Our golden years

All the leaves are brown and the sky is grey. I've been for a walk on a winter's day. If I didn't tell her I could leave today; California dreamin' on such a winter's day. (Вся листва пожухла, и небо стало серым. Я вышел прогуляться в зимний день. Если бы я не поговорил с ней, я бы сегодня уехал; Мечты о Калифорнии в обычный зимний день) Наркотический дым приятно обволакивал лёгкие, оседая в рваных брешах, и молочными клубами выходил наружу. Размеренно. Раздирая горло. Но Римус ни разу не закашлялся. Словно полтора месяца отказа от вредной привычки ничего не значили. Он не стал чище, сильнее или здоровее. В точности наоборот. Он ощущал себя грязным, израсходованным, а в психике определенно произошёл очередной сдвиг по фазе. И зажатый в зубах тлеющий косяк, вопреки обещанному эффекту, был единственной поддерживающей на плаву вещью и очень кстати замедляющей время. Римус бы не возражал, если б оно полностью остановилось. Через полуприкрытые веки проглядывались размытые плавно движущиеся силуэты во флуоресцентном переливающемся различными цветами свете. Подсвеченные неоновые улыбки, неоновые белые футболки, неоновые полосы от светящихся браслетов при взмахах рук под взрывающийся припев песни. Римус не слышал её, только слабые отголоски, эхо. Будто он наблюдал за тусовкой из-под толщи воды. Но он был в ней не один. Даже притупленными от веществ инстинктами он чувствовал его рядом с собой — хищника, почуявшего пущенную кровь. Он держался на дистанции. Такой, что у Римуса не получалось чётко распознать его форму — только сливающуюся с чернотой тень, но достаточно близкой, чтобы вгрызться в него своей мощной пастью, стоило Римусу всего на секунду потерять бдительность и закрыть глаза. Поцелуй меня. Раз за разом это чудовище отрывало куски мяса, и ему всё было мало, ему нужно было обглодать Римуса до костей. И когда, казалось бы, от него уже ничего не оставалось, плоть нарастала обратно, а изощрённая пытка начиналась снова. Оттолкнувшись затылком от деревянной опоры, Римус проплыл до фуршетного стола, поставил кубок и подхватил открытую полупустую бутылку. Рубиновая жидкость разбилась о медное дно и закрутилась в гипнотизирующем водовороте. Поцелуй меня. — Осторожно! — Смуглые пальцы сомкнулись на манжете, поднимая его руку. — Оставь остальным, жадина. Римус моргнул. Вино чуть было не перелилось через край. — Зараза, я что-то залип, — он нагнулся и отпил небольшой глоток, чтобы можно было поднять бокал. — Да, я вижу, — Нейт забрал у него косяк и затянулся, втягивая скулы и умудряясь при этом ухмыляться. У него опять были по-сёрферски завиты волосы — видимо, это особая причёска для вечеринок в честь поражений Пуффендуя. — Если ты забыл, все здесь уже в курсе, что ты умеешь танцевать, можешь не строить из себя скромницу. — Забудешь тут, — достал он из заднего кармана пачку Мальборо и обычную зажигалку. — Эй, у тебя всё нормально? — Шагнул почти вплотную блондин, и Римус непроизвольно осмотрелся. — Забей, им пофиг. — Всё отлично, — он выдохнул в сторону сигаретный дым и вернулся к префекту, — всё супер, просто настроение только смотреть. — Может, тогда хочешь приватный танец? — Наклонил голову Нейт. У Римуса уже на рефлексе стягивало низ живота от этого жеста. И он молча затушил недокуренную сигарету, залил в себя половину вина из кубка и, переплетя их пальцы, повёл Белла в отдельную комнату. То, что доктор прописал. Прямо перед ними из неё выбежали парень с девушкой, и только они оказались внутри, Римус толкнул блондина на дверь с такой силой, что выбил из него воздух, но Римусу сейчас было не до нежностей. Поцелуй меня. Он вжимался в Нейта всем телом, вылизывал рот, кусал губы, кажется, до крови, сжимал разгоряченную кожу так, что, вероятно, останутся отметины. И тот почему-то позволял, подчинялся, задыхаясь от стонов, от того, что Римус просто не давал ему возможности сделать вдох. Но ему было мало. Как тому хищнику. Поцелуй меня. Поцелуй меня. Поцелуй меня. Недостаточно. Его организм уже привык к ничтожным дозам этого обезболивающего. Нужна была полная анестезия. Наркоз. И он взялся за ремень Белла и рывком выдернул его из пряжки. Стоны оформились в какие-то протестующие слова, но Римус, продолжая расстёгивать джинсы одной рукой, сдавил горло префекта, и они тут же оборвались. Нейт прекратил отвечать, замер на несколько мгновений. Римус чувствовал, как тот напрягся, но ещё он чувствовал пылающий жар, теперь стеснённый одной тканью белья, и как только Римус спустил тугую резинку и освободил его, беря в свою ладонь, Нейт ответил. Его сбивающееся, порывистое дыхание ударяло разрядами прямо по центру удовольствия, вызывая короткое замыкание, и Римус вконец потерял управление. Так, что он даже упустил, как тот сам потянулся к его ремню. И первым отчетливо различимым звуком за весь вечер стал грудной стон, который Нейт вырвал из него, обхватывая его собственное напряжение. И хищник притаился. — Я. С тебя. Хуею. — Поднёс префект к губам новую сигарету. Третья сигарета. Третий раз одна и та же фраза. Третий раз он при нём ругался матом. — Так всё плохо? — С провинившейся гримасой перевёл на него взгляд Римус, подпирая поясницей столешницу, пока Нейт сидел на полу — там же, куда и скользнул вниз по двери, когда они отлипли друг от друга. — Оргазм не может быть плох. Синхронный, тем более. Но я с тебя хуею… — четвертый раз. На лице Нейта не отображалось ничего кроме удовлетворения, но Римус понимал, какого рода мыслительный процесс происходил в его голове. Как назло, эффект травки снёсся подчистую, и теперь он пребывал в ещё более ясном уме, чем до прихода в теплицу. А ему совсем-совсем не хотелось быть в сознании. — Так, я извиняюсь, но я не понимаю, а как же твое «я не могу заходить так далеко»? — вот этого Римус и ждал. — Видимо, я передумал… — Перевозбудился, — любезно подсказал Белл. — Да, и это тоже. Нейт, прости… у меня слетела планка. Я не… я не хотел вынуждать тебя, — слова продирались наружу, царапая пересохшую глотку. Мерлин, ему было так стыдно. — Эй, — возник перед ним блондин, подтолкнув подбородок вверх, чтобы Римус перестал искать на полу свои моральные устои, — Римус, был бы я против, поверь, я бы тебе врезал. Всё хорошо. Просто было неожиданно, а твои доминантские замашки — это что-то, — он приблизился и поцеловал, легонько прижавшись искусанными губами. — Так в чём была проблема? — На самом деле, она осталась... Я не могу раздеваться. — Но там можешь? — Стрельнул он зрачками в его ширинку, Римус отрывисто кивнул. Получается так. — У тебя что, татуировка свастики во всю грудь? — Выгнул бровь Нейт. — На спине? — И тут он вдруг отшагнул, а тон стал поистине встревоженным, — … у тебя метка? — Нет, боже, нет, конечно! — Притянул он префекта за руку. — Я не могу закатать рукав, чтобы доказать, но Нейт, я клянусь. Да ты видел моих друзей? — Белл, очевидно перебрав круг его общения, зачел этот аргумент. — Просто, ну, давай считать, что мы нашли лазейку в моей покрытой тайной загадочной проблеме? — Самоирония. А ты не безнадежен, — Нейт потомил его своей лукавой ухмылкой полминуты и наконец выдохнул. — Ладно! Твоя взяла, Римус Люпин. Но мне надо заново накуриться. А потом, — оглянулся он через плечо, утягивая его к выходу, и подмигнул, — можем повторить. К гостиной Гриффиндора Римус подгребал совершенно выжатый и опустошённый. И вовсе не по той причине, что они уединялись ещё дважды. Он был будто дешёвым сосудом с треснувшим, даже провалившимся дном, отчего все новые наслаждения, алкоголь, травка попросту не успевали в нём задерживаться. И вроде ему следует быть на седьмом небе от счастья, они же с Нейтом перешли к «следующей базе», пусть и так спонтанно, но Римус ощущал себя хуже некуда. Может, это произошло бы в любом случае — не сегодня, так завтра, на следующей неделе. Останавливаться на перерывы, в принципе, выходило всё сложнее. Но Римус потерял контроль именно сегодня, и — нет смысла врать самому себе — не из-за Нейта. Если бы он только мог вернуться назад, Римус бы сам заехал себе по морде. Или на два дня раньше, чтобы не делать привал в туннеле до Хогсмида. А ещё лучше, остался бы в спальне после грёбаного приёма! Тогда бы ему сейчас не было бы так паршиво. Тогда бы ему не было настолько паршиво эти два дня… Потому что, конечно же, Сириус воспользовался его предложением. По-другому и быть не могло. Римус, наверное, ещё не видел Сохатого в таком гневе, когда на утро, раздёрнув занавески, тот узрел бездыханное тело почти что зеленого цвета. Им с Питером пришлось не отсвечивать и собираться под насыщенные неслыханными оборотами речи нотации, но когда прогремело «ты делаешь из мухи слона, я же добрался сам!», палочка Римуса промахнулась мимо пояса и упала на пол. Дымящийся Поттер не обернулся, зато в отражении зеркала лишь на одну эфемерную миллисекунду, которую можно было бы легко пропустить, если бы Римус, например, моргнул, их с Блэком глаза встретились. Он помнил. И он помнил всё. Но Римус сам дал ему карт-бланш, и Сириус даже пошёл дальше, чем симулировать кратковременный провал в памяти. Он вёл себя так, словно не было и ссоры после его представления в библиотеке, и самого представления тоже. Когда они с Поттером вошли в Большой зал, после трёхчасовой сверхурочной тренировки [стандартная кара от Сохатого] Сириус с лучшей своей улыбкой попросил передать ему кувшин с тыквенным соком, и Римус еле устоял перед желанием выплеснуть ему этот сок прямо в лицо. Очевидно, он переоценил собственные силы, а заодно и степень благородства. Такое амплуа Блэка бесило его больше всего. И с каждым беспечно произнесённым «Лунатик» это бешенство возрастало по экспоненте так, что Римус был готов взять того за шкирку, затолкать в любой первый попавшийся кабинет и потребовать объяснений. Ему нужно было всего одно внятное объяснение. Два дня. А Римус уже заебался не спать по полночи, вертя в голове его слова, которые никак не вязались с его действиями и поступками. Ведь, если Сириус знал обо всём, то… то он, получается, измывался над ним. И только из-за этого единственного логичного заключения Римус заставлял себя откладывать этот разговор. Потому что, если оно подтвердится... он уже не сможет простить Блэка. Римус надеялся, хотя бы сегодня ему удастся поспать и накопить силы для ещё одного невыносимо долгого дня. Казалось, он так вымотался, что отключится от лёгкого удара о подушку. Оставалось только преодолеть общую комнату и лестницу до спальни, даже на душ можно было бы забить. И уже мыслями улетев в объятия прохладного одеяла, он даже не обратил внимания, что в гостиной так-то зажжен свет. — Римус? — Окликнувший голос враз развеял все мечты о сне. — Марлин? — Римус на всякий случай проморгался, но Маккиннон не была галлюцинацией и вполне реально сидела на диване в небесно-голубой атласной пижаме, согнув колени, на которых лежала какая-то дощечка. — Что ты здесь делаешь? — Не спится, — Марлин пожала плечами и приподняла дощечку, — порой надоедает созерцать потолок, и я спускаюсь сюда порисовать. Как вечеринка?.. Выглядишь уставшим. — Эм, похоже, у меня преждевременное старение. Теряю хватку, — Римус метнул взгляд на лестницу, на Марлин. Это будет очень невежливо оставить её одну? Да, Римус, будет. И он приземлился рядом с девушкой. — Не знал, что ты рисуешь… — Да это, так… хобби, время от времени, — смутилась Марлин. — Можно? — Кивнул он на её колени. — Только если не будешь смеяться, — Римус посмотрел на неё, мол, когда это он над ней смеялся, и она, вздохнув, передала ему плотный лист, лежащий на планшете, — не смейся. Но Римус бы сейчас и слова не вымолвил, не то что смешок. «Так, хобби, время от времени» оказалось невероятной красоты карандашным рисунком. Изящные чистые линии, в которых чувствовалась уверенная рука. Мельчайшие подробности, черточки, тени, растушевка. Он был прекрасен. И тот, в кого они оборачивались, не нуждался в представлении. С листа на него смотрел Сириус с гуляющим ветром в волосах, облаченный в форму для квиддича и по-особенному счастливый, каким он бывает в те моменты, когда стадион взрывается ликующим рёвом после забитого гола. Только его опять преследовало ощущение, что взгляд смещён совсем чуть-чуть, но в сторону. Вот это уже могло подойти под навязчивую галлюцинацию. — Вау… — сейчас это его максимум. — Пустяки, всего лишь набросок, — Маккиннон выхватила лист из его онемевших пальцев и кинула доску на ковёр, положив на него хренов шедевр обратной стороной. — Марлин, это очень красиво. У тебя талант, — всё так же потрясенно, и девушка, покраснев, отмахнулась. — Правда. — Ну да, если не умру на войне, может, стану бедным художником, — от её бесцветного тона Римуса как водой окатило, Марлин же провела ладонями от носа к вискам. — Ты поэтому не спишь? — Нет, неудачная шутка… но иногда я размышляю, как всё будет после Хогвартса, — она поджала губы и снова пожала плечами, — думаю, наши представления чересчур радужные, понимаешь?.. — Понимаю, — он тоже об этом думал, — мне кажется, все это понимают. Но нам нужны радужные представления, чтобы быть смелее, — он как можно мягче улыбнулся, хотя вышло однозначно скверно, и прикрыл глаза, устраивая голову на необычайно удобной спинке дивана. Возможно, он всё-таки уснёт. — Римус? — Ммм? — Не прими за занудство, но тебе не стоит курить, — это почти звучало не нравоучительно, даже заботливо, — и пить. — Никому не стоит, я знаю, что это вредно… — Я не об этом, — прервала его Марлин, и он повернул к ней голову, впервые посмотрев ей в глаза — в большие кофейные глаза, но они сразу опустились. — Сириус рассказал мне о том, что с тобой было на каникулах… он вообще много о тебе говорит, — будто сама себе добавила она и начала ковырять обивку подлокотника, — и я думаю, я знаю немного об этом. — О чем? — Вокруг будто стало холоднее, кончики пальцев закололо тысячами мизерных иголок. — О том, что с тобой было, — она прекратила терзать диван и уставилась на свои колени, — с моей мамой бывает нечто похожее. — Римус частично выдохнув, приподнялся, чтобы сесть ровнее и показать, что он слушает. — Как бы объяснить… большую часть времени она вроде в полном порядке, но потом что-то щёлкает и она перестает заботиться о себе, о папе, обо мне, вообще о ком-нибудь. Может неделю не вставать с постели, почти не есть, только пить. Словно она исчезает. А потом в какое-нибудь утро просыпается полная сил. Но их слишком много… она все преувеличивает, у неё появляется куча энергии, идей. И тогда она таскает нас с папой в ужасные походы, например, или… — Готовит тонну печенья, — уронил Римус. — Да… — Марлин пожевала нижнюю губу, — я читала, это один из видов депрессии, так называется эта болезнь. Но те методы лечения, которые предлагают эти «ученые» невообразимо жестоки. Я не верю в то, что они пишут. Она всё ещё моя мама… — на мгновение она задумалась, уйдя в себя, и встряхнула волосами. — Ты, конечно, не готовишь десять противней печенья, но мне показалось, что наполовину обстоятельства сходятся. — Мне жаль, что порой твоя мама исчезает, — никому не пожелаешь испытывать страх за близкого человека, когда не можешь ничем ему помочь. …только и делаю, что сижу и отдыхаю! Я не знаю, что ещё делать. Да прочь из моей головы! — Марлин, — надо будет запатентовать её имя как оберег от мыслей о Блэке, — ты обсуждала это с кем-нибудь ещё? — Нет, как-то никогда речь не заходила, да и она всё равно со мной, мне не на что жаловаться. Я и сейчас не жалуюсь, просто хочу, чтобы ты был бережнее к себе. В одной статье было написано, что здоровый образ жизни помогает — единственной статье, в которой никому не вставляли металлические пруты в голову. — Что? — У него аж взлетели брови. — Там что, Филч эти статейки клепает? — Вот-вот, говорю же, бред, — печально усмехнулась Маккиннон. — Марлин… спасибо. Не буду зарекаться, но я подумаю над этим. Она послала ему тёплый взгляд, похлопав ресницами. Без макияжа ей всё-таки шло больше, чем с красной помадой. И он обязательно подумает над тем, что она сказала, только попозже. В конце концов, любая информация лучше, чем сидеть в неведении и ждать, сложив лапки, повторения истории. Правда, Римус уже предсказывал, что рядом со здоровым образом жизни будет что-нибудь в духе «мыслите позитивно». — Знаешь, — развернулась к нему Маккиннон, облокотившись на спинку и подперев голову, — я уже и забыла, когда мы последний раз общались, — блядь… — Мы каждый день общаемся, — по-любому, не сработает. — Но не вдвоём, — не сработало. — Ну, в библиотеке теперь приходится тесниться, а всё свободное время ты с Бродягой, — сосредоточенно пялясь на люстру, — это нормально. — Да-а, кто бы мог предположить, — сколько надо смотреть на люстру, чтобы прожгло сетчатку? — Всё так быстро закрутилось, он даже предложил провести всё лето вместе… Что, простите?! Римус подсобрался и развернулся к Марлин. Естественно, веди себя естественно. — Ого, когда предложил? — Вчера, — какая прелесть, — я сказала, побойся Джеймса, — округлила она глаза, — он же меня живьём съест, если Сириус бросит ваш мародерский квартет. — Наверное, — Римус нарочно зевнул, — думаю, вы разберетесь… уже совсем поздно. Может, спать? Ты не хочешь спать? И вот это уже было абсолютно неестественно, но он действительно был на исходе, и то, что у него получалось держать уголки губ направленными вверх, уже было великим в данной ситуации достижением. А Марлин, как специально, не сводила с него изучающих глаз, пока он вставал, стуча себя по карманам, будто что-то проверял и одновременно обходил диван небольшими шажками. — Иди, — она кротко улыбнулась и потянулась к планшету, — я ещё полчаса тут побуду, может, дождусь Мэри. Добрых снов, Римус. — И тебе. Годрик, почему это так тяжело и неправильно? Теперь голова Римуса была чугунной, он не мог быть с ней честным, не мог радоваться за неё, не мог поддержать. Ничего не мог. А Марлин не заслуживала такого отношения. Но одна вещь всё же не дала ему занести ногу над ступенькой. — Марлин, — её уже вовсю штрихующая рука замерла, — чужие семейные трагедии не обесценивают твою. Делиться с друзьями переживаниями — это не жалобы. Не нужно справляться со всем в одиночку. — Ты хороший друг, Римус, — кивнула она. И проглотив выступившее на языке «не такой уж и хороший, Марлин», Римус отправился спать.

***

— Сегодня объявят! — Понедельник. — Сегодня точно объявят! — Вторник — Сегодня сто процентов объявят! — Среда. — Отвечаю, сегодня двести процентов объявят! — Бил себя в грудь Поттер, несясь впереди всей компании к стенду. — Очень надеюсь, я задолбался просыпаться под эту пластинку, — несильно пихнув Римуса по левую руку. Правая рука Блэка была закинута на Марлин, и Римус даже не удостоил его натянутой, трещавшей по швам улыбкой. Сириус цокнул. Цокай сколько влезет. — А я надеюсь, что они пришлют кого-нибудь адекватного, — обернулась через плечо Мэри. — А есть основания для сомнений? — Сразу отозвался Римус с деланной вовлеченностью. — Кори рассказывал, что в прошлом году им прислали какого-то вкрай пришибленного старика, который всех девушек называл «Кэрол». — Да пусть хоть ко мне обращается Кэрол, лишь бы уже покончить с этим, — фыркнул Блэк, и Мэри, выразительно приподняв бровь, отвернулась. И тут завернувший за угол первым Джеймс резко остановился и взглянул на них сумасшедшим взглядом. — Объявили! Я же говорил! — Ломанулся он со всех ног. — Он же говорил! — Повторил Хвост и рванул за Поттером. Макдональд и Эванс, следовавшие следующими в колонне, переглянулись и поспешили за ними. Но вдруг Мэри вернулась и за руку увела Марлин на прицепе. Римус точно услышал «Блэк», «достал» и ещё что-то явно нецензурное. — С такой лучшей подругой, как Макдональд, и три старших брата не нужны, — судя по интонации, тот закатил глаза. Римус равнодушно угукнул и ускорил шаг, оставив Сириуса позади. Как Сохатый понял, что его мечта сбылась, с другого конца коридора? Очевидно, столпотворение возле доски объявлений не было обыденным для Хогвартса явлением. И в начале второго полугодия такой ажиотаж могло вызвать только одно событие. «НАБОР НА КЛАСС ТРАНСГРЕССИИ ДЛЯ ВСЕХ ЖЕЛАЮЩИХ УЧЕНИКОВ ШЕСТЫХ И СЕДЬМЫХ КУРСОВ ОБЪЯВЛЯЕТСЯ ОТКРЫТЫМ!» — смеялся в лицо Римусу виднеющийся поверх голов заголовок. Где-то в глубине подпрыгивала шевелюра Сохатого, уже, наверное, вписавшего имена всех Мародёров и Ко. И Римусу нужно было лишь дождаться, пока тот, ослепленный эйфорией, утопает на обед, чтобы удалить своё. — Всё! Начало в понедельник! Скорей бы экзамен, гарантирую, этим летом я ни шага пешком не сделаю. Даже в туалет из своей спальни! Лили смерила Римуса многозначительным взглядом, и он ответил ей тем же, мол, да, это любовь всей твоей жизни. Когда взбудораженная толпа постепенно начала расходиться, Джеймс ещё раз пробежался по промежуточному списку, и даже фамилии слизеринцев не омрачили его день. Он отпустил в их сторону лишь парочку комментариев и наконец-то заявил, что теперь можно и пообедать, тем более, времени до урока оставалось в обрез. Римус, кинув «я вас догоню», изобразил, будто он ищет что-то в сумке. Стенд удачно находился рядом с поворотом к ведущему в Большой зал коридору, и как только друзья скрылись, Римус, поправив ремешок [у него скоро в ключице образуется вмятина от веса учебников], подошёл к объявлению. Теперь, когда его никто не загораживал, ему удалось прочесть информационную сводку под заголовком с условиями прохождения курса. И отыскав строчку о цене, Римус кивнул сам себе, достал из прорези мантии палочку и только начал замахиваться, как… — Ты что задумал? — Раздался в метре от него стальной голос. — Исправить десять ошибок в моём имени. Не волнуйся, я справлюсь без твоей помощи, — не поворачиваясь и снова замахиваясь палочкой. Блэк шумно выдохнул. — Лунатик, я дам тебе двенадцать галлеонов, — вполголоса и подойдя сбоку, — для меня это не существенно, — Сириус положил руку на плечо, и Римус чертыхнулся, стряхивая её с себя. — А для меня существенно. Бродяга. Мне не нужны твои подачки. — Да какие подачки? Скажешь, поменяйся мы местами, ты бы не сделал то же для меня? — И Римус, всё-таки не выдержав, повернулся к нему всем телом. — Нет, Сириус. Поменяйся мы местами, я бы никогда не делал то, что делаешь ты, — с ударением на каждом слове. Пофиг, удалит имя после уроков. И он направился вперед, ещё не определившись, с какой силой ему задеть Блэка, как тот толкнул его обратно. — На что ты так злишься? — О, да вообще ни на что. Всё великолепно. Давай продолжать ломать комедию, — на этот раз Римус решил обойти его от греха подальше, но когда они поравнялись, Сириус схватил его за бицепс, не дав сдвинуться с места. — Хватит уже меня наказывать, — процедил тот, смотря перед собой, — ты сам сказал мне всё забыть. — А ты у нас такой послушный, Бродяга. Молодец, хороший мальчик. Римус уже сам давился своей же желчью, но он больше не мог держать себя в руках. Это было слишком. Он уже даже не видел в Сириусе своего друга — только красную тряпку, которую хотелось разорвать в клочья. И это было ошибкой. Римус поймёт это позже, перематывая раз за разом всю прошлую неделю. И не только. Поймёт, насколько сам закрылся от него, методично на протяжении долгого времени выстраивая стену отрицания — глухого, безразличного, холодного. Поймёт, что он, по сути, перестал слушать Сириуса. Перестал пытаться услышать. И главное, забыл о том, что у него тоже могут быть чувства. И одно из них — чувство собственного достоинства. Но это позже. А сейчас Римус конкретно просчитался, думая, что ему сойдёт похвалить Блэка, как покладистую псину, потрепав по волосам, и спокойно уйти. И когда он почти убрал пальцы из гладких шелковистых волос, Сириус вывернул его запястье и силой потащил его по коридору до ближайшего кабинета, пихнув Римуса внутрь так, что он налетел на парту, согнувшись пополам и еле успев выставить руки, чтобы не разбить себе нос. — Какого хера, Римус?! Для тебя это такая проблема? — Ударилось в спину. — Для меня это охуенных масштабов проблема! — Развернулся он, врезаясь в пышущие яростной обидой почерневшие глаза. Но Римус видел только ярость. — Да что тебя так задело?! И у Римуса отказали тормоза, только мчался он навстречу обрыву. — Задело? Задело?! Серьезно, Сириус? Ты знал. Ты знал и измывался надо мной всё это время! Это мой Лунатик? Да ты ждал этого больше меня, Лунатик? Первый раз должен быть особенным? Ты орал «я хочу быть твоим псом», смотря мне прямо в глаза! Ты сливал мне все свои воздыхания по Марлин, зная, как мне больно! Ты вечно меня касался, как не касаешься никого из парней! Кто ж знал, что волк может привязаться!? Ты знал, что я влюблён в тебя, нахуя ты это делал?! Ты что, реально садист, Сириус?! Вот что меня «задело»!! Я, блядь, видеть тебя не могу!! Барабанные перепонки пульсировали от тупой боли, а перед глазами всё размывалось из-за какой-то мутной пелены. Римус был не в состоянии находиться здесь ещё хоть одну лишнюю секунду. И сквозь слой белого шума до него добрался голос Сириуса, но не суть вопроса. — Ты влюблён в меня? — Поздравляю, был рад потешить твоё самолюбие, — кинул он, отталкивая Блэка в сторону. — Римус, стой! — Пошёл ты. — И ты даже не дашь мне оправдаться?! Он схватился за ручку, и тут его предало собственное тело. Он не смог её опустить. Потому что та каша, что сейчас была вместо мозга, таки переработала полученные данные и развернула на полпути отправленные в руку сигналы. И ему показалось, что он сейчас выблюет на пол своё сердце. — Ты… ты не знал?.. — Нет! — Так, его сейчас точно вырвет. — Я не знал. Римус приложился лбом о дверь. — Лунатик, я… о боже, — судя по звуку, Сириус рухнул на парту, и когда Римус повернулся к нему, тот сидел, зарывшись в волосы и пряча лицо. Они молчали, наверное, минут пять. — Что ты тогда знал? Почему ты просил… — нет, он не может сейчас произнести это вслух. Но до Блэка и так дошло, о чем Римус спрашивал, и его плечи содрогнулись. Несколько раз. Вообще-то, они прям лихорадочно затряслись. А потом по кабинету прокатилась волна леденящего душераздирающего смеха. — Ч-что смешного? — Прости-прости, я не специально, — Блэк прокашлялся, сдул волосы и ошалело уставился куда-то на грудь Римуса. Он мог бы сказать, что истеричные смешки — его фишка, но упустил момент. — Ничего я не знал. Это… мне до десяти лет запрещали дома разговаривать не на французском. А когда ты используешь только один язык каждый день, с детства, начинаешь думать на нём. Иногда я ловлю себя на том, что перевожу собственные мысли, болтая с вами… но пиво, смешанное с огневиски — плохой переводчик, — Блэк горько усмехнулся. — Je savais. «Я знал». «Я осознавал». «Я понимал». — Невелика разница. — Велика, если говоришь о своих чувствах, — и Сириус поднял искренне сожалеющий взгляд, отчего сердце Римуса пропустило удар, запустившись, как от дефибриллятора, благодаря пробившему тишину школьному звонку, от которого оба вздрогнули. — Надо идти... — пролепетал он, с третьей попытки нащупав за спиной злосчастную дверную ручку, и Блэк, сглотнув, подошёл к нему и накрыл сверху его ладонь своею. Впервые она была тёплой. — Встретимся в Астрономической башне? — Шёпотом. Вкрадчиво. Глаза в Глаза. Снова настолько непозволительно близко, что от чужого дыхания покалывало губы. — После отбоя. — Я патрулирую. — После патруля. — У меня, — Римус отвёл взгляд. Твою ж мать. Что происходит… — Сириус, я уже договорился с… — Перенеси свою договорённость. Позволь мне всё объяснить, — Блэк сжал его руку, а в голосе было столько просьбы, почти мольбы, столько всего неозвученного, что Римус наверняка хотел услышать так давно. Слишком давно. — Я… я не могу. — Только не ради тебя. Не сейчас. — Но ты, — нахмурился Сириус, — ты сказал, что влюблён в меня, — с акцентом на последнем и практически проглотив самое важное слово. А Римус смотрел в черный омут, окаймлённый узкой полосой серебристой радужки. Притягивающий. Бездонный. Пугающий. Словно в нём обитали демоны, утаскивающие в пучину по своей глупости попавших в него путников. Смотрел и наконец-то кое-что осознал. — Но я больше не хочу этого, — мотнул головой Римус и аккуратно убрал похолодевшую ладонь со своей, — я хочу быть счастливым. Ты всё это делал не нарочно, я понял. Тебе жаль, мне тоже, — он неопределенно повёл плечом и набрал полные лёгкие отравляющего похлеще никотина запаха. — Я и дальше буду твоим другом, буду рядом, я вытащу тебя из любой передряги и научусь радоваться за тебя, но на этом всё. Римус надавил на ручку — медленно, чтобы Блэк отступил, и перед тем как толкнуть её, взглянул на него с поджатыми в печальной улыбке губами. — Тебя ждёт Марлин, Сириус. По его выражению ничего невозможно было прочесть. Сириус умел держать лицо. От стен коридора отскакивало эхо только одних шагов. Сириус не пошёл за ним и так и не явился на Трансфигурацию. И когда Римус, извинившись за опоздание, опустился рядом с Лили, Джеймсу хватило одного взгляда на него, чтобы уронить плечи. Римус никогда не умел держать лицо.