Genesis

Скольких из них Марцелла видела. Завернутых в прелые лохмотья, покрытых заскорузлыми струпьями, едва живых от долгой дороги в караванах браконьеров. Дравшихся в зловонной жиже ям у Цирка за корки заплесневелого хлеба. Предсмертно хрипящих на окровавленном песке арены. Угасающими глазами глядевших в немилосердное выжженное небо чужой земли. Марцелла смотрела на них равнодушно. Они больше не были ее братьями. Они были для нее никем. Меньше, чем никем. Ведь устроитель дешевых представлений у галереи рядом с водокачкой дал ей новое имя и новую родину, окунув в чан головой. Тесные траншеи улиц рядом с Большим Рынком освободили ее от прошлого, от стыда, от горечи, от самой себя. Работорговцы оказали Кейлин милость, Ардал спас от голодной смерти, через два года после обрывка веревки на шее и тех деревянных ступеней на «детском пятачке» желтоволосая Марцелла звонко высмеивала городских матрон, ласкала рукой и языком копья и члены солдат, изображала обрюзгших сенаторов, облизывающихся на домашних рабынь, под крики одобрения и улюлюканье толпы. Глупую беотийскую девчонку внутри нее сковывало льдом. Это Кейлин могла позволить себе узнать, что в край гор и кристальных озер первым пришел черный медведь Мартиан Дей и каждого, не вставшего перед Полисом на колени, живого или мертвого, приказал обезглавить. Это ей пристало помнить, что спустя полвека Огаст Дей привел в Беотию легионы и всех, боровшихся за свободу, заковал в цепи в глубине темных шахт. Это дурная беотийская паршивка должна была открыть счет для Северина Дея, убившего длинными ножами своих солдат каждого пятого подростка в Дане. И это Кейлен впору было носить под сердцем, словно ребенка, черную, как ее настоящие волосы, ненависть. Мартиан, Огаст, Северин. Деи. Марцелле не было никакого дела ни до них, ни до беотов. Месть первым свершилась без нее. Вторые заслужили свою участь. Они не были братьями наложнице Нумиция. Они были меньше, чем никем. Легко отрекаться, когда не остается ничего. Так проще. Так лучше. Но в то весеннее утро с омытым голубым небом, шумом тесной улицы и воркованием голубей глупая беотийская девчонка смотрела на его хищные, птичьи скулы, на собранную на манер ремесленников Полиса в свернутый хвост блестящую смоль кудрей, на звериную грацию его мускулистого тела с бьющимся в горле сердцем. Дешевые подстилки из веселого дома Пальи не ошиблись. Он был беотом с рудников. Еще совсем мальчишкой. Оттаявшая глубоко внутри Марцеллы Кейлин вспомнила их, длинноногих, гибких лодочников, по звериному наглых в щенячестве, быстро мужавших и на всю жизнь сохранявших свой звенящий смех. Он был похож на них, как похожи две капли воды. С плетеной корзиной вошел под полотняной навес уличной лавки Четтии, заговорил со старым, месившим тесто рабом. Из-за решетчатой ставни Марцелла видела его длинную, подвязанную на поясе, холщовую рубаху, сандалии, тонкую талию, ястребиный профиль и уже не сомневалась, что он беот. Говорящий на наречии Фризии, ведь старый раб Четтии был из темных, северных лесов. Говорящий на языке Полиса, ведь выскочившую ему под ноги собачку сварливого ворчуна-хозяина он пожурил словами Большого Рынка. Ни сказав ему ни фразы, легкая желтая канарейка уже потеряла покой. Марцелла бы рассмеялась. Может, она остановила бы настойчиво понукаемого Эвникой Арбеллу и приказала бы хорошо распросить прежде, чем вести в птичью клетку. Но Кейлин не двинулась с места. Любовь была ей неизвестна. Только леденящая ненависть и невыносимая тоска. Любовь была неизвестна и Марцелле. Только пресыщенность и скука. По-своему она любила Ардала, но дочерняя любовь эта иссякла много лет назад. Без следа. По-своему она любила Ружану, большей суки, чем была эта дафорская жестокая сука, не видывал целый белый свет. На улице у водокачки вдвоем им всё было нипочем. Обворовавшая эквита городской гвардии и пойманная им с поличным Ружана обворовала его еще раз, пока он наказующе трахал ее в проулке. Хохоча и звеня золотыми монетами, поцеловала Марцеллу в губы, взбила ей желтые волосы: «Плюс член — минус ум». Ружана соблазнила бы и евнуха, если бы нашла в этом хоть какую-нибудь выгоду. Но она втрескалась в Марка Ветурия, всадника из дома Аппиев, и он, отвечавший столь же безумной взаимностью, наградил ее заразой. Сдохли оба. Достойный вывод даже из счастливой любви. Для Марцеллы могла существовать страсть, могла — похоть, канареечное нетерпение Эвники, пошлая развязность Флоры, развратность рабов Нумиция, животность Большого рынка, собачья случка в глухом проулке за Форумом, все грани наслаждений плоти, всё, что угодно, но не любовь. Марцелла не послала за Арбеллой, не приказала ему расспросить беота. Всего на одно мгновение мысль о том, чтобы спуститься вниз и посмотреть на него вблизи прежде, чем он достанется Эвнике, пришла ей в голову, но мальчишка, ходивший к Четтии, не мог не знать, чей это дом и чья рабыня, да и по отношению к желтой канарейке такое было бы слишком жестоко. Марцелла не позвонила в серебряный колокольчик. Смутные картинки с тем, как они с жадностью юности станут сосаться в красных стенах кубикулы, как беот задерет шафрановый подол и войдет в узкую задницу рабыни, пробудили в ней столь же смутное, давно забытое томление, но Марцелла отогнала и его. Стоило поберечь себя для оргии у Кампела, эти долгие ночи без рассвета приносили с собой все больше усталости по утрам. Она слышала, как стукнули створки дверей на первом этаже — потерявшая терпение Эвника поторопила Арбелла. Могучий банщик, до Нумиция служивший сенаторам в термах у Септима, вклинился в уличную толпу. Марцелле захотелось взглянуть на беота, когда они вдвоем пройдут под самым окном, и она придвинулась к ставне. Видела, как Арбелла подошел. Как ожидавший горячий хлеб мальчишка поднял на него глаза. У ног вертелась белая с черным собачка Четтии. Требуя внимания, тяфкала. Прыгала к загорелым коленям под краем серой холщовой рубахи. Беот присел перед ней на корточки. Почесал ее за острыми, стоявшими торчком ушами. Снова поднял на Арбеллу свои черные глаза. Без улыбки покачал головой. На дом и на ожидавшую у порога Эвнику он даже не взглянул. Марцелла не стала над ней смеяться. Хотя жестоко посмеяться над канарейкой хотелось. В теплых весенних сумерках рабы понесли наложницу Нумиция на виллу Кампела. Предстояла еще одна долгая изматывающая ночь. - Он не с Большого Рынка. У него нет клейма, а здесь всех клеймят, чтобы не сговорились с торговцами и не пустились в бега. Может, с холмов. Платит раз в декаду серебряным лавром, тутошние оборванцы серебра в пальцах отродясь не держали, - на следующий день почтительный Арбелла развел руками. - Как его зовут? - в волнении бледная Эвника дергала тяжелые пряди, колола шпильками, и Марцелла звонко ударила ее по запястью. - Простите, моя госпожа. - Канарейка виновато опустила глаза. На ресницах блестела солоноватая влага. - Поучительная история, - в полированном серебряном зеркале отражались едва приметные черные круги под веками, и Марцелла подушечками пальцев медленно втерла в них масло, - если ты будешь плохо служить мне, то первыми узнаешь не ласки своего беота, а приставания солдат. Может, Нумицию понравится зрелище, ведь «патриции любят смотреть на такое». - Простите, моя госпожа. - Так как его зовут? - Хет. - Собачья кличка, а не имя. - Кейлин внутри засмеялась, конечно, это была собачья кличка, певучие имена лодочников с переправы зазвучали в ее памяти. Марцелла обернулась к Арбелле: - Он ходит к девкам Пальи. - Слушает их болтовню и песни. Песни ему нравятся. Приносит сладости. - Спит? - Они для него все равно, что сестры. - Невинность, достойная самого Целомудренного Локаста, даром, что тот был евнух. - Марцелла улыбнулась. - Узнай, чей он раб. Если ему доверяют деньги, значит, раб домашний. Для илона его одежды слишком просты. Да и нет в этом городе похотливого развратника, который не посадил бы еще не дырявый зад илона под замок. А этот беот, кажется, ходит по всему Полису совершенно свободно. - На Форум ходит, послушать риторов и ораторов, - подтвердил Арбелла. - И к переписчикам. Покупает у них старые книги для хозяев, но выбирает по их словам сам. - Чудеса, - Марцелла презрительно рассмеялась. - Дикарь, умеющий читать. Ученый беот. Чтобы сдохнуть в яме или на арене, это не понадобится. Зверь раздерет ему живот к удовольствию Сессия Юнны, вот и конец всему учению. Она слышала, как упавшая щетка глухо стукнула по ковру, как быстро застучали подошвы сандалий по плитке — Эвника бросилась вон, не разбирая дороги, прижав тонкие руки канарейки к лицу. - Зачем вы так, моя госпожа? - Арбелла склонил голову. - Влюбилась дурочка. Не знает еще, что рабам любить нельзя. - Так пусть узнает! - Кейлин в гневе бросила серебряное зеркало на резной столик, задетая пудра опрокинулась на пол, рассыпалась. Марцелла снова втерла в темные круги под глазами масло. - Иди вон. Сегодня ты мне больше не нужен.