Я не я.
Это кто-то иной,
с кем иду и кого я не вижу
и порой почти различаю,
а порой совсем забываю.
Кто смолкает, когда суесловлю,
кто прощает, когда ненавижу,
кто ступает, когда оступаюсь,
и кто устоит, когда я упаду.
Хуан Рамон Хименес
~201~
Аккуратные, неторопливые движения пальцев. Сгиб за сгибом. Тайп улыбается: наконец-то ему удалось приручить бумагу. Веки слипаются, но он обещал Танье, что сегодня у них точно будет двести. И сам не заметил, как получилось на один больше. Если бы не начинать все сначала, если бы в суматохе прошлых черных дней не затерялись сделанные раньше; если бы каждый день складывать по одному с самого начала, с той роковой точки отсчёта, давно бы была эта заветная тысяча. Но в том-то всё и дело, что они принимаются за этих разноцветных птиц в совсем редкие, особенные моменты. И Тайп вовсе не против посидеть за бумажной поделкой. Для него это занятие — будто молчаливый ретрит. Пока пальцы его заняты — заняты и мысли. Он погружается в воспоминания. Совсем недавние и из далёкого пошлого. Он вновь отматывает пленку назад, задерживаясь на каждом кадре. Бесконечный поток слёз маленькой девочки, ее пальчики, хватающиеся за брата, последние объятия, которые дарит ей Тарн… Всё. Тарна увозят. А Тайпу не досталось даже последнего долгого взгляда. Но Тайп не смеет его винить. Только держит на руках Танью, от слёз которой насквозь промокла футболка. Одно крыло никак не хочет выправляться, а на самый край падает одинокая слеза. Разговор с родителями. Тайп решает — терять давно нечего. — Я гей. Мне нравятся мужчины. Вернее, один. Я говорил о нем с тобой, папа… И он в большой беде. Застывшее удивление на лице отца. Прикрытый ладонью возглас матери, — будто бы ты все раньше не поняла, мама! — тихий хлопок двери, — отец выходит «покурить», руки матери, притягивающие его к себе, ласковый голос, приговаривающий: может быть, это ещё пройдет? — Я не болен, мама, я влюблен. Моя любовь — не болезнь. Наконец-то удается выправить упрямое крыло. С утра мама куда-то уходит, оставляя для них с отцом на столе завтрак. Первые десять минут раздается только глухой стук палочек о тарелки. Затем Тайп слышит: — Так что там с этим… Как его? — Тарн. Его зовут Тарн, папа. — Ну вот же, да. Что там с этим Тарном? — Все очень плохо, папа… Хуже, чем я тогда рассказал… Тайп помнит, как сбивчива была его исповедь, он уже знал тогда, что Тарн признался следствию в тех мерзостях, что творил с ним отец, поэтому скрывать от своего отца было бессмысленно. Но оставалась надежда на помощь, и Тайп ее получил: уже через полчаса его отец звонил знакомому юристу. — А насчёт меня?.. Я вчера вам с мамой рассказал. Отец, пожимая плечами, уткнулся в свою тарелку: — Поживем — увидим. Суд. Гробовая тишина почти на всех заседаниях. Совсем мало свидетелей, — да и откуда им взяться… А сволочь Пи’Сан — не без помощи богатого папочки — заблаговременно покинул страну. А если бы и нет — как было доказать, что его чудовищная месть за отказ Тарна и породила этот новый круг ада для Тарна и его близких. Десять лет. И это с учётом всех смягчающих обстоятельств. Тайп не помнит себя в ту минуту. Но он помнит знакомую отрешённость в глазах Тарна, как будто он всё принял, как должное. Его последняя просьба до увода из зала суда: берегите Танью. В какой-то момент, в силу подросткового максимализма, Тайп думал, что вот и закончилась его жизнь, вместе с этим приговором. И только по прошествии нескольких лет он осознал, как сильно ошибался.~540~
— Сегодня у него День Рождения, Пи’Тайп. — Я помню, Танья… конечно, помню. А Танья красавица. Ещё не исполнилось и четырнадцати, но уже ясно видны тонкие, аристократические черты лица и стройный стан. Так что, когда на всех каникулах она гостит у его родителей на Пангане, Тайпу приходится «подрабатывать» ее личным телохранителем, оберегая совсем юную прелестницу от недобрых взглядов отдыхающих в гостинице его отца мужчин. Два свидания с близкими в год. И пока ни на одно Тарн не явился к ним. Тайп помнит, как плакала восьмилетняя Танья. Вечером накануне поездки они с мамой Тайпа испекли для Тарна торт, приготовили ещё кучу вкусностей, а Тарн даже не вышел к ним в комнату для свиданий. Их приезды повторялись, и каждый раз они уезжали ни с чем. После очередного такого раза чуть повзрослевшая Танья сказала Тайпу: — Значит, ему так легче, Пи’Тайп. Он ведь… он ведь все равно не перестал быть моим братом? — Конечно не перестал, что ты, даже не думай о таком. Сегодня Тайп приехал сам навестить девочку, живущую в доме тёти. У Танья своя комната, других детей нет, так что племянница стала для одинокой женщины настоящей отдушиной. Только вот Тайп до сих пор не может понять, почему она так не жалует Тарна, даже после всего тех ужасов, что вскрылись о его жизни. Впрочем, он рад, что хотя бы отчасти исполнил просьбу Тарна: Танья не попала в чужие казённые руки. А родители Тайпа всегда рады видеть ее, искренне полюбив девочку как родную дочь. — Это который? — Танья придирчиво оглядывает крылья из золотистой бумаги. Тайп что-то прикидывает в голове, с улыбкой сообщая: — С ним будет пятьсот сорок. — Много ещё… А мы успеем до… — Успеем, Танья. Мы всё успеем.~1000~
Тот самый долгожданный день. Долгожданный и тревожный. Непредсказуемый. Накануне девочка так разволновалась из-за предстоящего события, что ни о каких поделках речи идти не могло. Кое-как заставив выпить ее чай с ромашкой, мама Тайпа уложила растревоженную Танью спать. Так что с утра пораньше Тайп принимается за последнего, тысячного журавлика. И новая вереница воспоминаний. Тайп окончил школу с хорошими итоговыми баллами, поступил на спортивный факультет приличного университета, вместе с Но и Чампом. Но уже на последнем курсе понимал, что не свяжет свою жизнь со спортом. Изменил ли он своей мечте? Нет. Просто мечту изменил. По-другому расставил приоритеты. Тайп хорошо помнит, как из самых добрых побуждений друзья пытались отвлечь его. Как вытаскивали его из дома и, как им думалось, из депрессии. Но никакой депрессии не было. Были боль, отчаяние и безнадёга. Тайп уступал друзьям. Для вида с улыбкой чокался пивом. Болтал на общие темы. Но когда Текно кивал в сторону какого-нибудь, по его мнению, сносного красавчика, Тайп качал головой. — Вот Тайп, давай по-честному, неужели совсем секса не хочется? Тебя никто не заставляет влюбляться в него… Но чисто ради физиологии, м? Да тебя уже пора в музее выставлять! Тайп пожимал плечами и отводил взгляд. — Ясно. Его ждёшь? А есть ли чего ждать-то, Тайп? — Но… — Ой, да и хрен с тобой. Может, и не нужен ты ему ещё будешь, сам же сетовать начнёшь на свое упрямство. — Может быть. Но я не могу иначе. Тайп прикрывает веки, а затем резко распахивает их: всё. Тысяча. А на прикроватной тумбочке ещё один, немного выцветший за десять лет, но не менее дорогой его сердцу. Обещание его счастья. — Пи’Тайп… — красивое личико показывается в дверном проеме его комнаты. — Да, Танья, я сейчас, как раз доделал… Едем? — Да.