И жили они долго, пока не умерли

      Смуглые, тонкие пальцы касались лиловых цветов непозволительно грубо. Нерия, закусив губу, смотрела, как ногти скребут лепестки, и внутренне вздрагивала каждый раз, как на гладкой поверхности появлялась очередная незаметная царапина. Пальцы согнули лепесток, оставляя глубокий залом. – Раф, перестань, – не выдержала она. – Чё ты всё трясёшься над этими орхидеями? Из-за Кабана?       Он оставил цветок в покое и повернулся, прислоняясь поясницей к подоконнику. Будь окно пониже, проходящие мимо соседи могли бы полюбоваться ягодицами Рафаэля во всей их обнажённой красе. – Задёрни шторы. – Стыдишься меня? – У меня по соседству живёт почтенная сеньора, дважды вдова. Как бы её твои голые телеса в окне на аудиенцию к Создателю не отправили. – Не видел ни одной антивской вдовушки, которую можно было бы до смерти напугать голыми телесами. – Учащённое сердцебиение бывает не только от страха. А в её возрасте любые потрясения вредны для здоровья. Даже приятные. – Сочту за комплимент, – Рафаэль не сдвинулся с места, продолжая демонстрировать голую спину в незанавешенное окно. – Ты не ответила на вопрос, Сурана. – Кабан давно умер, а ты всё ревнуешь. – Конечно. Ведь ты всегда любила его сильнее, чем меня. Хотя я сделал для тебя гораздо больше, чем он. – Несомненно, – согласилась Нерия, – ты сделал для меня так много, что мне никогда за это не расплатиться. Я трясусь над этими орхидеями по той же причине, по которой ты трясёшься надо мной, Раф. Они для меня бесценны, потому что я вложила в них свой труд и свою любовь. Очень много труда и любви.       Рафаэль окинул её долгим взглядом – от растрёпанных волос, вдоль прикрытых простынёй груди, живота и бёдер, и до голых пяток, будто пытаясь понять, иронизирует она или говорит всерьёз. – И вот поэтому, – добавила Нерия, – я не хочу, чтобы какой-то козёл, не ценящий чужие старания, разломал то, что так дорого мне обошлось. – Это всего лишь цветы, – возразил Рафаэль, приближаясь к ней, – нет ничего сложного в том, чтобы бросить семена в землю и не забывать их поливать.       Он опустился на кровать, встав на колени, и подался к Нерии, опираясь рукой на изголовье кровати у неё за спиной. Другая рука сжалась на бедре, стягивая простыню, и переместилась на колено, отводя его в сторону. Рафаэль придвинулся вплотную к Нерии, переложил ладонь с изголовья на затылок и приник губами к уху. – Знаешь, что на самом деле сложно? – тихо произнёс он. – Вырастить ребёнка. – Тебе-то откуда знать? – Есть ли что-нибудь ценнее жизни? – ничуть не смутившись, продолжил Рафаэль. – Представь, сколько труда и любви каждая мать вкладывает в своё дитя. Сколько бессонных ночей, тревог и слёз она отдаёт взамен новой жизни, за то, что бы видеть, как она растёт и крепнет? Пока кто-то, не ценящий чужие старания, не разломает то, что стоит дороже любых денег. – Ты что, моя совесть? – огрызнулась Нерия, чувствуя, как горячая рука блуждает по её телу, касаясь живота и груди. – Я никогда не убивала милых маленьких маминых карапузов, Раф. Я убивала людей. Плохих людей. Выдирала сорную траву, чтобы она не душила беззащитные цветы. – Женщины созданы, чтобы дарить жизнь, – будто не слыша, произнёс ей на ухо Рафаэль, – но ты способна нести лишь смерть. Что ты чувствуешь, когда твоё заклинание останавливает чьё-то сердце, Нерия?       Пальцы больно надавили между рёбрами, но вздрогнула Нерия не от этого, а от того, что Рафаэль назвал её по имени. Сколько раз эти годы он произносил её имя? Один? Два? Кожа заныла от нового тычка. – Я чувствую, что возвращаю себе контроль, – ответила она, закрыв глаза, – я чувствую себя в безопасности. – Ложь, – коротко выдохнул Рафаэль ей в ухо.       Прикосновения окружали и обволакивали её, словно горячая вода, в которую Нерия погрузилась по шею. С закрытыми глазами ей казалось, будто у Рафаэля вдруг отросла сотня рук, которые заключили её тело в плотный, льнущий к коже, давящий, тянущий кокон. Её собственные руки отяжелели и безвольно повисли вдоль тела. Веки будто слиплись и заныли от напряжения при попытке их разлепить. – А что ты надеялся услышать? – спросила Нерия и убедилась, что хотя бы язык и голосовые связки ей подчиняются. – Что я чувствую власть? Удовольствие? Возбуждение? Восторг? Как Джонни? – Именно это я и надеялся услышать, любовь моя.       Новое действующее лицо заявило о себе горьковатым запахом выделанной кожи и акцентом, будоражащим слух Нерии слишком чёткими согласными и нетипичными для её родного языка интонациями. – Антиванский, пожалуйста, – попросила она, – мы же тут не одни. – Тот имперец… – произнёс Зевран, и Нерия помотала головой, не понимая, на каком же языке он говорит с ней сейчас – ты помнишь его, моя королева? Помнишь, как простыни окрасились его кровью? Как жизнь вытекла из него по капле? – Ты его убил. – Ты приговорила его к смерти. – Его образ жизни приговорил его к смерти! – вспылила Нерия и задёргалась, стараясь выбраться из стянувших её невидимых пут. – Его дерьмовое имперское происхождение приговорило его к смерти в тот самый момент, когда он вылез из гнилого чрева своей паршивой имперской мамаши. Не я сделала этого урода бесчестным, жестоким, паскудным работорговцем с сальным взглядом и липкими ручонками. Пошёл ты, Зевран. Ты сам убийца, не тебе меня судить. Ты наёмный убийца! А я санитар леса! Мы разные! Понял?! – Есть ли разница, как это называть, если результат одинаков? Что плохого сделал тот храмовник, Сурана? – Он был храмовником. Этого достаточно. Хорошие парни храмовниками не бывают, Раф. – Если ты хочешь очистить мир от гнили, тебе стоит начать с себя.       Крепкие руки обвили её талию, на обнажённое плечо упала прядь гладких, как шёлк, волос, пахнущих травами. Нерия в очередной раз безуспешно попробовала пошевелить тяжёлыми, будто придавленными камнем руками, и окончательно сдалась. Пусть делают, что хотят. Называют её, как хотят, обвиняют, упрекают, обличают. Она больше не может сопротивляться, это напрасная трата сил. Лучше посидит здесь, вдыхая запах ромашкового отвара, которым Зевран ополаскивает волосы, и антиванского бренди, которого Рафаэль за свою жизнь выпил так много, что даже его кожа, кажется, вместо пота источает дорогой алкоголь. Жадные ладони облепили тело, обжигая прикосновениями, проникая во все уголки и складки, не оставив незапятнанным ни миллиметра кожи. Назойливые рты впивались в неё, оставляя синяки и следы от укусов. Прикосновения, поцелуи, запахи, дыхание, биение сердец – всё сливалось в густую, вязкую массу, которая затягивала Нерию в себя, сдавливая грудь и вызывая головокружение от удушья.       Резкий скрип половицы инородным звуком ворвался в эту по-странному гармоничную какофонию из ощущений, выдирая Нерию из сетей. Она распахнула глаза, тут же заслезившиеся от бьющего в окно солнечного света, встретилась с карим, с поволокой, взглядом Рафаэля, глубоко вдохнула, пытаясь унять головокружение и повернула голову, чтобы узнать, кто ещё пришёл на её маленькую вечеринку.       На пороге спальни стоял Каллен. Его рука сжимала дверной косяк так, словно от увиденного он захотел срочно уничтожить их семейное гнездо, похоронив под обломками дома и неверную жену, и её любовников. Нерия моргнула и сдавила ладонями виски, чувствуя, как нарастает головная боль. Рафаэль дёрнул Нерию за подбородок, заставляя снова посмотреть на него. В его насмешливом взгляде отчётливо читалось: “Ну и что ты теперь будешь делать, Сурана?”. – Я… – её голос прозвучал сдавленно и сипло, – это… – она повернулась к мужу, – это не… – Не то, что я думаю? – закончил Каллен, проходя в комнату. – Ты это пытаешься сказать? – Да, – согласилась Нерия, часто моргая и хватаясь за раскалывающуюся голову, – это всё… какая-то ошибка. – Ты знаешь, о чём я думаю? – спросил Каллен, садясь на кровать рядом с ней. – Нет, – всё тем же севшим голосом ответила Нерия, глядя, как он касается ладонью её щеки и проводит большим пальцем по скуле, – ты же знаешь, маги не читают мысли. – Я думаю, – он склонился к её лицу, почти касаясь своими губами её, – что я всегда был прав на твой счёт. Я всегда знал, кто ты на самом деле, но я гнал от себя эти мысли, потому что любил тебя и верил, что ты лучше, чем пытаешься казаться. Но с самого первого дня, как я увидел тебя в Круге, я знал правду – ты порочное, эгоистичное, лживое, бессовестное, распущенное чудовище. – Нет, – Нерия замотала головой и вцепилась в его ладонь на своей щеке, – нет, это неправда.       Он высвободил руку, встал и направился к выходу из спальни. Нерия растерянно огляделась, пытаясь призвать Зеврана и Рафаэля в свидетели того, что она ни в чём не виновата, и они сами залезли в её постель, но обнаружила себя в пустой спальне. Она вскочила с кровати, заворачиваясь в простыню, и помчалась за спускающимся по лестнице мужем. – Каллен, стой. Пожалуйста, подожди, давай поговорим. – Я не хочу слушать твою ложь.       Она остановилась на ступеньках, глядя, как Каллен обувается, и схватилась за перила из-за нового приступа головокружения. Лестница под ногами ходила ходуном, Нерии очень хотелось вернуться и лечь обратно в кровать, но нельзя отпустить Каллена, не объяснившись. Нельзя, чтобы он ушёл. Он должен ей поверить. – Каллен, прошу тебя, – она спустилась и преградила ему путь, уперевшись спиной во входную дверь, – я всё объясню. Клянусь, я не понимаю, что происходит, я…       Внезапная тяжесть и холод на груди заставили Нерию замолчать и опустить взгляд. Закованная в латы рука легла поверх простыни, надавила и оттолкнула, сбивая с ног. Дверь за спиной исчезла, и Нерия упала в пустоту, раскрыв рот в беззвучном крике.       Одежда, в которой она спала, так пропиталась потом, что если бы не ночной кошмар, всё ещё стоящий перед открытыми глазами, Нерия подумала бы, что ночью пролился дождь и промочил спальный мешок насквозь. Сидящий на бревне и грызущий яблоко Гленн, заметив, как она выбирается из спальника, вгляделся в её лицо. – Сурана, ты чего? – Плохой сон приснился, – ответила Нерия, садясь рядом с ним, – как будто все мои любимые мужчины разом принялись взывать к моей совести. – А я там был? – спросил Гленн, протянув ей дольку яблока. – Все мои любимые мужчины, с которыми я трахалась, – уточнила Нерия. – Ещё одна причина вести упорядоченную половую жизнь. – Твоя половая жизнь весьма упорядочена, – Нерия пошарилась в сумке и припала к фляжке, – но что-то мне подсказывает, что к тебе во снах нередко приходит Пасиенсия и смотрит с упрёком. – Нерия, я когда-нибудь увижу, как ты начинаешь утро с зарядки? – спросила вернувшаяся на опушку Айрис. В руках она несла котелок с водой. – Сразу, как только мне перестанут сниться кошмары, – ответила Нерия, глядя, как Гленн закидывает ветки в перегоревший за ночь костёр, – я тогда и зарядку делать начну, и режим дня соблюдать, и даже обжираться на ночь не буду. – Ты путаешь причину и следствие. – Ничего я не путаю. Кошмары первичны. А дурные привычки помогают мне их заглушить.       Она встала, оттянула ворот рубахи и подула в него, чтобы хоть немного охладить охваченную жаром кожу. Это совсем не помогло, поэтому Нерия отправилась к текущему неподалёку ручью. Скинув одежду, она склонилась над прозрачной водой, текущей по мелким гладким камешкам, зачерпнула её в ладони и плеснула в лицо. Едва она закрыла глаза, в голове вспыхнули образы из сна. Уходящий Каллен, называющий её чудовищем. Рафаэль и Зевран, требующие от неё признания, что она убийца. Если совесть решила достучаться до Нерии таким образом, то она выбрала не самых подходящих послов. Бывший Антиванский Ворон и бессовестный блядун с завышенной самооценкой не имеют никакого права читать ей мораль. Она быстро обтёрла потное тело влажными ладонями, натянула одежду прямо на мокрую кожу и вернулась в лагерь. Вода в котелке закипела, Айрис протянула севшей на бревно Нерии железную кружку с чаем. – Что тебе приснилось? – спросила она, когда Нерия прожевала и запила кусок бутерброда. – Там были Каллен, Рафаэль и Зевран… – Чё за Зевран? – заинтересовался Гленн. – Хороший друг и плохой возлюбленный. В общем… – Нерия отставила кружку, – мы были в постели. – Все четверо? – ещё сильнее заинтересовался Гленн. – Хватит меня перебивать! – разозлилась Нерия. – Ну всё, всё! Слушаю тебя. Очень внимательно. Вы были в постели, и… – Я была в постели с Рафаэлем. Он меня лапал и говорил, что я несу смерть. Потом появился Зевран и тоже меня начал лапать. И они такие мне оба: “Ты убийца, Сурана! Убийца! Убийца!”. А потом в спальню пришёл Каллен и такой: “Ты блудница! Блудница!”. И пошёл вниз. Я за ним. Он меня толкнул, я провалилась и проснулась. – Провалилась? – переспросила Айрис. – Ну типа, – Нерия легонько ткнула её ладонью в грудь, – и я упала спиной. В бездну. – Звучит неприятно. – Не то слово, – согласилась Нерия, – мне снилось это раньше. Давно. Будто храмовник толкает меня в открытую дверь, а за ней темнота. Сны прекратились, когда я… – она замолчала и почесала затылок, – а сегодня вот снова приснилось. Только как в зазеркалье. Раньше Каллен тащил меня по Кинлоху, а я умоляла отпустить меня, а сегодня я сама бежала за ним и просила остаться. – То есть, храмовник из кошмара, который толкал тебя в дверь, это коммандер Каллен? – уточнил Гленн. – Он тебе снился в кошмарах? А потом ты за него вышла? – Ты мне сам в Скайхолде втирал, что храмовники хорошие! – возмутилась Нерия. – Я тебе говорила, что если бы ты знал Каллена таким же, каким его знаю я, ты бы его тоже ненавидел! А ты мне про мир, дружбу, радугу заливал! Он моего друга считай, прикончил. Йован, конечно, был тем ещё тупым безответственным засранцем, но когда Каллен своим идеальным почерком ставил подпись под приказом об усмирении, он ни на секунду не задумался о том, что на самом деле означают отданные им распоряжения. Мне кажется, он никогда не поймёт. Потому что он – не мы.       Она замолчала и втянула голову в плечи, сама испугавшись собственных слов. Что бы ни развязало ей язык – алкоголь или дурной сон – она бы не произнесла ничего подобного, если бы оно давно не зрело внутри неё. – Ты всё ещё злишься? – верно уловила её настроение Айрис. – На Каллена? – Да, – признала очевидное Нерия, – да, я всё ещё злюсь. Я сказала в Скайхолде, что всё ему прощаю, но я была влюблена так сильно, что простила бы ему в тот момент что угодно. Я так и сделала. Проявила великодушие, которое мне не свойственно. Я не прощаю своих обидчиков. Я им мщу. – Но Рафаэль всё ещё жив, – заметила Айрис. – И в этом виноват Каллен, кстати! – Нерия вскочила с бревна и зашагала туда-сюда по поляне. – Он помешал мне убить Рафаэля в ратуше. Пришёл меня спасать. Благородный рыцарь защитил даму от подонка-насильника, как романтично. Я должна была убить Рафаэля, это было бы правильно. Может быть даже, было бы правильно убить Каллена тогда, в его кабинете, в Скайхолде. – Меня одного тут смущает, что мы так просто рассуждаем об убийствах людей? – спросил Гленн, сдвигаясь по бревну поближе к чаще. – Айрис, тебе вот, например, не кажется, что Сурана слегка не в себе? – Мне не кажется. Я точно знаю, что она в медицинском смысле сумасшедшая. – Это в смысле как это? – слегка заикаясь спросил Гленн, наблюдая за мечущейся по поляне Нерией. – Она не всегда полностью отдаёт отчёт в своих действиях. И часто вместо формальной логики руководствуется собственной альтернативной. У меня, как у лекаря, нет никаких сомнений, что она сумасшедшая. – Формальную логику переоценивают, – сообщила Нерия, остановившись возле бревна и взяв кружку с остывшим чаем, – она примитивна, категорична и не способствует познанию себя и мира. Лекарям и военным она может и подходит, но свободный ум, вроде моего, только ограничивает. – Если тебе не нравится моя примитивная логика, – невозмутимо ответила Айрис, – подружись с каким-нибудь толкователем снов, и постигайте вместе с ним трансцендентный опыт, выдумывая безумные теории о себе на основе твоих ночных кошмаров. Нерия, тебе просто приснился плохой сон, он ничего не значит. Гленн, если Сурана хочет кого-то убить, она идёт и убивает, ни с кем не советуясь и никого не предупреждая. А когда она языком мелет, дели всё, что она говорит, на сто. – Спасибо, – поблагодарил Гленн, придвигаясь обратно, – ты очень хороший лекарь. Мне стало гораздо лучше. – Ладно, – Нерия начала собирать вещи в сумку, – может, это и правда просто сон. Лес тут подозрительный. Кошмары, драконы… – Какие драконы? – спросил Гленн. – Ты угораешь? – Нерия закинула на плечо сумку и сняла с костра остывший котелок, собираясь по дороге ополоснуть его в ручье. – Сам вчера на меня орал, что я тебя не разбудила. – Чё? – Через плечо! – быстро потеряла терпение Нерия. – Я вчера дежурила и видела дракона! Ты прикалываешься надо мной, или у тебя ранняя деменция? – Я вчера дежурил! А ты всю ночь дрыхла! – Ты всю ночь дрых! А я дежурила! – Айрис, кто вчера дежурил? – Ты. – И ты туда же! – всплеснула руками Нерия, стукнув себя по плечу котелком. – Я лежала вчера вот на этом самом бревне! И видела, как надо мной пролетал дракон! – Как ты могла лежать вчера на этом бревне, если вчера мы ночевали по ту сторону болот? – спросил Гленн. – Что… нет… мы же… – Нерия повернулась лицом к поросшему короткой травой болоту, – мы его перешли и заночевали тут. Я ещё твою сумку в болото бросила. – Эту? – Гленн показал ей сумку, на которой не обнаружилось никаких пятен от болотной жижи. – Да, наверное. – Сурана, ты допилась. – Нет, – Нерия замотала головой, – нет, я точно помню, как мы перешли болото, разбили лагерь на ночь, я дежурила и видела, как дракон полетел к тейгу. – А что потом? – Потом мы… – она огляделась, пытаясь найти на этой опушке что-нибудь, что поможет вставить это отдельное воспоминание в их общую историю. – Я не знаю. – Потому что этого не было, – сказала Айрис, – Нерия, мы возле болота, тут ядовитые газы, травы, это нормально, что у тебя сны такие яркие. – Да нет же, это не… ладно, – Нерия махнула рукой, – может и правда я чего-то надышалась. Но честное слово, я сумасшедшая не больше, чем обычно.       Гленн показал ей большой палец и двинулся в сторону леса, пиная мелкие камешки и отлетевшие от сосен шишки. Айрис тронула Нерию за плечо и поспешила за ним. Нерия последний раз оглянулась на болото, которое было тихим и спокойным, убедилась, что оно никак не проливает свет на её ложные воспоминания, и пошла за друзьями. – Что-то случилось?       Каллен вынырнул из своих размышлений и посмотрел на Гвен, сидящую напротив. Она зачерпнула ложкой овсяную кашу с яблоками и болтала ею в воздухе, пытливо глядя на него. – С чего ты взяла, что что-то случилось? – спросил он. – Ты пальцами по столу стучишь. Вот так, – она отстучала свободной рукой ритм по столешнице, – уже минут пять. Очень раздражающе. Прям бесит.       Если бы Каллену позволило воспитание, он бы сказал Гвен, что прекрасно знает, почему её всё бесит, особенно три дня каждый месяц. Он мог примерно предсказать, в какой именно день её всё начнёт бесить больше, чем обычно. В один из таких дней он даже сделал доброе дело, предупредив её парня, что у неё тот самый день месяца, когда женщину всё особенно бесит, и что ему следует сбежать, пока она не заметила его присутствие на их кухне. И сегодня тоже, скорее всего, был тот самый день, и Каллен мог бы сказать об этом Гвен и попросить её не идти на поводу у эмоций, вызванных причинами, не имеющими отношения не только к нему, но и ко всему мужскому роду в целом. Но Каллен был очень хорошо воспитан, он очень любил свою племянницу, и очень не хотел умереть от огненного шара, запущенного ему в лицо. – Я волнуюсь из-за Нерии, – пояснил Каллен, – и из-за остальных тоже. – Да всё с ними хорошо, – Гвен прекратила смотреть на него, как на врага, и вернулась к своей каше, – они же маги. Да и Нерия сказала, что в том тейге безопасно. – У Нерии отличное от большинства понимание слова “безопасно”. Гулять пьяной по обледенелой крепостной стене – вот уровень её “безопасно”. – Если бы начальник крепости следил, чтобы со стены вовремя сбивали лёд, там было бы безопасно. – Обязательно в мой огород камни кидать? – Я про тебя ни слова не сказала, – возразила Гвен, засовывая миску в таз с грязной посудой, – ты сам принимаешь всё на свой счёт. Ты мнительный. – Почему все мне это говорят? – Потому что это правда. На торговой площади сегодня какое-то представление, мы с Рафаэлем пойдём. Хочешь с нами? Вместо того, чтобы сидеть дома и страдать. – И опять смотреть, как он языком у тебя во рту миндалины нащупывает? Кто учил этого парня целоваться? – Меня всё устраивает. Но ты можешь научить его целоваться так, как тебе нравится. – Пусть сначала подрастёт, – Каллен встал и перелил воду из ковша в таз с посудой, – я люблю мужчин в возрасте. Зрелых и импозантных, как я.       Гвен у него за спиной захихикала. Каллен вздохнул. Почему-то всех смешат шутки про него и однополую любовь. И если радость будущего магистра Павуса, который подкалывал его за очередной партией в шахматы в Скайхолде и наслаждался тем, как генерал Инквизиции краснеет, сомневаясь, заигрывают с ним всерьёз или в шутку, Каллен ещё мог понять, то причина, по которой фантазии о нём и других мужчинах так веселят жену и племянницу, была для него непостижимой тайной бытия. Но раз Гвен весело, то у её парня есть шанс дожить до вечера и не попасться под горячую руку, когда её снова обязательно что-то взбесит. – Идите без меня, – отклонил он предложение, – я найду, чем заняться, чтобы не страдать. – Как знаешь, – ответила Гвен. – В любом случае, не волнуйся. Они скоро вернутся.       Она ушла собираться на свидание, а Каллен приступил к мойке посуды, вернувшись к мыслям, которым ему помешала предаваться взбесившаяся от стука Гвен.       Он сказал ей полуправду, он и правда переживал из-за Нерии. Но если до приёма у Лучиано он переживал, что с ней что-то случится, и она не вернётся, то теперь он начал переживать, что она вернётся, узнает, что произошло между ним и Паломой, и будет орать так, что стены содрогнутся. Каллен бы слукавил, если бы сказал, что ему не нравится, что у него такая ревнивая жена. Но одно дело, когда её ревность – разжигающая страсть игра, пикантная приправа к последующему бурному сексу, и совсем другое – когда он действительно проштрафился, и Нерия справедливо обрушит на него свою злость и обиду.       Гвен заглянула в кухню попрощаться, и через пару минут хлопнула входная дверь. Каллен обтёр мокрую тарелку полотенцем и застыл с ней в руках, глядя в стену. Может, не говорить Нерии? Это же просто незначительный эпизод, дурацкий поцелуй в кустах. Палома выпила, а он не успел среагировать, когда она, как типичная пьяная орлейская женщина, полезла к нему целоваться. Это ерунда. Мелочь, не стоящая внимания его жены.       В стеклянную дверь кухни постучали, Каллен вздрогнул, чуть не выронив тарелку, и повернулся на стук, уверенный, что Гвен что-то забыла и вернулась. Но на крыльце стояла Палома. Каллен отставил тарелку, подошёл, дёрнул задвижку и открыл дверь. – Чего тебе? – неприветливо спросил Каллен, чтобы сразу обозначить, что он всё ещё зол. – Ты просто искришься гостеприимством. Впусти меня, я хочу поговорить. – Нам не о чем говорить. – Разве? – Палома изогнула бровь и повысила голос. – Неужели ты совсем не хочешь обсудить наш с тобой поце…       Каллен рванул её за плечо, втащил в кухню, хлопнул дверью и громыхнул задвижкой. Палома демонстративно потёрла руку, прошествовала к обеденному столу и опустилась на стул, закинула ногу на ногу и выставила в разрез бедро. Каллен отступил от неё подальше. – Значит, всё-таки хочешь, – сделала вывод Палома. – Я хочу, чтобы ты не кричала на всю улицу вещи, которые могут меня скомпрометировать. – Тогда не стоило делать вещей, которые могут тебя скомпрометировать. – Я ничего не делал. Ты это прекрасно знаешь. – Есть ли в мире хоть один мужчина, готовый взять на себя ответственность за собственные поступки? – произнесла Палома и, прежде чем Каллен открыл рот, чтобы закономерно возмутиться, добавила, – не отвечай, это риторический вопрос. – Палома, – Каллен почесал подбородок и сжал руку в кулак, – я хочу сказать тебе кое что очень важное. Ты третья в моей жизни женщина, которую я искренне, от всего сердца, хочу ударить. – Какая по счёту лапуля? – Вторая. – Тогда кто первая? – Рыцарь-командор кирквольских храмовников Мередит Станнард. – Не знаю такую. Ты с ней спал? – Упаси Создатель. – Ладно, можешь не признаваться, – Палома поднесла к лицу руку, рассматривая свои ногти. – Я пришла обсудить другое. Думаю, мы оба согласны, что Нерии не стоит знать о том, что произошло на вечеринке у Лучиано. – Правда? – удивился Каллен. – Ты считаешь, не стоит? – Да, – Палома подняла на него свои похожие на льдинки глаза, – это мелочь, но лапуля раздует из неё трагедию, обвинит тебя в измене и будет упиваться страданиями, топя горе в бутылке. Так что я предлагаю всё забыть. То, чего Нерия не знает – ей не навредит. – Я тоже так подумал, – согласился Каллен, – что Нерии не стоит знать о такой мелочи, которая совсем ничего не значит. Но теперь, когда это произнесла ты, я вдруг понял, насколько это неправильно. – Что неправильно? Поберечь чувства любимой жены? – Палома села на стуле выпрямив спину и сомкнув колени. Обнажённое бедро скрылось под юбкой. – Неправильно скрывать что-то настолько незначительное, ведь тогда получается, будто я считаю, что мне есть, что скрывать. Что я сделал что-то плохое, то, что оттолкнёт Нерию от меня. Но я не делал ничего плохого, я в этом уверен. Я скажу ей правду. – Лапуля будет так счастлива услышать правду, – произнесла Палома, поднимаясь и приближаясь к нему. Каллен напрягся, готовый отстаивать свою честь любой ценой, – она узнает, что её муж целовал её подругу, и конечно же всё поймёт и простит, это ведь так на неё похоже, она само великодушие, наша лапуля. – Я тебя не целовал. Ты не хочешь, чтобы я говорил с Нерией, потому что это в твоих интересах, а не в моих. Ты боишься, что она больше не захочет тебя знать, и пытаешься вынудить меня покрывать тебя ценой моего спокойствия. Я лучше сразу скажу Нерии всё, как есть, навлеку на себя её гнев, переживу его и получу её прощение, чем буду всё скрывать, каждый день переживая, что этот эпизод всплывёт. Что тебе вдруг что-то взбредёт в твою непредсказуемую голову, и ты расскажешь Нерии про этот поцелуй, приукрасив историю в свою пользу. Палома… – Каллен привычно потянулся рукой к затылку, но тут же одёрнул себя и сложил руки на груди, – я не понимаю, чего ты хотела этим добиться. Ну, предположим, я бы оказался именно тем, кем ты меня считаешь, перепихнулся бы с тобой в розовых кустах, как последний урод воспользовавшись твоим жестом отчаяния, и что дальше? Тебе бы стало легче, если бы Нерия возненавидела нас обоих?       Палома молчала, и хоть в её взгляде ничто не выдавало смятения, по мелко подрагивающей нижней губе Каллен определил, что попал в точку. Она поняла, что сглупила на приёме, и не хочет, чтобы Нерия об этом узнала, и в очередной раз вместо того, чтобы объясниться, принести извинения и попросить о помощи, пытается им манипулировать. Каллен мог бы ей даже посочувствовать, если бы не злился, что она держит его за идиота. – Ты можешь сколько угодно строить из себя прекрасного принца, – прервала молчание Палома, – хранить верность своей принцессе, носить её на руках, угадывать её желания. Можешь бросить к её ногам всё, что у тебя есть… хотя, что у тебя есть, кроме незыблемых принципов? Каким бы хорошим, заботливым, понимающим, всепрощающим ты ни был, она всё равно от тебя уйдёт. Она всегда уходит. И когда это произойдёт, ты захочешь, чтобы она тебя возненавидела, ведь это будет единственное доступное тебе сильное и глубокое чувство с её стороны.       Закончив эту обидную и несколько отдающую безумием речь, Палома прошла мимо Каллена, открыла дверь и вышла, застучав каблуками по узкой каменной дорожке между клумб с орхидеями. – Ясно, – буркнул Каллен, когда за ней со стуком закрылась калитка. Через несколько мгновений в дверь снова постучались. Очень робко. Каллен нехотя повернулся и увидел паренька, стоящего в дверном проёме с охапкой кроваво-красных роз. Паренёк отдёрнул руку от распахнутой двери. – Цветы для сеньоры Резерфорд, – торжественно объявил посыльный. – Здесь такая не живёт, – отозвался Каллен. – Но сеньор Лучиано сказал… – Здесь нет и никогда не было никакой сеньоры Резерфорд, – перебил Каллен, – сеньор Лучиано ошибся. – Может, я дом перепутал, – заволновался парень, – вы случайно не знаете, где она живёт? – Не знаю. Может быть, где-нибудь в Ферелдене, – предположил Каллен, – в Южном Пределе поспрашивай, там должна быть как минимум одна сеньора Резерфорд. – Ага… – парень опасливо попятился, решив, видимо, что имеет дело с умалишённым, – извините за беспокойство. Хорошего вам дня. – Взаимно, – ответил Каллен, закрывая за ним дверь.