной спокойное, непроницаемое Рейнарово лицо, и только в зрачках, которое толком и не разглядишь в темноте радужки, плещется то ли тревога, то ли сомнение. — Ты уже, — слегка улыбаясь, объясняет-ничего-не-объясняя Рейнар и, проверив, что я в порядке, отходит к другим. Я верчу головой и натыкаюсь на Песца, её глаза направлены на Демона и прожигают в нём крошечные, но явно болезненные дырочки. — Но красиво же было! — ноюще оправдывается Демон. Да что было-то? —  Кто-нибудь заснял, кстати? — Ни капли не красиво. И даже не аккуратно, ты её ногу об бордюр ударил, — продолжает отчитывать Песец, но кажется, будто этот разговор давно записан и прокручивается несколько раз за день, настолько усталые голоса у них обоих. Он постоянно делает какую-то одну и ту же не особо хорошую вещь, а она постоянно следит, чтобы он не делал. Ну, наверное, не постоянно, а только в отсутствие вожатых (интересно, кстати, где они, почему нам позволяют так много свободы?). Боль в лодыжке. Ударенная об бордюр нога — это обо мне? Когда я успела? Что вообще происходит? Я встаю, сую меч в ближайшие пустые руки, которые тянулись, кажется, для того, чтобы помочь мне подняться, и ухожу. Количество неестественностей всё растёт, ещё чуть-чуть, и они выродятся в страх, но пока это лишь желание отойти и то ли не вмешиваться, то ли не мешаться. Ухожу я медленно, с совсем маленьким расчётом на то, что кто-то крикнет: «Вернись!», побежит и удержит за руку. Никто не бежит, но, видимо, моё желание об этом меняет время, так что уже на полдороги я слышу за спиной голоса уходящих с оконченной тренировки. — А почему ты ведёшь фехтование? — с обидой не на собеседника, а на каждую несправедливую деталь в устройстве вселенной спрашивает Вихрь. — Рябина предложила. Увидела, что я неплохо знаю практику, предложила поднять теорию и на следующей смене группу собрать. Так что у меня была неплохая мотивация выучиться буквально всем видам фехтования, — улыбается Рейнар. Говорит он с обычной скоростью, но по сравнению со скороговоркой Вихря кажется, что медленно. Думаю, Вихря это раздражает.— Ты можешь попросить какой-нибудь день на своё занятие, только, пожалуйста, не вечер пятницы, там игра будет, и не среду, она вся целиком будет занята танцами… — Да я не о том вообще! — вдруг срывается Вихрь откровенческим голосом, и я собираюсь ускориться, чтобы не подслушивать, но получается только не попадаться им под ноги. — Я не хочу просить, я хочу, чтобы меня попросили, понимаешь, я хочу быть нужным, важным, я хочу, чтобы было какое-то дело, которое только я могу совершить! А ты даже не вожатый… — Ты тоже не вожатый ещё, — ляпает вредный девичий голос откуда-то сбоку, а потом, видимо, Рейнар её затыкает. — Но ты же меня не понимаешь, да? Перед тобой даже проблемы такой никогда не стояло! — Каждое слово, чёрное и обкатанное обидой, выплёвывается в мир, и мне кажется, что Вихрь не смотрит на собеседника, потому что Рейнара он ненавидеть не хочет, и никогда его не пытался ненавидеть или спровоцировать на то же, просто кому-то же нужно высказать, потому что небо не слушает. — А я только и могу, как мальчик на побегушках, носиться вокруг своего среднего отряда, которому я вообще ни на один день не сдался! Последнее он выпаливает, широкими шагами пробегая уже мимо меня, а Рейнар (я оборачиваюсь, чтобы спросить ещё не оформленное в слова) садится на песчаную дорожку, и уходящие с тренировки огибают его морскими волнами. — Не переживай. — И не успеваю я сказать, что вовсе и не думала переживать и даже не в курсе, о чём именно стоит переживать, как приходит мысль помолчать и кивнуть. Я стою и вглядываюсь в небо, самолётоптица скользит по нему пунктиром и периодически пропадает. Я пожимаю плечами (когда-то я считала это очень удобным жестом, отделяющим от мира, а теперь мне хочется распахнуть и руки, и грудную клетку, чтобы вобрать всё окружающее — это очень странное и совершенно не моё ощущение) и иду на какой-нибудь кружок, потому что от утра прошла лишь малая часть.