Genesis

В мягком мерцании масляных светильников бронзовые скулы отливали металлическим блеском. Тяжелое серебряное ожерелье с прозрачными синими камнями вспыхивало белыми искрами в вырезе лазурной рубашки. Лодыжки над сандалиями оплетала паутина мелкозвенных цепочек. Украшал Дарио своего порочного мальчика с царской щедростью. Вопреки надменной улыбке, еще таившейся в уголках рта, опасные рысьи глаза смотрели внимательно. Застенчивость была Фабиану неведома. Открытое бесстыдное разглядывание вызывало странное ответное волнение. Не возможности доверия, родительской опеки или братской заботы. Нет. Это было легкое головокружение, будоражащий страх пловца перед прыжком в темную воду предгрозового океана с большой высоты. Или ощущение от прижатого к коже горячего льда. Эа Мар был заворожен и не осознавал, что заворожен. В носу у него покалывало. Справившись с удивлением от откровенного вопроса, он вдруг неожиданно для самого рассмеялся: - Нет. Мне понравилось то, как она для меня танцевала. Змеи здесь ни при чем. Это пристальное внимание, этот откровенный интерес сладко тревожили. Щеки вспыхнули. Стало больно дышать. Фабиан оторвал от сухой веточки еще одну глянцевую виноградину. - Тебе нравится, как танцуют эти рабыни? - Да. Пожалуй, да. - Максиму не стоило на него смотреть, но смотреть хотелось, хотелось любоваться его завершенной, влекущей красотой, с юным томлением, с густеющим в крови горячим медом. Эа Мар вдруг понял, что никогда по-настоящему не желал ни одного из своих илонов. Близость с ними была требованием Полиса, данью традиции. Максим никогда и никого не хотел так сильно, как хотел этого красивого мальчика теперь. Обладать им. Не отпускать его. Голова кружилась. - Тебе нравится, как танцуют все? - тонкие, унизанные кольцами пальцы крутили красную ягоду. - Они кажутся мне довольно искусными. Под очарованным взглядом рысь отправила виноградину в рот. Облизала кончики пальцев. Отлично зная, что у всякого, видящего это, сумрачно поджимается живот. - Тогда ночью им всем перебьют ноги. Эа Мару показалось, что он не расслышал, не понял, что это какая-то игра, злая шутка, поразить, удивить, но Фабиан не смеялся. Красивый илон хозяина Суз и не думал шутить. «Любой каприз...». «Любую прихоть...». Избалованный мальчик не знал жалости, и привык владеть, приговаривать, обрекать и властвовать. - Зачем? Ведь они на самом деле необычайно искусны и, верно, дорого обошлись твоему господину. - Дорого, - Фабиан кивнул. - Но я не хочу, чтобы они танцевали для тебя. - Они танцуют для всех гостей Дарио, не только для меня, - от изумления, удивления, волнения эа Мар, не помня себя, сел на клинии. Фабиан, по-рысьи хищно ловивший, кажется, малейшую перемену в лице, снова жестоко пожал плечами: - Они — рабыни. - Не следует причинять им вред только потому, что ты можешь. - Ты любишь рабов, сенатор Мар? - Фабиан насмешливо приподнял тонкие брови. Жалости он не знал так же, как и стыда. После Максим удивлялся, нет, не его беспощадности, а тому щемящему страху не понравиться, которое сам испытал от этой осуждающей насмешки: - Нет. Не знаю. Но я бы не стал уродовать столь прелестных танцовщиц по сиюминутной прихоти. Через узкое пространство между клиниями Фабиан вдруг протянул узкую руку ладонью вверх: - Покажи мне свое кольцо. - Что? - этот переход был столь неожиданным, что Максим осекся. - Твое кольцо. То, что носишь на безымянном. Гравировкой внутрь. Покажи его мне. - Зачем? - Покажи, - протянутая ладонь терпеливо ждала. - Нет, - Максим рассмеялся и поразился своему смеху. Вопреки всему это был счастливый смех семнадцатилетнего мальчишки, с которым, доводя то до отчаяния, то до эйфории, играла первая красавица из гордых патрицианок. - Почему? - Фабиан улыбнулся. Без царапающей надменности. Легко и приятно. На щеках под высокими бронзовыми скулами появились маленькие ямочки. В рысьих глазах вспыхнул и погас озорной блеск. - Я хочу его купить. Желание стало невыносимым. От этих качелей томление возросло на порядок, и эа Мару страстно захотелось прикоснуться пальцами к бронзовой щеке, медленно поцеловать улыбающиеся губы, ощутить сладкий вкус виноградного сока на серединке языка. - Я не могу его продать. - Максим никогда и никому не рассказывал и снова удивился той легкости, с которой произнес: - Это кольцо моего отца. - Ты любил своего отца. - Фабиан на миг опустил глаза, оборвал сразу несколько ягод с грозди на блюде. - Да. - тогда Максим не понял, что рысь, читавшая его целиком, словно раскрытую книгу, не спрашивает. Но на пиру у хозяина она еще делала выводы из прочитанного вслух. Чтобы увести от опасного, того, что эа Мар не мог с ней разделить, того, что она не могла ни заменить ему, ни отнять у него. - Мне говорили, что тебе нравится виноград. Если желаешь, я положу тебе в рот. Можешь подержать мои пальцы внутри. Я хочу прикоснуться к твоему языку. Сейчас. Можно? Воздух ушел из легких разом, словно его стремительно выкачали. Бушующая волна водоворота ударила во все тело. Угадывавший все мысли и все желания, еще не ставшие мыслями, Фабиан либо дразнил, либо мучил, и эа Мар со сладостным страхом понял, что хочет этих мучений и не сможет им сопротивляться. Долго. Рот пересох. Когда-то давно Максим тяжело влюбился в золотоволосого мальчишку, раскатывавшего на полу старые карты и не умевшего принадлежать. В той любви не было страсти, и поэтому она обошлась ему так дорого. В этой страсти не было любви, и мучения обещали принести еще больше бессмысленной боли. Стоило прекратить их, не начав. Если бы Максим только мог. Мог. Он отвернулся и вдруг заметил, что Азрам, оборвавший раздачу милостей и слушавший настойчивый шепот на ухо одного из своих сановников, смотрит в их сторону. Нет, Дарио пристально и обеспокоенно глядел на Фабиана. На своего жестокого забалованного мальчика. На пожелтевшем восковом лице отражалась отнюдь не родительская тревога. Нечто звериное, тяжелое, страшное. Это отрезвило. На мгновение. «Можно?» - Твой господин смотрит на нас. Нижняя губа Фабиана дрогнула, от злой улыбки. - Он смотрит на меня. - Тебе следует вернуться… - Дарио не походил на неосторожного властителя, который приказал бы убить людей Полиса из-за одного мальчика, однако, этот тяжелый взгляд поражал. Возможно, Гай Гермин был прав, и страсть действительно лишала Азрама разума. Но Фабиан не стал слушать, перебил: - Ты приехал из Полиса? - Он вовсе не собиралась уходить, по-кошачьи лег на клинии, облокотился на вышитую подушку, намеренно позволив серебристым полам рубашки обнажить долгие голени. - Да. - Какой он? - Большой город. - Больше, чем Сузы? - Нет, но там больше людей. - Расскажи мне о нем. - Из меня плохой рассказчик. Рысь внимательно смотрела в глаза, не отпускала взглядом ни на мгновение. Спросила, снова погасив тревожный огонек под опущенными веками: - Почему ты сердишься? - Я не сержусь, но тебе стоит вернуться к своему господину. Он сильно беспокоится о тебе. - Пусть беспокоится. - Нижняя губа снова дрогнула. Словно котенок скалился прежде, чем зарычать. Ему здесь не перечили. Ему подчинялись. Его капризы исполняли беспрекословно и немедленно. - Расскажи мне о Полисе. Где ты живешь? Это большой дом? Он похож на этот? - Нет. Это маленькая вилла на городском холме. - В глубине души эа Мару не хотелось его отпускать, не хотелось, чтобы он уходил, темное, горячее желание не исчезало, и эти деловитые вопросы приятно волновали, как волновал сам интерес, но нужно было прекращать. - Тебе стоит пойти к своему господину. Сейчас. Фабиан наклонил голову. Угадал: - Полису нужны Сузы и золото Дарио? - Да. - А тебе — его рабы? - Да. Кажется, ты очень дорог своему господину, и я бы не желал с ним ссориться. Максиму хотелось, чтобы, как и всякий глупый илон, предпочитавший Катилину желчным старикам, прекрасная, опасная, желанная рысь осталась вопреки всему. Но глупым илоном, способным только щебетать и сладко отдаваться, Фабиан не был. Легким движением он поднялся с клинии. Улыбнулся. - Ты придешь завтра, сенатор Мар. - Нет. Третий столь шумный пир подряд утомителен для моей старости, - Максим попытался отшутить собственную горечь, свое сожаление, нежелание расставаться вопреки всему, и снова не понял: это был не вопрос.