Проклятие Падшего

Догорающие останки рассыпаются в прах и исчезают в пламени Геенны вместе с обломками настила. Фокалор был одним из командующих легионом, поэтому на церемонии прощания присутствуют и воины, и высшие демоны — все, с кем он сражался бок о бок и с кем праздновал победы. Я затерялась среди зевак, когда спешила в замок по поручению Вельзевула. Прислугу и случайных прохожих оттеснили к стене у ворот, и поскольку проталкиваться сквозь толпу на виду похоронной процессии было бы неуважительно, я решила переждать. В воздухе витает удушливый запах обожженной плоти, но никто из присутствующих не морщится. Кажется, демоны даже перестали моргать — их взгляды устремлены к замершей на возвышении фигуре. Не поворачивая головы, я понимаю, что это Сатана. Леденящую энергию невозможно не почувствовать и не узнать. Она просачивается под кожу и пронизывает до костей, так, что начинают стучать зубы. Так, что не хватает сил унять невольную дрожь. Так, что хочется спрятать глаза. И все же я не смею опустить головы. Провожая соратника, Сатана не разменивается на долгие речи. Ободряюще хлопнув по плечу старшего сына Фокалора — еще совсем мальчишку — он достает из набедренных ножен кинжал. — Я не знал демона, который сражался бы яростнее, чем твой отец, Волак. Будь достойным преемником. — Да, Владыка, — сдавленным голосом обещает подросток, принимая подарок. — Благодарю, что не оставили своей милостью, Владыка, — рыдающая вдова падает на колени. — Если позволите, Волак вступит в ряды легионеров. Для нашей семьи это великая честь… — Как только придет время, Далила, — кивает Сатана. — Сначала пусть закончит учебу. По едва заметному знаку один из легионеров передает ей увесистый мешочек. Чутье подсказывает мне, что внутри отнюдь не сребреники. Кажется, там даже не монеты, а несколько горстей алмазов из главной шахты Дита*. Неслыханная щедрость! Неужели Сатана бывает великодушен? Хотя, я бы остереглась награждать его любым эпитетом с упоминанием души. Все эти широкие жесты — лишь пыль в глаза. Он хочет, чтобы его прославляли. Пресмыкались перед ним. И, конечно же, боялись опалы. Как только стражники открывают проход к замку, я спешу ретироваться в книжную лавку. Наверняка поминки затянутся на несколько дней, а значит, нужно с запасом закупить пергамент и перья. За время траура я надеюсь вплотную заняться архивными записями, но Вельзевул не пропускает пиршеств, и уже вечером мы оказываемся в замке — по обоюдной договоренности на официальных приемах я изображаю его спутницу. Так мне удается избежать домогательств со стороны других демонов, а Вельзевул демонстрирует наличие молодой «любовницы» и тешит тщеславие. Из-за него же он настаивает на ярком наряде, и когда в спешке вызванная портниха с гордостью подводит меня к зеркалу, я готова взвыть. Платье не просто открытое — вызывающее — но даже это я бы стерпела, если бы не цвет. Кроваво-красный оттенок провоцирует и привлекает взгляды. Оно словно кричит о том, что мне нужно внимание. — Идеально, — довольно хмыкает Вельзевул, когда я пытаюсь протестовать. По пути в замок мне удается избавиться от яркой губной мази, но стереть угольный порошок, щедро растушеванный на веках, я уже не успеваю. На поминках царит безумие. Демоны пируют в большом зале, за длинными столами вдоль стен, а в центре беснуются танцовщицы. Под бой барабанов и вой охотничьих горнов они то вскрикивают в унисон, то шипят и скручиваются в неестественных позах подобно змеям. Подпрыгивают, вскидывают руки, отбивают босыми ногами ритм, извиваются — я в жизни не видела такого отталкивающего и одновременно завораживающего танца. Глядя на них, я не могу ни есть, ни пить. Да и не хочу. Без заупокойной молитвы прощание кажется нелепым. Дикость и жестокость — вот, на чем держится преисподняя. Поверить не могу, что мое решение спуститься сюда было добровольным. — Попробуй, — Кроули подвигает тарелку с дымящимся мясным рагу. — Это обязательно? — морщусь я. От мысли, что из-за меня пришлось умертвить невинное создание, тоскливо сосет под ложечкой. Как и большинство ангелов, я пренебрегаю животной пищей, хоть на нее и нет запрета. — Увы, — Кроули сокрушенно качает головой. — И тебе лучше научиться есть без гримас, иначе это неизбежно вызовет подозрения. — Спасибо, что не с кровью, — вздохнув, я отрезаю маленький кусочек, но так и не решаюсь отправить его в рот. С чего в цитадели взяли, что я окажусь в ближнем круге Сатаны? Быть может, я и в замок не попаду. — Почему вы так уверены в моем успехе? — В него верит твой брат, и это — лучший из доводов, — улыбается серафим. Я с тоской перевожу взгляд в тарелку: — Он верит во всех. — Ну же, Мирэйль, — Михаил насмешливо наблюдает за мной с порога. — Не заставляй нас забивать еще одного дракона. Подобным тоном он подначивает меня с самого детства, и каждый раз я поддаюсь на уговоры. — А сам сможешь? Михаил принимает вызов, наклоняется ко мне и зубами стягивает с вилки кусочек мяса. Я жду, когда брат скривится, но он тщательно пережевывает и довольно резюмирует, проглотив: — Не хуже амброзии**. Насытившись, Вельзевул откидывается на спинку кресла. Демоны вокруг давно прекратили есть. Теперь они лишь потягивают глифт и наслаждаются обществом спутниц. Сатана восседает во главе центрального стола, и пока на его коленях ерзает Астарта, нашептывая что-то и лаская, ленивым взглядом обводит зал. Его первая жена с недовольным лицом теснится где-то на отшибе. Поговаривают, что Лилит впала в немилость после рождения дочери вместо обещанного сына, и по этой же причине Владыка поставил брачную печать Астарте. Наполнив кубок из ближайшего кувшина, Вельзевул свободной рукой манит меня к себе: — Пересаживайся. Я с неохотой перебираюсь к нему на колени. И кто только придумал подобное унижение? Почему демонессы должны выказывать уважение к покровителю, прилюдно демонстрируя похоть? Я стараюсь не морщиться, когда Вельзевул шлепает меня по ягодицам. Большего он не позволит, даже если опьянеет, но меня воротит и от собственной доступности, пусть и наигранной. Не забывая подливать ему глифт, я улыбаюсь сквозь силу. Потные ладони и сальные взгляды надоели до тошноты. До скрежета зубов. До едва сдерживаемого крика. Скорее бы эта неуместная попойка закончилась. — Не нравится покровитель? Знакомый низкий голос заставляет сердце рухнуть в пустоту. — Не смею жаловаться, Владыка, — не моргая, я смотрю в его темнеющие глаза и едва нахожу в себе силы дышать. Господи, помоги. Притворство не осталось незамеченным. Теперь мне точно не видать спокойной жизни, ведь Сатана не выносит ложь. — Тогда почему воротишь нос? В голове нет ни единой мысли. Я не знаю, как оправдаться. — Метишь на другие колени? — в его тоне слышится издевка. Демоны притихли, ожидая развязки. Создатель, как же быть? Ни отвернуться, ни спрятаться, ни потупить взгляд — я на всеобщем обозрении, словно диковинный лот на аукционе. Сатана не двигается с места, но кажется, что несколько десятков ярдов между нами неизбежно сокращаются. Под кожу пробирается страх — жуткий животный ужас, от которого леденеют руки — но даже ему не сравниться со смятением, которое заполняет сознание, едва Сатана бросает: — Подойди. Ложбинка между крыльями покрывается липким потом, когда я делаю первый шаг. Демоны продолжают смотреть на меня и перешептываться, но я этого не замечаю. Плевать на чужое внимание, я вижу лишь две кровавые бездны. Глаза в глаза. Неотрывно. Как под дурманом. Дождавшись, когда я остановлюсь рядом, Сатана рывком пересаживает Астарту на соседнее кресло и со смешком похлопывает себя по бедру. Господи, мне не мерещится? Он действительно приглашает сесть к нему на колени? Я в панике сглатываю и сдавленно шепчу: — Владыка… я не… — Это приказ, — обманчивый кураж сменяют злые нотки. Сатане не отказывают. Под ненавидящим взглядом Астарты я опускаюсь на обтянутые грубой тканью колени, словно агнец на заклание, и сердце делает новый кульбит. В расстегнутом вороте рубашки отчетливо вырисовывается рельеф литых, крепких мышц — мощная грудная клетка в пугающей близости. В таком тесном контакте я теряю способность мыслить ясно. От Сатаны веет опасностью и кровью, а язвительная улыбка вблизи похожа на оскал хищника. Он и есть хищник — зверь, пожелавший развлечься с добычей — сильный и жестокий, способный переломать мои кости одним ударом. Он играет со мной, притягивая ближе. Играет, проводя пальцами по шее. Играет, спуская тонкую лямку с моего трясущегося плеча. А я не смею возразить. Pater noster, qui es in caelis, sanctificetur nomen tuum…*** Молитва забывается, как только горячая ладонь накрывает обнажившееся бедро. Черт бы побрал эти проклятые разрезы на платье! Кожа не просто нагревается — пылает от его прикосновения — и, несмотря на этот невыносимый жар, по телу проходит волна озноба. — Ну, станешь кривиться? Зажмурившись, я лихорадочно просчитываю последствия от простого «нет» до «благодарю за урок, Владыка», и как ни странно, на этот раз Сатане хватает моего покорного молчания. — Открой глаза. От двух едва слышных слов меня начинает трясти с новой силой. — Или мне приказать? — подбородок сжимают настойчивые пальцы. Разум сопротивляется, но я размыкаю веки. Сатане хватит одного взгляда, чтобы понять, что сознание закрыто, и тогда меня не спасет даже самосожжение в Геенне. Он чувствует испуг, пытливо всматривается, и я не придумываю ничего лучше, чем снова потупить взор. Пусть примет меня за жеманную пустышку и решит, что я жду поцелуя. Наверняка, Сатана высмеет это неумелое кокетство, а потом и вовсе избавится, как сделал с Астартой. Обжигающее дыхание щекочет мои губы, и в тот самый момент, когда я надеюсь услышать язвительное «много чести», они попадают в жаркую ловушку. Сатана целует меня! От осознания я вздрагиваю и упираюсь ладонями в его грудь — такую же горячую, как и его губы. И как его язык, который проскальзывает в мой рот, едва я возмущенно вскрикиваю. Нет. Нет! Я не должна позволять! Меня колотит. Распахнув крылья, я пытаюсь отодвинуться, но властная рука еще сильнее обвивает мою талию. Не переставая целовать, Сатана удерживает меня за шею, и как только я снова дергаюсь, не дает отстраниться. Я задыхаюсь от его жадных губ. Кусаюсь в отместку, понимая, что рискую, но его лишь распаляет моя дерзость. Реальность плавится вместе с остатками достоинства. Я упускаю момент, когда перестаю протестовать. Тело, разум — все выходит из-под контроля. Не чувствуя ни рук, ни ног — одни лишь чертовы губы и нахальный не унимающийся язык — я ошалело отвечаю на поцелуй. Притянув меня еще ближе, Сатана проводит ладонью по внутренней стороне бедра. Скользнув выше, его пальцы приподнимают сбившуюся ткань платья, а я по-прежнему не сопротивляюсь. Святый Боже, какой стыд. Если в цитадели узнают… Мысль о миссии на мгновение отрезвляет меня, и я вспоминаю, где нахожусь. Черт. Черт! Мы же не одни! В отчаянии я стискиваю плечи Сатаны и умоляюще шепчу: — Владыка… прошу… только не на виду… — У кого? — хрипло выдыхает он. Осмелившись распахнуть глаза и повернуться, я понимаю, что зал опустел — Сатана одним незаметным жестом велел всем убраться. Стянув мои волосы в кулак, он снова целует меня, а я все еще надеюсь оттянуть неизбежное. — Владыка… ваши жены не обрадуются, если вы… — Блудница учит меня морали? В глубине багровых омутов я вижу надвигающуюся бурю. — Нет, но… — Не начинай, если не готова защищать свое мнение. Заподозрив неладное, Сатана всматривается в мои глаза. И злится — я кожей осязаю перемену в настроении. Он безошибочно распознает ложь, так почему бы не обезопасить себя, сказав правду? — Я вас боюсь… — признаюсь я, уткнувшись носом ему в шею. И делаю это вовремя — напрягшееся плечо расслабляется. — Сейчас напрасно, — свободной рукой он перемещает мою руку к своему паху и заставляет слегка сжать возбужденный член прямо через ткань. Зардевшись, я в очередной раз покрываюсь мурашками. Пусть реакция мужского тела для меня не секрет, но одно дело знать в теории, а другое, чувствовать тактильно. Игнорируя смущение, Сатана двигает бедрами и толкается в мою ладонь. Охнув, я сдавливаю сильнее. Сатана довольно хмыкает, разворачивает меня спиной к себе и рывком задирает платье. Когда его пальцы поддевают тонкое кружево трусиков, меня ощутимо лихорадит, но это больше не страх, не преклонение перед властью, а самая настоящая похоть. Она сворачивается тугим узлом внизу живота и требует разрядки. Я не испытывала ее, будучи ангелом, и теперь не знаю, как противостоять. Падение безжалостно. Едва оказавшись в аду, тело претерпевает ряд изменений, и вместе с ангельскими крыльями падшие лишаются святости — как и непорочности — поэтому даже искренней мольбе не удержать настойчивую руку Сатаны. Он не поверит в невинность той, которую счел блудницей. Куснув за шею, Сатана оттягивает влажную ткань в сторону и входит в меня двумя пальцами. Медленно, словно смакуя ощущения. Эхо затихшего зала повторяет мой протяжный стон. Что это было? «Пожалуйста, не надо» или «еще»? Откинувшись назад, я позволяю двигать себя как безвольную куклу. Пальцы проникают глубже, ритм усиливается. Неумело подаваясь бедрами навстречу его руке, я даже не пытаюсь оправдаться — зов плоти оказался сильнее разума. Вторую ладонь Сатана держит на моем горле — то стискивая, то снова позволяя сделать вдох. Творец, прости мою слабость. Как я низко пала. Толчки продолжаются — резче, жестче, яростнее. Я бьюсь как попавшая в силки птица. Спину царапают пуговицы на его рубашке, но в горячке я ощущаю это не больнее щекотки. По шее стекает пот, пульсация в висках нарастает; я готова кричать, но сил не остается ни на стоны, ни на любые другие звуки, кроме невнятных сдавленных всхлипов. Жаркая волна накрывает от низа живота, заставляя выгнуться в судороге. Отпустив горло, Сатана зажимает мне рот, и я кричу в его ладонь, пока в легких не заканчивается воздух. От накатившей слабости я едва не сползаю на пол. Приятная истома обволакивает тело. Создатель… что же я наделала? Придержав за талию, Сатана убирает мою ладонь с все еще возбужденного члена. — Можешь идти. Равнодушный голос отрезвляет быстрее пощечины. Одернув платье, я кидаюсь к балкону и взмываю ввысь. Идиотка. Идиотка! Как я это допустила? Никогда еще я не чувствовала себя настолько грязной. Хочется содрать кожу, лишь бы избавиться от запаха грехопадения. Жаль, в аду не найдется источника, который способен смыть и воспоминания. Пролетая мимо стигийского болота****, я вспоминаю про озеро заблудших — по легенде там ступили ноги первых падших. Заброшенное, проклятое место, в котором сердце переполняет тоска об утраченных небесах. Решив, что больнее уже не станет, я направляюсь к нему и, сложив крылья, с высоты ныряю в прозрачную воду. Прохлада обволакивает тело, но вместо боли меня внезапно накрывает волна смирения. Все пройдет. Унижение забудется. Нужно только подождать. Вынырнув, я замечаю легкое сияние за спиной. От воды озера крылья едва заметно светятся — единственный признак, по которому падшего можно отличить от урожденного. Стряхнув мерцающие капли, я погружаюсь в воду снова и снова, пока обида не отступает. Время лечит. Вылечит и меня. Вздохнув, я выбираюсь на мелководье и отжимаю волосы. Сияние над крыльями меркнет, и я уже собираюсь взлететь, когда по позвонкам проносится знакомый морозец — энергия, которую я узнаю везде. Энергия, шлейф которой до сих пор хранит моя кожа, как бы я ни старалась отмыться. Затаив дыхание, я медленно оборачиваюсь и встречаюсь взглядом с Сатаной. Скрестив руки, он наблюдает за мной с берега: — Значит, падшая? * Дит — город в шестом кругу ада, согласно «Божественной комедии» Данте. ** Амброзию считают пищей олимпийских богов, но раз им можно, то почему бы и ангелам не попробовать. Кормить цитадель «шпажками с ангелами» я не рискнула 😂 *** Pater noster, qui es in caelis, sanctificetur nomen tuum (лат). — Начало молитвы «Отче наш» на латыни. **** Стигийское, оно же стикское болото — опять же, отсылка к «Божественной комедии» Данте и пятому кругу.