Проклятие Падшего

— Ты подумала? — Вельзевул ловит меня у двери черного входа, где я опрометчиво задержалась, чтобы сбить пепел с новых сапожек. Из-за специфичного предложения я сознательно его избегаю, но сегодня удача не на моей стороне. — Я… не могу принять… — Почему? — он скрещивает руки над раздутым брюшком и нависает надо мной, не давая ретироваться без объяснений. После случившегося на пиршестве в замке в Вельзевуле взыграл собственник. Он вбил себе в голову, что будь на мне печать его жены, ничего бы не случилось, и упрямо добивается согласия. Сначала я не догадывалась о матримониальных планах и как только меня освободили, вернулась к привычным обязанностям помощницы — рассчитывала расходы, проверяла чертежи, готовила отчеты о строительстве дополнительных камер для низших. Вельзевул долго отмалчивался, но пристальные взгляды не скрывали напряжения. Подозрения окрепли, когда он перестал брать меня на приемы Сатаны, а после одного из них вломился в мое скромное жилище над таверной и пьяно заявил с порога: — Я хочу поставить тебе печать. Отказывая, я старалась быть вежливой, но даже категоричное «нет, благодарю» не заставило его сбавить напор — Вельзевул ищет встреч и продолжает наседать. — Не веришь, что я могу обеспечить тебе защиту? — Дело не в ней, — силюсь улыбнуться я. — Меня полностью устраивает покровительство в нынешнем виде. — А меня — нет! Я впервые вижу, как он злится. Кожа трескается и чернеет, покрываясь струпьями, глаза наливаются кровью — адская сущность жаждет вырваться на свет. Я знаю, что такая есть у каждого высшего, но все равно рефлекторно отшатываюсь, стараясь задушить поднимающийся из горла крик. В голову некстати лезут мысли о внутреннем демоне Сатаны — наверняка он еще страшнее. — Извини, — тяжело вздыхает Вельзевул, возвращая себе привычный облик. — Я не хотел напугать. — Я больше удивилась, чем испугалась, — стараясь сгладить неловкость, я касаюсь его плеча, и этот невинный жест дает повод вновь вернуться к закрытой теме. — Если тебе нужно больше времени, чтобы решить… — Мой ответ не изменится, — я отдергиваю руку, ругая себя за излишнюю эмоциональность. Господи, зачем я все усложняю? Миссию проще выполнить, став официальной спутницей высшего — так мне не придется искать причин, чтобы попасть в окружение Сатаны. Я смогу держаться ближе на официальных встречах и первой узнавать о его планах. Вместо этого я снова вызываю подозрения, отказываясь от того, что каждая демонесса сочла бы за честь. Эйшет и вовсе убила бы за такое предложение. На центральном базаре Дита царит привычная суматоха. Торговцы наперебой предлагают купить товары — от расшитых золотом тканей до дешевых украшений из клыков и костей низших. Промышляющие шулерством демоны зазывают на бега гончих псов, обещая подсказать верную ставку. Попрошайки сочиняют небылицы о своей горькой судьбе и клянчат мелочь. Обойдя собравшуюся у входа толпу, я сворачиваю в ряд с фруктами и в суетливом шуме не сразу слышу оклик Эйшет. — Ну как? — восторженно ахает она, догнав меня. — Ты видела Владыку? О да, и в разы ближе, чем ты думаешь. — На паре приемов, — уклончиво отвечаю я, перебирая яблоки на ближайшем прилавке. Оценив как перспективную покупательницу, пожилая демонесса с опаленными крыльями ковыляет ко мне и принимается наполнять корзинку. На небольшой пирог хватит и трех штук, но я соглашаюсь на дюжину, заметив ее поношенное платье. — Ты была на нескольких? — Эйшет теребит за рукав, мешая расплатиться. — Расскажи! Незаметно сунув в морщинистую ладонь две лишние монеты, я неопределенно пожимаю плечами: — Мой покровитель настаивал на сопровождении. — Кто он? Что любит? Не желает ли еще одну спутницу? — воодушевившись, Эйшет заверяет, что готова жить втроем, вчетвером и в гареме, лишь бы я представила ее Вельзевулу. От назойливости хочется закатить глаза. — Я обязательно спрошу, — киваю я, стараясь, чтобы голос звучал искренне. — Ты только не думай, что я хочу отбить у тебя покровителя, — оправдывается она. — Мне всего лишь нужно подобраться к Сатане. Я скептически поджимаю губы, но фантазии Эйшет не остановить. — Я подарю такое наслаждение, что он не захочет меня отпускать! — Его сложно удивить, — предостерегаю я, хоть и знаю, что это бесполезно. — Владыка отверг жену, с которой был с самого падения, потому что она не родила ему сына. — Значит, я рожу, — хитро улыбается Эйшет. Вельзевул явно не смиряется с отказом, и несколько дней я с опаской прихожу в замок, но тема брачной печати больше не поднимается. Я даже успеваю забыть о разговоре, когда в моей тесной комнатушке появляются двое подтянутых легионеров. — Приказано сопроводить тебя к Владыке, — бросает один из них вместо приветствия. Поправив лямку простого домашнего платья, я кошусь в сторону шкафа, но решить, во что переодеться не успеваю — второй воин нетерпеливо подгоняет: — Ждать не велено. Следуя за ними, и я извожу себя вопросами. Зачем я могла понадобиться Сатане? Неужели заподозрил связь с цитаделью? Но как бы он догадался? Ведь действие яда не закончилось. Шорох моих легких шагов по пустынным коридорам заглушается синхронным топотом ног стражей. Один грохочет подошвами впереди, показывая дорогу, второй — позади — пресекает попытки отстать. Поежившись от сырой прохлады, я растираю плечи ладонями. Эта часть замка пролегает с противоположной стороны от огненной пропасти, и от плесени и влажных пятен не спасают даже чадящие факелы на стенах — кладка просто не может просохнуть в отсутствии иссушающего жара Геенны. Продолжая гадать, что меня ждет, я ныряю за очередной поворот и чувствую приближение знакомой леденящей энергии — Сатана где-то рядом. Стиснув кулаки, я замираю возле гобелена с рычащим Цербером. Он вышит мастерски и, кажется, вот-вот спрыгнет с полотна на стесанные плиты пола, оросив их каплями слюны. — Иди, — стражи подталкивают меня к двери за гобеленом. — Владыка ждет. Едва переступив порог, я машинально опускаю ресницы — после редких факелов в коридоре гигантская кованая люстра и многочисленные свечи в канделябрах заставляют прищуриться. Золотая мозаика на стене лишь усиливает отсвет, и первые несколько секунд я чувствую себя как ослепшая птица. Когда взгляд, наконец, фокусируется, я вижу гигантский триптих с обликами Сатаны. Ангельский, с флером смирения и благодати — таким он был на небесах. Озлобившийся, без нимба и с горящими глазами — в момент падения в преисподнюю. И нынешний, самый хищный и пугающий, с рогами и перепончатыми крыльями. Живое воплощение третьего рисунка стоит рядом и изучает надпись, проложенную вдоль пола: «Imperare sibi maximum imperium est»*. Не оборачивается на звук захлопнувшейся двери, но даже со спины внушает страх — представляю, какой удар может нанести обычный взмах крыла. Уверена, что он чувствует мое присутствие, но все же даю о себе знать: — Владыка… — Подойди, — с ленцой в голосе отзывается Сатана. Подчинившись, я шагаю к нему и останавливаюсь возле письменного стола с разложенными планами подземных камер. Господи, только бы он вызвал меня из-за строительства! Я отчитаюсь за каждый потраченный сребреник, опишу каждый квадратный дюйм чертежа! — Ты действительно отказала Вельзевулу? — иронии в голосе не скрыть неприязнь — Сатана раздражен. И я не понимаю, что в моем решении вызвало эту злость. — Да, Владыка. — Не доверяешь ему? — с легким поворотом головы он впивается в меня осуждающим взглядом. — Доверяю. — Тогда в чем дело? — Сатана не скрывает нарастающую ярость. Глупо оправдываться отсутствием любви, и я выбираю аргумент, веский для демона: — Я… не чувствую должного влечения… И не готова подарить ему детей. Учитывая щепетильность Сатаны в вопросах наследника, такая причина отказа может быть принята без насмешек. — Не желаешь, но все равно с ним спишь. Логичный вывод. Не доказывать же, что наш договор с Вельзевулом исключает близость. Зря я вообще упомянула плотскую связь. Теперь Сатана растопчет остатки моего самолюбия. — Блуднице предложена стабильность, — тонкие губы презрительно кривятся. — Но она снова воротит нос. Я опускаю глаза, готовясь выслушать очередной поток порицаний, но вместо этого Сатана задает вопрос, от которого холодеет в груди. — Знаешь, что я могу поставить печать без твоего согласия и признать ваш союз действительным? — Владыка… умоляю! — в отчаянии я опускаюсь на колени. — Не принуждайте! — Тогда назови настоящую причину. Он возвышается передо мной как непробиваемая каменная глыба. Как статуя без сердца и сострадания — и каждый его вопрос задается не из праздного любопытства, а с целью загнать в тупик. Что я могу ответить, если Сатана все равно не поверит? — Я хочу быть честной перед ним! И не давать надежды на то, что невозможно! — выпаливаю я, но даже моей горячности его не убедить. — Оставь эти пафосные речи, — он нервно дергает щекой. — Им место в цитадели. — И я хочу… — взгляд затравленно мечется по стенам и цепляется за витиеватую надпись: — Хочу быть свободной! Злость и ярость — их волны затапливают меня, а грубая рука стискивает волосы, вынуждая подняться. — Здесь ты ею не станешь! — рычит Сатана. — Ибо каждый кусок твоей насквозь фальшивой плоти принадлежит аду! — Владыка… — с моих губ срывается жалобный всхлип. Я не знаю, о чем умолять и какими доводами отбиваться. Он все давно решил. — Признай, — его лицо замирает возле моего — так близко, что между нами почти не остается воздуха. — Ты отказала из-за гордыни. В темнеющих глазах бушует буря. Я боюсь в них смотреть до дрожи в коленях, но еще страшнее отвести взгляд. — И возомнила, что Вельзевул недостаточно хорош для тебя, ведь есть ступень повыше. Неужели он… говорит о себе? Мой рот изумленно округляется. — Я не посмела бы и думать… — Снова лжешь! Жар, исходящий от его тела, приподнимает волоски на шее. Наши дыхания смешиваются, а взгляды притягиваются так, что не разорвать. Если бы я только могла отстраниться! Хотя бы на дюйм! Не касаться. Не смотреть. Не чувствовать его запаха, от которого пугающе замирает сердце. — Решила, если разок раздвинула ноги, стала особенной? — с издевкой цедит Сатана. Обида захлестывает с головой. Против моей воли он стал первым, и не просто этого не заметил, но и счел предприимчивой шлюхой, готовой лечь под любого. Пальцы рефлекторно сжимаются в кулак, но я не решаюсь ударить. Если и бить, то словами. — Я не считаю случившееся важным, — с досадой шиплю я, надеясь, что ядовитый тон его заденет. Дернув кадыком, Сатана сглатывает. На мгновение кажется, что за дерзость он свернет мне шею, но горячая ладонь лишь сильнее сдавливает затылок. Охнув от боли, я принимаюсь вырываться и от резкого движения упираюсь ему в грудь. Коснувшись обжигающей кожи, соски предательски напрягаются — я чувствую это через ткань. Господи, почему именно с ним? Сгорая от стыда, я молюсь, чтобы Сатана не заметил, но от него не скрыть реакцию тела. Бросив самодовольное «проверим», он наклоняется ко мне. Я дергаюсь с удвоенной силой… но наши губы сталкиваются, и мой возмущенный стон растворяется в глубине его рта. Я не собираюсь отвечать на поцелуй, беспомощно отталкиваю, кусаюсь, но это лишь подхлестывает Сатану — теперь он не дразнит, как было на приеме, а доказывает правоту. Жадный. Несдержанный. Резкий. Он игнорирует сопротивление и протискивается языком через кромку зубов, которые я не успеваю сомкнуть. Целует так напористо и глубоко, что почти невозможно дышать. Невозможно остановить… и остановиться. Боже… неужели это дурман? Не верю, что сама цепляюсь за его плечи. Не верю, что сама ненасытно ловлю каждое движение горячих губ. Не верю, что не сопротивляюсь, когда Сатана подхватывает меня под ягодицы и усаживает на стол. С тихим шелестом чертежи разлетаются во все стороны, но я не замечаю ни их, ни сбитой крыльями чернильницы. Не переставая целовать, Сатана вклинивается коленом между моих ног. Я развожу их, не думая возразить, и с мучительным нетерпением жду его прикосновений. Пусть это неправильно и дико, но я хочу, чтобы он меня трогал. Хочу чувствовать, как его пальцы гладят внутреннюю сторону бедра, совсем как сейчас. Неспешно поднимаются выше, заставляя дыхание сбиваться. Замирают, словно ожидая, когда я унижу себя мольбой продолжить. Сатана даже отрывается от моих припухших губ, чтобы услышать сдавленное «пожалуйста» — только после этого настойчивая рука проскальзывает под влажное кружево. Я не забыла, как меня трясло, когда его пальцы были во мне, и неосознанно — или все же намеренно? — трусь о них. Я предвкушаю проникновение, задержав дыхание, но Сатана медлит. Не целует и не отводит взгляда, и я ловлю себя на мысли, как легко потеряться в темноте его зрачков. Почему он остановился? Ждет, что я снова попрошу? Это такая извращенная попытка усмирить мою гордыню? Неужели незаметно, что от нее давно ничего не осталось? И пусть я сама еще не насаживаюсь на его пальцы, но близка уже к этому, и даже огонек стыда не опаляет мои щеки. Сатана снова обводит клитор, и я почти вою. Задыхаюсь, жадно хватаю воздух и выстанываю что-то неразборчивое в такт его ритмичным поглаживаниям. Не знаю, почему его власть надо мной не имеет границ. И почему его руки и его губы пробуждают низменные страсти. С ним разум затуманивает пелена греха. Я не могу думать и не могу молиться — всем моим существом владеет похоть. Я упускаю момент, когда Сатана расстегивает штаны. Да и разверзнись подо мной Геенна — я бы этого не заметила. Я вижу только его глаза — две кровавые пропасти — и почему-то именно сейчас мне не страшно встретиться с ними взглядом. И не страшно представить, что будет дальше. Потянув взмокшую ткань в сторону, он прижимается ко мне, и я чувствую прикосновение возбужденного члена. Он входит медленно, сначала на треть, потом чуть глубже, и наконец, на полную длину. Остатки сознания запоздало напоминают, что может быть больно, но я так распалена, что этот первый, жесткий толчок встречаю благодарным стоном. Я этого ждала. И я этого хотела. Подавшись вперед, я задеваю щекой колючий подбородок и в каком-то неведомом порыве легонько его кусаю. Усмехнувшись, Сатана снова вонзается в меня, размашисто и резко. Я запрокидываю голову, и его зубы ответно прихватывают кожу на моей шее. Я тихо вскрикиваю, оцарапав его предплечье. Он стискивает мою талию свободной рукой так сильно, что, кажется, я слышу хруст собственных позвонков, и увеличивает темп. Меня лихорадит — колотит как в горячке — и с каждым размашистым выпадом эта дрожь усиливается. Тесно. Жарко. И сладко. От противоречивых ощущений я плавлюсь как сургуч в пламени свечи. Тяжело дыша, Сатана продолжает яростно вбиваться в меня. Я подстраиваюсь под его дикий ритм, иссушивая горло собственными стонами, пока низ живота не пронзает знакомая томящая вспышка. Вместе с ней распахиваются крылья, снося со стола уцелевшие свитки. Со всхлипом я откидываюсь назад и поджимаю пальцы на ногах — так судорожно, что слетают туфельки. Сатана делает еще несколько резких выпадов и тоже кончает. Глухо выдыхает — почти рычит — мне в шею, замирает на мгновение и, наконец, медленно отстраняется. Я чувствую на себе его взгляд, но приятная опустошенность не дает мне пошевелиться. Я молча смотрю сквозь куски золотой мозаики, не разбирая ни слова из выложенной надписи. Тело наполняет легкость и, кажется, ничто не в силах стереть с губ глупую улыбку, но Сатана справляется одной лишь фразой: — Если ты ублажаешь Вельзевула также горячо, понимаю, почему он жаждет поставить тебе печать. * Imperare sibi maximum imperium est (лат). — Повелевать собою — величайшая власть.