Контрасты

Акааши Кейджи целовал Бокуто совсем иначе, чем целовал его Хироши Ёшида. Он не воровал этот поцелуй, он брал то, что принадлежало ему по праву. Бокуто принадлежал. Вот только пока не знал об этом. — Я… Я не могу, — выдохнул он, отталкивая Кейджи. Нет. Отталкивая Хироши. Кейджи бы он никогда не оттолкнул. — Я не могу, у меня есть… У меня есть Акааши. — А у меня есть вы, Бокуто-сан. Котаро не понял. Мотнул головой, отходя на безопасное расстояние, словно боясь, что в любой момент его могут вжать в угол и обесчестить. Кейджи поднял руки в миролюбивом жесте: «Я ничего вам не сделаю». «Я сделаю вам всё». — Тебе пора. Прости, я не хочу тебя прогонять, ты мне очень… Очень. Но Акааши придёт. Я знаю, что он придёт, и я не хочу, чтобы ты был здесь, когда это случится. — Бокуто-сан, — Кейджи коснулся своего лица рукой, растёр щёки, словно пытаясь оттереть от себя грим, снять маску Хироши. Словно Бокуто мог за ней его увидеть, — я не могу прийти к вам, потому что я уже здесь. — Что? Нет, тебе нужно уйти, потому что Акааши… — Я и есть Акааши. Это я. Кейджи думал, что это будет сложно, почти невозможно. Что у него никогда не хватит на это ни сил, ни смелости. Но оказалось, что не было ничего проще, чем прийти к Бокуто, когда он звал. Чем открыться ему, как распахивают окна навстречу первому весеннему теплу. Доверяясь. — Ты… кто? — Акааши Кейджи, мой капитан, — он чуть улыбнулся — осторожно, неуверенно, всё ещё не зная, имеет ли на это право. Наверное, ему стоило заготовить речь. Стоило порепетировать у зеркала. Продумать своё признание. Потому что теперь, когда всё, что было нужно, — это правильные слова, у Акааши их вдруг не оказалось. Получилось глупо: — Я обманывал вас. Я бы попросил прощения, но сам ещё не готов его получить. Бокуто глядел на него растерянно, осоловело, будто выпил. Акааши уже видел этот взгляд давно, год назад, в парке у беседки со светлячками и лотосами. — Ты читал нашу переписку? — предположил Бокуто, не придумав ничего более реалистичного. Разумеется, ждать от него слепой веры не стоило. Слепой веры Кейджи не заслужил. И уж тем более её не заслужил Хироши. — Нашу переписку с Акааши. Ты читал её в моём телефоне? — Я писал её, — терпеливо ответил Кейджи. — Если вам нужны доказательства, я… Я не знаю, спросите, что угодно. Могу пересказать вам сюжет «Акульего торнадо», могу написать для вас сиквел. Если вы всё ещё не поверите мне на этом языке, я скажу на другом. Я вас авломывщ, Бокуто-сан. С двумя восклицательными знаками. Акааши был готов к тому, что Котаро потребуется время, и он собирался предоставить ему всё время в мире. Он готов был ждать — не привыкать, в конце-то концов. Кейджи умел быть терпеливым. Вот только у Бокуто Котаро, капитана университетской сборной по карате, была прекрасная реакция. Удары он парировал на лету. — Всё это время ты знал? — Не всё. Помните, как я принёс вам молоко, яйца и лотерейные билеты? И вы сказали… — Я помню. Но почему тогда ты?.. — Я трус, Бокуто-сан, — просто признался Акааши. — Я собирался признаться вам, но вы сказали, что Акааши не должен знать про вашу болезнь. Зато Хироши знал и мог помочь. — Ты… Ты поцеловал меня! — вдруг вспыхнул Бокуто, и на секунду Кейджи показалось, что это единственное, что его сейчас волновало. — Ты поцеловал меня, а я даже не знал, что это ты! Это нечестно, Акааши! Это вообще, вообще нечестно! «Акааши, — глупо подумал Кейджи. — Он назвал меня Акааши». — Вы злитесь? — Конечно, я злюсь! — Бокуто не то фыркнул, не то рыкнул — совсем не игриво, но тело Акааши всё равно покрылось мурашками. Они, привыкшее, воспитанные рефлексом, накатили волной и пенно лизнули позвоночник. — Я говорил, что ты бесстыдник, но чтоб настолько! Ты ведь мог рассказать мне в любой момент, мог… Собой быть. — Но вам нужен был Хироши. — Мне всегда был нужен только ты. «Интересно, — подумал Кейджи, — насколько неуместно будет поцеловать его сейчас? Ещё слишком рано, да?» — Вы не хотели, чтобы я знал. — Да какая разница? Ты ведь всё равно знал, и только я был не в курсе, — Бокуто с досадой тряхнул головой, расплескивая обиду. — Я был неправ, — признал Акааши, пытаясь сохранить достоинство, будто всё оно не было вручено Бокуто уже давно. Принесено в жертву, отдано безвозмездно, как приданное. — И я понимаю, что вы сейчас растеряны и расстроены, но могу ли я надеяться, что где-то там, в глубине души вы всё же немного… рады? Меньше всего на свете я хотел причинить вам боль, Бокуто-сан. Возможно ли, что я вместе с этим причинил вам хоть немного счастья? — Акаа-а-аши… — вздохом протянул Бокуто, обессиленно опуская руки. — Это действительно ты, да? Когда ты так говоришь, я… Ты же знаешь, что я не могу… Чёрт, ну почему ты такой? — Какой? — Кейджи сделал плавный шаг вперёд, приближаясь осторожно, как врач к раненному зверю. — Мой. Мой Акааши, — Бокуто отвернулся, прикусывая губу, но быстро не выдержал, сдался и искоса глянул на Кейджи. Во взгляде его читалось смятение — всё скомкалось в его голове, всё перепуталось. Образы наслаивались один на другой, и Акааши представить не мог, до чего же, должно быть, это странно: смотреть, как Хироши медленно, словно оборотень при полной луне, трансформируется в Кейджи. «Надо дать ему время», — вновь подумал Акааши, но вместо этого дал лист бумаги, любовно свёрнутый трубочкой и спрятанный за пазухой. — Держите, — сказал он. — Это принадлежит вам. Котаро недоверчиво и трепетно принял листок, словно он мог рассыпаться в его руках древней рукописью. Развернул. — Мой портрет?.. — Ваш «портер». Глаза Бокуто распахнулись в удивлении, и светлячки в них потянулись к тем жёлтым всполохам на картине, безошибочно угадав в них родственные души. — Вспомнили? — мягко спросил Кейджи, подходя совсем близко и заглядывая в чуть смятую бумагу, собственными руками превращённую в искусство. Просто потому что Бокуто был там. — Вы были очаровательно пьяны и несуразны. Всё искали звёзды на затянутом облаками небе. — А ты… ты был художником. — Полагаю, я им и остался. — Ты дурак. — Согласен. — Нет, правда, Акаа-а-аши, ты такой… — Идиот? — Угу. — Кретин? — Угу. — Ничтожный мерзавец? — Нет, это уже слишком, — вздохнул Бокуто, разглаживая портрет, бережно оправляя пострадавшие от скотча края. — Значит, ты видел меня… в плохие дни. Боже, ты кормил меня супом, ты мыл мне голову, ты… — он закрыл лицо руками, сгорая от стыда, пока Кейджи в нём грелся — в его раскалённой, пылающей солнечности. — Вы сами сказали, Бокуто-сан, что Акааши вы нравитесь в хорошие дни, а Хироши — в плохие. — А ты сказал, что я нравлюсь Акааши любым. — И не соврал. — Хоть в чём-то… — обиженно пробурчал Бокуто, а Кейджи улыбнулся: Котаро не ненавидел его. Просто злился. Это он способен был пережить. — А ещё, если мне не изменяет память, вы говорили, что я плохо целуюсь. — Это сказал ты, а не я. — Но вы сказали, что вам совсем-совсем не понравилось, — напомнил Акааши невзначай. — Ну, может быть, я тоже немного соврал. — Так вы изменяли мне, Бокуто-сан, с каким-то Хироши? — с лукавой улыбкой Кейджи поднял брови, забирая из рук Котаро портрет и откладывая в сторону. Сейчас он был здесь, между ними, совершенно ни к чему. — Если бы я знал, что Хироши — это ты, я бы изменял тебе с куда большим усердием, — с вызовом отозвался Бокуто, резко перехватывая руки Кейджи, которые тот уж было протянул для робких, извиняющихся объятий. Акааши застыл, гадая, правильно ли истолковал этот властный, на грани грубости жест. Обида ли это или?.. Нет. Не обида. Бокуто притянул его к себе, целуя зло, горячо, атомно. И Акааши ничего — ничего и никогда — не оставалось, кроме как ответить. Ответить ему кусачим, хищным торнадо, завертевшимся в животе, ответить цунами, ответить взрывом, ответить всеми природными аномалиями и техногенными катастрофами. Зарыться пальцами в его волосы, прижимаясь ближе, ближе — такой силой притяжения обладало лишь Солнце, способное собрать вокруг себя мир. По кусочкам, по витражным осколкам, по созвездиям, сулящим одну лишь беду и одно лишь чудо. Акааши Кейджи всегда любил контрасты. Любил злость, терпко вливающуюся в бездонную нежность. Любил отчаяние, бок о бок идущее с надеждой. Любил самое громкое на свете молчание и самый тихий разговор во тьме. Любил дешёвые фильмы с дорогим человеком. Любил замёрзшие пальцы, печатающие пылкие послания. Любил лёгкость восклицательных знаков и тяжесть многоточий. Любил грифельные тени и слепящее солнце. Любил трагичный пафос в комедии абсурда. Любил то, что самое важное всегда с опечатками, всегда неправильно. Любил то, что даже самые нелепые случайности, самые глупые истории — всегда о любви. Акааши Кейджи всегда любил контрасты. Акааши Кейджи, созданный специально для того, чтобы любить Бокуто Котаро.