***
Эйтара нельзя было назвать совсем уж законопослушным гражданином: он мог не только стырить золотишко у великанов или обнести древний курган, но и обчистить карманы какого-нибудь зазевавшегося богача. Правда, баловался таким промыслом редко, так как не видел в нём особого смысла. И всё же у него существовали личные ограничения, некий внутренний кодекс чести, который не позволял украсть кошелёк у бедной торговки, которая весь день стоит продаёт яблоки. Оттого в стократ было обидно, когда мелкую кражу долбанного куска мяса свалили на него. Серьёзно! Воришка понял, что запахло жареным, и его сейчас сцапают, и пихнул свою добычу в руки зазевавшегося Эйтара, скрываясь в толпе. Довакин ошарашенно моргнул, глядя на кулёк в своих руках, и тут к нему подлетели запыхавшиеся стражники. С зычным ором тут же сцапали под белы рученьки и, не удосужившись даже вернуться к торгашу и спросить, этот ли персонаж обчистил его прилавок, потащили в тюрьму. Возмущения Эйтара, естественно, пропустили мимо ушей.***
— Вы серьёзно собираетесь посадить в тюрьму Довакина, надежду этого мира на спасение от драконов? Из-за куска мяса, который стырил даже не я?! — Закон един для всех, — мрачно прогундосил стражник, мигая на Эйтара своими глазами из-за забрала глухого шлема. — Составим протокол и будем решать, что с вами делать на основании предписаний ярла от 198 года четвёртой эры за номером... — Да бля, — простонал Эйтар, утыкаясь лбом в металлическую решётку камеры, в которую его запихали. Естественно, с него сняли всё оружие и вещи, оставив лишь портки да нижнюю рубаху. Естественно, в камере было неуютно и холодно. Стражник всё цитировал какие-то выжимки из законов, заполнял бумажки, переговаривался с капитаном, который заглянул к ним на огонёк. — Слушайте, а обязательно оставлять заключённых босиком? Сейчас не лето вообще-то! — Эйтар неуютно переступил босыми ногами по соломенной подстилке. Его проигнорировали. — Блин, да давайте я просто штраф заплачу и пойду. С процентами заплачу, если уж на то пошло, — Эйтар многообещающе подвигал бровями. Его проигнорировали. — Господа, а как долго вообще длится вся эта возня с документами? На этот раз ему ответили: — Мы записываем предварительное заключение, после собираем показания свидетелей, заполняем протокол, направляем его судье, тот принимает решение, отправляет его нам ответным письмом, и на основании этого мы выносим приговор. — ...звучит как залупа, — доверительно произнёс Эйтар. — И что, мне теперь торчать здесь несколько часов? — Вообще-то порядок рассмотрения дел заключённых обычно занимает от двух дней до недели в зависимости от количества прошений. — Чего?! — возмутился Эйтар. — Какой порядок, какое количество? Я тут один! В чём проблема просто показать мою рожу торгашу, чтобы тот подтвердил, что это не я стырил его мясо, и отпустить меня?! — Мы обязаны следовать правилам, — развёл руками стражник, возвращаясь к бумажкам. Тут на Эйтара снизошло озарение: — Слушайте, а я вообще-то тан Вайтрана. Может, отпустите меня на основании того, что я в вашем городе довольно-таки важная шишечка? — В таком случае мы должны составить запрос ярлу на решение о вашем обвинении. — Дайте угадаю: пока вы всё запишете, пока вам ответят с той стороны, пройдёт от двух дней до недели? — Да. —... Да бля-я-я!***
— Рвётся душа на свобо-о-оду! К вольным просторам Скайри-и-има! Я пройду сквозь невзго-о-оды! Чтобы вернуться к люби-и-имым!* — с чувством пел Эйтар. Голос его эхом разносился по небольшой тюрьме Вайтрана. Громкий, звучный, голос Довакина, способного выдержать силу драконьего крика, драконьей магии. Стражники хватались за голову, но закон не запрещал заключённым петь, а когда они намекнули Эйтару, что его творческие порывы могли бы быть и потише, он состроил физиономию искренне оскорблённого в своих лучших чувствах человека. — Я — бард! Выпускник Коллегии! Как я могу сдерживаться, если от этого потеряется вся сила и прочувствованность сотворённого мною стиха?! "Спасибо той милой женщине за её хитровывернутые речи", — ехидно думал Эйтар. — "Этому стоило обучиться". У суровых стражей тюрьмы уши в трубочку сворачивались от его высокопарных фраз. Он продолжил петь. Его даже захватил азарт, что же в итоге победит: песни о любви, или бюрократия. Стражи надеялись, что он устанет и заткнётся через какое-то время, но не на того напали! Эйтар мог петь сутками, даже во время похода в туалет (не теряя при этом возвышенного выражения лица). Прерывался он лишь на еду и питьё, но эти передышки длились минут по десять, были редки, и лишь усиливали бесячий эффект его пения.***
— Он всё ещё поёт? — удивился капитан, зайдя в тюрьму на следующее утро. — Сэр, он пел всю ночь! — простонали стражники. — Он не слушает уговоров, и на наши претензии начинает цитировать барда Ульфрида Серого, что-то о свободе творчества, важности самовыражения и донесения культурных веяний до невежественных масс! А угрожать ему нельзя по правилам... Да и не подействует. Он же... снова кого-то процитирует! — в голосе стражника явно звучал ужас. — В полёте свободно-о-ом сквозь вечность я мчусь! Не плачь, не печалься, к тебе я верну-у-усь! — разносилось на всю тюрьму. К чести Эйтара, он пел не только широко известные песни, но и сочинял сам, на ходу, довольно неплохо улавливая рифму. "Скамп, а если после победы над Алдуином реально посвятить себя карьере барда?! Это весело и довольно прибыльно в перспективе" — мелькало в сознании Довакина, когда он ловил на себе уставшие раздражённые взгляды. У капитана задёргался глаз. — Я поговорю с судьёй, чтобы тот... Ускорил процесс. — Спасибо, спасибо, сэр! — запричитали стражники. — Мы будем очень ждать! Капитан кивнул и, оглядев самозабвенно поющего Эйтара оценивающим взглядом, покинул тюрьму. Через час пришёл документ от городского судьи, который предписывал освободить несправедливо осуждённого Довакина. Свидетели подтвердили, что он не виноват в краже, да и торговец описал какого-то мелкого проныру, а не здоровенного обросшего мужика, каковым являлся Эйтар. Он перестал петь, когда его камеру отворили. — Ваши вещи, господин, — стражник указал на сундук, куда складывалось имущество заключённых. Эйтар оделся и обулся, скрупулёзно проверил каждую мелочь в своём рюкзаке, пересчитал монеты (это не требовалось: он видел, что к сундуку никто не подходил, но понервировать стражей всё же хотелось). Ему протянули лист бумаги, заполненный подписями и утыканный печатями. — Ваш документ об освобождении. — О, благодарю, — миленько улыбнулся Эйтар. — Я могу идти? — Да, господин, вы свободны, — с каменным лицом ответил стражник. — Хорошо, — улыбка на лице Эйтара стала ещё шире. — А теперь я бы хотел узнать, как можно получить компенсацию за ложное обвинение и проведённые из-за этого сутки в тюрьме. Я не тороплюсь. В конце концов, всегда можно скрасить время хорошей песней, не так ли? — подмигнул он. Довакин мог поклясться, что лица стражей побелели, когда они кинулись как можно быстрее заполнять бумаги с его прошением.