Our golden years

— А как мы доберемся-то? — Вставила Доркас организационную палку в воздушное колесо из пены сливочного пива, на котором они дружно ехали в мечты о летнем отдыхе. Сохатый отставил свою кружку и прищурился, проворачивая свои стратегические шестерёнки. — Да трансгрессируем, чего тут думать? — Джеймс, нельзя трансгрессировать в место, где никогда не был, — тоном Макгонагалл напомнила Лили. — Ага, и ты не учел одного слона в посудной лавке, — похлопала ресницами Мэри в сторону Римуса. Все притворились, будто их прихватил кашель, а не смех, но только Блэк слева получил от него мстительный пинок. Ибо нехер. — Ну хватит, я умею трансгрессировать! Мне разрешили. — Да, Лунатик, только с твоим прицелом ты приземлишься на голову какой-нибудь бедняжке в женском туалете, — заслужил Блэк второй пинок. — А как насчет Ночного рыцаря? — Прервала их ментальную дуэль Марлин. — Вы сядете в Годриковой Впадине и заберёте нас с Лили и Доркас по дороге. Прокатимся с ветерком прямиком до Портлевена. И никаких доведенных до инфаркта бедняжек в туалетах, — послав ему лукавую улыбку. — И ты туда же? — вздохнул Римус. Высмеивание его аппарационных способностей уже в печенках сидело. Подумаешь, слегка не рассчитывает силу, одной ногой в обруч он же всё-таки попал! — С кем поведешься, — кивнула она на Сириуса. — Марлс, официально повышаю тебя с зануды до злого гения, — восхищённо огласил Блэк и перевел взгляд с Маккиннон на сверлящую его полными азарта синими глазами Мэри, которая, видимо, решив, что организационные вопросы закрыты, уже вернулась к предыдущей незакрытой теме. — Нет, даже не обсуждается. — Но совсем немножко! — Не унималась она. — Мэри, это бесполезно, — как единое целое произнесли Джеймс и Лили. — Да вы посмотрите, их же давно пора подстричь! Соседка обещала научить меня летом, я лишь кончики подравняю. — Изыди, Макдональд, — собрал рукой свои уже отросшие чуть ниже плеч драгоценные волосы Блэк, успокаивая закручивающиеся концы, — эта ведьма вас не тронет, мои сладкие. Римус, вскинув брови и приоткрыв рот, посмотрел на эту странную картину и, как и все, решил даже не комментировать. Ну, как «все»? — Тоже мне Рапунцель, — фыркнула Мэри, — растишь, чтобы потом скинуть их Римусу со своей башни, м? — Все кроме Питера взорвались хохотом, а Сириус, непонимающе нахмурившись, обратился к нему за переводом. — Это принцесса такая, — подавляя лыбу, пояснил Римус, и тот метнул оскорблённый взгляд в разошедшуюся от его реакции ещё сильнее Мэри. — Да ну вас, — отодвинул тот хлипкий стул, на который его выселили с дивана к Римусу под бок, — я за пивом. — Рапунцель, спусти свои косы! — Отправила вслед Макдональд, заваливаясь на Лили и с капелькой раскаянья смотря на него, покачивающего головой. Неисправимые, но любимые болваны. Впрочем, в отсутствие Сириуса они снова завели песню о важных инструкциях, что следует взять с собой на пляжный отдых, к концу которой выражение Марлин становилось всё заунывнее — я же просила, только не поход! — а судя по списку необходимого снаряжения, это он и был. Но когда тот вернулся с шестью кружками, поставив одну лично перед Мэри, партия в пинг-понг колкостями возобновилась. — Блэк, это что, лимонад?! — Это возмездие, Макдональд! У Римуса потихонечку назревала мигрень от их строптивой войны, и он, отвернувшись и поднеся к губам кружку пива, оглянулся на полный народа паб, как вдруг чуть не выплюнул это самое пиво на косуху Сириуса. На порванную косуху Сириуса. На изрезанную тремя полосами косуху Сириуса. — Лунатик, ты чего залип? — Повернулся к нему Блэк, не успев убрать улыбку с лица, по которому с виска стекала капля крови. — Лунатик? — …ч-что? — задрожал его голос, пока он ошалело переводил взгляд с капли на искромсанную кожу. — А, это? Я задел какого-то типа возле стойки, — тот наклонил голову, и тонкая алая струйка превратилась в обильное багровое кровотечение из раны на виске. — Что-то не так? — Римус, ты нас пугаешь, — окликнула его Эванс через усилившийся многоголосый гомон, и кружка выскользнула из окоченевших пальцев, разбившись на мелкие осколки, — …зачем ты это сделал, Римус? — Уставилась на него Лили с тремя глубокими царапинами, окрасившими слипшиеся потемневшие локоны. — Мы ведь этого не заслужили, — её белая как снег ладонь зажимала разодранное горло лежащей на ней Мэри с открытыми смотрящими в никуда глазами. Нет… — упал он на пол враз опустевшего бара, вляпавшись в покрывающую всё вокруг вязкую смолу, стекающую с их стола. Нет… — проскальзывая кедами и пытаясь отползти назад от немигающего безжизненного взгляда упавшего на залитую кровью деревянную поверхность Сириуса. Он пытался ползти, пытался зажмуриться, но веки словно отрезали. Нет-нет-нет, — упёрся он во что-то спиной, и в плечи впились десять острых когтей, а щеки коснулось приторно-сладкое дыхание разлагающейся плоти. — Если бы не ты, — он уже слышал этот вкрадчивый голос, — они были бы живы. — Нет… нет-нет-нет… — Ты убил их, Римус. Убил их всех... — НЕТ! — Подорвался он с прорезавшим глотку криком, напарываясь на три пары выпученных глаз в освещённой солнечным светом спальне. Что? — Да!!! — Хором. — Этот день настал! — Ликующе поднял руки светящийся от счастья Сохатый. И Римус, скукожившись, обреченно рухнул обратно на подушку, вжимаясь лицом в раскалённое одеяло. Один и тот же кошмар. Каждый день. И почти каждое утро он просыпался со стоящим в ушах собственным криком. Ребята уже даже не удивлялись. Он говорил им, что ему снится провал на экзамене по Нумерологии, или что он оказался перед классом без одежды, или ещё что-нибудь избитое и банальное. Сириус аж проникся этой одержимостью школьным табелем и на какое-то время перестал отвлекать его в библиотеке. И казалось бы, положительный выход из ситуации. Вот только выхода из ситуации не было. А волнение за свой табель стояло теперь на последнем месте в списке беспокойств Римуса. Вообще-то, он больше не волновал Римуса от слова совсем. Когда-то он думал, что его оценки, в конечном счете, не будут иметь значения из-за перспективы сдохнуть в канаве или скрываться от Министерства, и вроде ничего не изменилось. Но он думал, у него будет ещё год, чтобы попритворяться обычным школьником. Дамблдор же дал ему некий мораторий — отсрочку от суровой реальности, дал шанс спрятаться от неё в стенах Хогвартса. Реальность же нашла его, несмотря на все защитные меры, и забрала у него этот год. Наверное, всё в этой жизни даётся взаймы, и Римус никогда не считал себя неблагодарным, но с определения его судьбы он ещё никогда так не переосмысливал фразу «надо ценить каждый момент». Поэтому в той же библиотеке, Большом зале, на уроках, общих посиделках он отбрасывал все мысли о сожалениях и впитывал эти моменты. Запоминал лица друзей, являющиеся ему ночью искорёженными муками от рваных ран, их задорные голоса, тёплые взгляды. Кружил Мэри в объятиях, когда она бежала к нему похвастаться сданным на «Превосходно» экзаменом по Трансфигурации, сжимал Сохатого в ответ до хруста костей, когда им таки удалось придумать, как осуществить свой финальный пранк. Раньше он немного смущался этих жестов, теперь же ребятам приходилось буквально вырываться из его хватки. Но хуже всего было, когда ему нужно было отвечать друзьям, поддерживать беседу. — Да, мы скоро наконец-то проведём два летних месяца все вместе. А потом: — Да, мы скоро поедем на море. — Да, в следующем году мы провернём столько пранков, что наши имена никогда не забудут. — Да, мы изменим этот мир. Мы. Мы. Мы. Римус повторял это, задерживая дыхание в продырявленных лёгких. И ему худо-бедно удавалось держать уголки губ приподнятыми, смотря в пылающие жизнью глаза всем, но не Сириусу. Смотреть на Сириуса было больнее всего. Поэтому Римус запоминал, запечатывал на клеточном уровне его выученный до тончайших нот запах, его нежную атласную кожу, его сногсшибательную улыбку, его берущий, наверное, все существующие октавы голос и прожигающий нутро шёпот. А когда нужно было смотреть в глаза, выдерживал от силы несколько секунд и всё равно прятался в чужих — ничего так же не подозревающих. И это к лучшему, им не стоит ни о чем знать. Сириусу не стоит знать. Ведь тогда смысл его… жертвы? — пусть будет жертвы — теряется. Ему нужно уйти, чтобы они смогли доучиться, чтобы смогли насладиться ещё одним годом хотя бы относительной беззаботности, прежде чем столкнуться с жестокой действительностью. А Римус знал своих друзей — они ворвутся в неё со всей самоотверженностью, считая это своим долгом. Римус знал своих друзей. Если он расскажет им истинные причины, вынуждающие его уйти, они его просто не отпустят. Потому что со всей своей горячей наивностью, они считают себя неприкосновенными, что им всё по плечу, что вместе они справятся со всем на свете. Это Римус знал, потому что он думал о себе ровно то же самое и ровно до той поры, пока действительность не пришла и не укусила его за зад. Однако была одна вещь, которую Римус узнал о себе. То, что он жалкий трус. Потому что выход из ситуации был. И речь не о просьбе помощи у Дамблдора. В словах волчицы был толк, она вообще ни разу ему не солгала — Дамблдор не сможет спрятать всех. Речь о том, чтобы сдаться в Министерство. Встать на учёт, обзавестись клеймом — это единственный способ уничтожить к себе интерес со стороны других оборотней, возможно, даже заслужить подобие одобрения отца. Но он не мог набраться смелости сделать этот шаг. Раз его жизнь разрушится в любом случае, раз ему нужно отказаться от всего, что он имеет, то Римус выберет скорее разгуливать меж руин на просторах, чем заточение. Это ли не самая настоящая трусость? Не обращаться к Дамблдору, на самом деле понимая, тот либо сам сдаст его, либо использует по назначению, только подпихнув в объятия Сивого и сказав пару мудростей напоследок, а потом его нахрен прибьют за шпионаж. Ведь что Дэмиан, что Харли так легко считывали его мысли, им и легилименция не была нужна. В стае нет ничего своего. Видимо, это касалось и мыслей. Не обращаться за помощью. Не говорить правду Сириусу, потому что тот начнёт ломать голову, искать решение, пути отхода. А когда не найдет их, предложит сбежать вместе, и Римус просто не сможет отказаться. Он не имеет на это право — разрушить ещё и жизнь Сириуса. Но главное, он не сможет уйти, если Сириус будет умолять его остаться. Поэтому Римус убедил себя, что выхода нет. И тот факт, что он защищает своих друзей, хорошенечко помогал. Как и пропитанные холодным потом кошмары, и навязчивый запах ошивающихся по близости оборотней, не дающих ему забыть об обратном отсчете. От меня все уходят, все отворачиваются, но я не вынесу, если отвернёшься ты, понимаешь? Эти слова Сириуса… это же было почти признание. Раньше Римус отдал бы всё, чтобы услышать их, а теперь отдал бы всё, чтобы заглушить. Они вырезались на подкорке поверх старой зажившей надписи тем же ржавым гвоздём, и так нечестно, что у него даже не было времени насладиться их сутью. Хотя бы один день. Скажи их Сириус на один день раньше… но он сказал их, когда в голове Римуса звенел чужой утробный голос, оглашающий условия сделки, перечёркивающей, сметающей облегчение, которое должно было принести это признание. В итоге оно принесло лишь боль. И хоть Римус и не ответил тогда, не дал Сириусу пустое обещание, его так легко можно было бы использовать как оправдание. Не уходить, потому что тот, даже не зная всей картины, просил никогда не бросать его, не отворачиваться. Но если бы Сириус знал всю картину, что бы он ни говорил, в глубине души он бы сожалел о сказанном. Потому что, на самом деле, Сириус вынесет, если он просто уйдёт. Чего Сириус не вынесет — так это правды. Что Римус вынужден бросить их, чтобы защитить. И как бы ужасно ни звучало — прежде всего, его. Не переживёт, если уговорит Римуса остаться, и потом кто-нибудь пострадает. Сириус не переживёт несовместимую с жизнью рану, нанесённую заострёнными длинными когтями. А всё остальное пережить можно. Можно вынести. Как и можно вынести один год вдали от друзей, держась лишь за одну мысль, что они в безопасности. А когда он вернётся, когда всё будет позади, даже если они его не примут… что ж, Римус будет знать, что сделал ради них всё, что мог. По крайней мере, Римус верил, что останется прежним спустя этот год. Год… Это же не так долго? — Следующий год будет самым долгим в вашей жизни! — Топала впереди Макгонагалл. — Отработки с последним звонком и до последнего луча солнца. Всем четверым! Вопиюще, просто вопиюще! Мистер Поттер, от вас я такого не ожидала! — Что, правда? — Поднял брови идущий рядом Блэк, взглянув на так же удивившегося Джеймса. Действительно, чего ещё можно ожидать от Сохатого? — Ну, профессор Макгонагалл, это же традиция! И никто не пострадал, экзамены не сорваны, да и у всех хорошее настроение, — обежал тот декана, теперь шагая спиной вперед. Макгонагалл так резко остановилась, что они с Сириусом чуть на неё не налетели. — Посмотрите на моё лицо, мистер Поттер. Похоже ли, что я в хорошем настроении? Сохатый пару раз открыл рот, подбирая ответ, и Римус даже отвернулся, чтобы не видеть это фиаско. Сейчас же херню какую-нибудь ляпнет. — Может, ваше лицо и не выражает эмоций, профессор, — ой-ой-ой, — зато глаза горят огнём справедливости! Римус прям услышал, как вытягивается каждая морщинка Макгонагалл. — Ага, это огонь расправы над нами, — прыснул ему в плечо Блэк. — В мой кабинет. Немедленно. Вы первый, мистер Поттер. Нам хана, — смирившись с участью, пожал плечами Джеймс и обернулся к устрашающе развевающейся мантии декана, которой оставалось пройти четыре метра до кабинета Трансфигурации. Они мысленно посовещались и решили пока не приближаться. Макгонагалл, выжидающе выгнув бровь, взмахнула палочкой и дернула за ручку, но дверь не поддалась, а табличка трансформировалась в перевернутую букву «М». — Пароль? Все четверо заткнули смешки кулаками. — Вы и мой кабинет заколдовали?! — Задымилась Макгонагалл. — Все кабинеты, профессор, — гордо ответил Сохатый. Хвост аж пискнул от того, как сверкнули очки на носу ведьмы. Она просверлила их мародёрскую шеренгу, перевела взгляд на дверь и тяжело вздохнула. — Вон отсюда… Сказано — сделано. Они шустро, путаясь в ногах, сбежали и спрятались за ближайший поворот, высунув головы из-за угла. И, естественно, спалившись, шмыгнули обратно. Через секунду послышался хлопок двери, и — Римусу не показалось — Макгонагалл даже искренне усмехнулась. — Что она сказала? — Вытаращились на него воодушевленные Джеймс, Сириус и Питер. — Что Слизерин — факультет заносчивых змеёнышей. Все поочередно отбили друг другу пять и наконец позволили себе откровенно расхохотаться. Это чувство называлось «шалость удалась». Они работали над этой выходкой полтора месяца, изучая портрет Полной Дамы и уделяя ей не меньше времени, чем подготовке к экзаменам. И вот, спустя полтора месяца, в день сдачи С.О.В. и Ж.А.Б.А. ни одна дверь в Хогвартсе не открывалась без произнесения пароля. А паролем являлось абсолютно любое, так сказать, нелестное высказывание в адрес Слизерина. В результате с раннего утра тут и там раздавались громогласные оскорбления пресмыкающихся, и особым удовольствием было наблюдать, как самим слизеринцам приходится обзывать свой факультет, даже чтобы попасть в туалет. Тем не менее, уговор есть уговор — никто не пострадал. Только тщеславие некоторых чистокровных личностей. Лили просто покачала головой и не разговаривала с Джеймсом всего лишь до обеда. Остальные же три четверти школы жали им руки так, что преодоление расстояния, обычно занимавшего пять минут, теперь занимало все пятнадцать. И, конечно же, на вопрос «как вам это удалось?» ответ был один — «секрет фирмы». Существовал лишь один беспокоивший Римуса нюанс, о котором он расспросил Сириуса бесчисленное количество раз. А именно: не хочет ли он выбрать в качестве пароля что-нибудь не имеющее отношения к Слизерину? На третьем десятке «всё нормально, Лунатик» он таки сделал вид, что ему поверил. В конце концов, в этом была вся соль, и все до единого это понимали. Просто идея пришла им ещё до событий решающего матча. После того прорыва подогретых градусом эмоций в Хогсмиде Сириус не возвращался к теме брата. Казалось, даже в мыслях, словно он выстроил некий барьер, закрыл Регулуса в ларце, а ларец запихнул на заваленный хламом пыльный чердак. Он больше не высматривал его в коридорах, проходил мимо без аномалий в сердечном ритме, не избегал намеренно задний план Римуса в Большом зале. Будто там и смотреть не на что. Будто брата там вовсе нет. С одной стороны, было в подобном поведении что-то жестокое, с другой — если у Сириуса так хорошо получается вычеркивать людей из жизни, то, наверное, Римусу это только на руку. Он не улавливал от Блэка абсолютно никаких волн раскаянья, переживаний или меланхолии. Однако на удивление Римус стал улавливать их от того, от кого не ожидал. От другого Блэка. Слабые, еле пробивающие через пласт платины волны чего-то не поддающегося определению. Римус не настолько владел своими силами, примитивные эмоции он распознавал на раз-два, с многогранными же было сложнее. Но если полагаться на интуицию, Римус бы сказал, что Регулусу плохо, как человеку, оставленному взаперти. Человеку, которому очень долго было не с кем поговорить, а когда выпала возможность, он сказал всё не то. Человеку, настолько отвыкшему от поддержки, что когда ему протянули руку, он не смог за неё взяться и заодно отрезал свою по локоть. И хоть Римус зарёкся думать о Блэке-младшем ещё перед Рождеством, когда с переизбытком насладился его пренебрежением, иногда, чтобы отвлечься от своих проблем, он прокручивал тот ненароком подслушанный разговор — не иначе, как немого с глухим. Потому что в отравляющих словах Регулуса, выливающихся наружу с виду только с одной целью — задеть, промелькнуло нечто незаметное. Сдашь меня? Или, может, вернёшься домой, чтобы спасти? Вроде издёвка. Насмешка над поступком Сириуса на матче, мол, нашёлся спаситель и так далее. Но почему тогда Римус слышит здесь просьбу о помощи? Если б только у него было время разобраться… — Что за беспонтовая трата времени? — Погрузили их в свою тень Марлин и Доркас, синхронно сложив руки на груди. Сириус, загорающий на траве, приоткрыл один глаз и цокнул. — Мы пожинаем плоды славы, — Сохатый, замахнувшись, закинул в Черное озеро последний из горсти камушек, который сразу отбило вынырнувшее из воды щупальце и направило его прямиком в Гремучую Иву. — Вы прячетесь от Слизнорта, — перефразировала Маккиннон. — Тоже верно, — упал рядом с Блэком Джеймс и тут же взвизгнул, узрев возвышающуюся над ним подкравшуюся Эванс. — Поверить не могу, что Макгонагалл вас не наказала! — Потому-то финальный пранк всегда в день перед отъездом, — Римус вздрогнул, перелистывая страницу «Загадочных магических существ», — нет смысла назначать отработки в последний день, — утянул Сохатый свою будущую жену к себе на колени. — И долго вы планируете бездельничать под солнышком? Вечеринка сама себя не организует, — напомнила Лили. Сириус аж открыл оба глаза и приподнялся, оглянувшись через плечо на Римуса. Он изобразил, будто сам в шоке. — Слова истинной королевы вечеринок, Эванс. — И она велит перестать протирать газон и маршировать в Хогсмид, Блэк, — важным тоном отбила подруга. Сириус усмехнулся и запрокинул голову, впившись в него, особо не отсвечивающего в тени дерева, шаловливым взглядом. — Лунатик, если ты сейчас же не уберешь свою книжку, она полетит на корм гигантскому кальмару. — Невелика потеря, совсем скоро книжки ему не понадобятся. Но Римус убрал учебник, пока его не ввязали в лишнюю борьбу, и Блэк, отряхнувшись, поднялся на ноги. — Всё, не верю, что я это говорю, но вы слышали Эванс? Мы в Хогсмид, вы, — указал он на девчонок, — украшаете гостиную, за дело! — Раскомандовался тут, — буркнула Доркас. — Ему просто не терпится выпить, — прояснил происходящее Римус, пока его за руки вытягивал из укрытия Сириус, и не остался без лёгкого пинка под коленку. А затем Блэк классически закинул одну руку на него, другую — на Сохатого, и они, предусмотрительно обогнув замок, чтобы не пересечься с рыщущим в поиске четырех хулиганов Слизня, отправились опустошать запасы «Кабаньей головы». В Хогсмиде вести себя непринужденно у Римуса не получалось вообще. Он дёргался на каждый шум, скачок голосов, на каждый скрип дверей заведений, постоянно озирался, почесывался и старался не отходить от друзей ни на шаг. Порой, он уже не понимал, слышит он остаточный запах оборотней или они, и правда, где-то рядом. И в этот день хоть в баре точно никого не было, Римус чувствовал их присутствие неподалёку. Очевидно, шлейф развевался по ветру из Запретного леса. Они ждут его. Ждут на дороге, с которой очень сложно будет повернуть назад. Которая будет зарастать непроходимым лесом, наступающим на пятки. Но пока Римус не ступил на неё, у него оставалось одно незавершённое дело, желание. Ему нужно было закрыть один вопрос. И если не сейчас, потом может быть уже поздно. Поэтому, выйдя из паба, Римус повернул не к Хогвартсу. Сказал Сохатому и Хвосту, что они подойдут позже, а сам, попросив Блэка без вопросов следовать за ним, сорвал с клумбы у «Чайного пакетика Розы Ли» несколько цветов и зашагал к их с Сириусом месту. Сегодня он чувствовал, что у него получится. И, оказавшись под рябиной, он обернулся к прекратившему расспросы пять минут назад Блэку и вытянул руки. В одной был букет бело-красных хризантем, и насколько он выглядит чокнуто, Римус прекрасно осознавал. Так что демонстрирующее сомнение в его адекватности выражение лица даже улыбнуло. — Давай, обними меня и закрой глаза. Сириус недоверчиво прищурился. — У тебя в руке цветочки. Я не буду обниматься, когда у тебя в руке грёбаные цветочки. Зрачки Римуса совершили полный оборот. — Сириус, я не собираюсь развешивать на тебе сопли. Мы трансгрессируем. — Куда? Ты? — Ещё сильнее изогнул брови Блэк. — У тебя и одиночная аппарация барахлит. — Просто доверься мне, — снова вытянул руки Римус. Не то чтобы он знал, что нужно делать. Он чувствовал, что нужно делать. — Если мы умрём, я буду припоминать тебе это до конца загробной жизни, — сдавшись, покачал тот головой и неуверенно приблизился, позволяя заключить себя в объятья. Римус обхватил его как можно крепче, втягивая через ноздри разошедшееся в Сириусе волнение, усилившее аромат тела, ощущал отбивающееся ему в грудь сердце и густую наполняющую Блэка магию, словно сливающуюся с его собственной. Сириус был очень могущественным волшебником, его магия обладала таким же пылким импульсивным характером и словно так же, как и хозяин, податливо укрощалась в его руках. И впитав её часть, Римус зажмурился, представляя во всех деталях место, в которое хочет перенести их. Но Сириус не был бы Сириусом, если бы удержался от едкого комментария, поэтому, перед тем как закрутиться в пространстве и исчезнуть из тени ебучей рябины, Римус услышал: — Как-то это по-гейски. А следующим, что он услышал, был шум разбивающихся об их ноги и скользящих по песку волн. — Твою ж мать! — Отскочил Блэк по колено в воде. Судя по всему, тот завертелся, осматриваясь по сторонам. Римус же, ещё не открыв глаза, вдохнул поглубже морской воздух и, улыбаясь, откинул голову назад, подставляя лицо под колючий бриз. — Это как понимать? — Ну, — взглянул он в сторону безлюдного пляжа в трёх метрах, — немного промахнулся, — Римус пожал обескураженному Блэку плечами и, кивнув вправо, пошёл к берегу. Волосы Сириуса успели завиться от влажности за пару минут и беспорядочно путались, подхватываемые негостеприимными порывами ветра. Однако, в целом, было не так уж и прохладно, особенно когда тот, всё ещё пребывающий в шоке, высушил их одежду заклинанием. — Так как это понимать? Где мы? Что… — Мы на море, — развёл руками Римус, указав на очевидное, — ты же говорил, что никогда его не видел. — Да, но, — повертел тот головой, пытаясь скинуть с лица пряди, — мы же через полтора месяца… — В Портлевене всё по-другому, — перебил его Римус через болезненный укол, — там солнце, — поднял он глаза к затянутому сизому небу, — белые пляжи, — шагнул он к Сириусу по сырому почти что серому песку, — а это… моё море. Вон там, — перевёл он взгляд поверх плеча Блэка, — в паре километров дом, в котором я вырос. И в серебристой радужке промелькнуло понимание. Сириус окинул неприветливый пейзаж уже совсем иначе, будто что-то выискивая. Римус знал, что тот ищет, но штормовой сезон ещё не подошёл, так что и берег был чистым. Без выброшенных водорослей. — В паре километров? — Римус кивнул, поджав губы. — Значит… — Ага, это на том пригорке. Сириус уставился на цветы, сжатые в его ладони. — Хочешь сходить? — Абсолютно ровным и нужным тоном спросил Блэк. — Хочу, чтобы ты пошёл со мной. Римус, отшагнув, развернулся и без сомнений, что Сириус последует за ним, двинулся в сторону пролегающей чуть дальше дороги. Он был здесь один раз, но запомнил каждую мелочь. Он никогда не трансгрессировал за пределами Большого зала, но знал, что при поддержке Сириуса у него получится преодолеть такое большое расстояние. Он прокручивал в голове всё, что хотел бы сказать про себя, когда окажется здесь, но когда оказался перед могильным камнем, все мысли вылетели вместе с совсем не летним бризом. Хоуп Люпин (1941-1969) Римус придавил хлипкий букет небольшим булыжником. Ветер загибал головки цветов, которые потускнели, расставшись с ласковым солнцем Хогсмида. Лепестки словно пытались спрятаться от сырости, и Римус не винил их. Тут, на убогом старом кладбище, некого радовать своей красотой. Он думал, в нём всколыхнутся какие-нибудь подавленные чувства или схватит оцепенение, однако ничего не произошло. Никаких изменений. Он не навещал маму восемь лет, он не навещал её и сейчас. Это всего лишь камень с выгравированным именем. Он думал, что со своей гипертрофированной чувствительностью что-нибудь уловит — энергию, присутствие, хоть что-нибудь. Но это просто кусок холодного гранита. И он простоял перед ним на коленях, с которых так и не поднялся, положив цветы, целый час. Или больше. Пока на плечо не легла чужая участливая ладонь и не сжала его, возвращая в реальность, и тогда произошло то, что Римус никак не ожидал. Он согнулся, опустившись ещё ниже, и, впервые за полгода, услышал свой судорожный всхлип. А в голове было только одно слово. Прости. Прости-прости-прости. Прости, что не приходил. Прости, что ненавидел. Прости, что не вырос тем, кем ты хотела. Прости, что оправдываю твои главные страхи. Прости, что я слишком слаб. — …прости, — донёсся любимый голос через чей-то оглушающий рёв, и тёплое давление поперёк груди спало, а плечи обхватили сильные ладони, заставляя посмотреть в пронизывающие серые глаза. — Прости уже себя, Лунатик. И лёгкие развернулись, позволяя сделать глубокий пропитанный солью вдох. — Не надумал заглянуть? — Передал ему Сириус сигарету, положив подбородок на предплечье и вновь утыкаясь в неспокойное море. Римус, затянувшись, взглянул на двухэтажную развалину из тёмного дерева размером со спичечный коробок. — Не будем добавлять к моему преступному резюме ещё и взлом с проникновением, — усмехнулся Римус. Голос уже практически выправился. Блэк тоже усмехнулся, перехватив его взгляд, и Римус отвёл свой — скорее, чтобы ему снова не померещились алые струйки крови. Как происходило теперь всегда, если он долго смотрел на Сириуса. — У нас будет свой дом… — что? Римус недоуменно повернулся к нему, сомневаясь, что правильно расслышал. Сириус, словно сам не отдав отчет своим словам, промотал их в уме и вдруг заизлучал уверенность. — Да, свой дом! — Подскочил тот. Римус всё ещё оставался внизу на песке и во власти недоумения. — Ну, не в прямом смысле, меня уже тошнит от балюстрад. Но я же могу купить квартиру, сразу после выпуска, в Лондоне. Что скажешь? — Эм, ну… с твоим наследством, да, ты можешь. — Да нет, Лунатик, ты не понял, — блядь, нет-нет-нет, я не хочу понимать, — мы можем жить там вместе, — и Римус прикрыл веками ошпаренные глаза, поднимаясь на ватных ногах. — Ты правда этого хочешь? — Чуть не дрогнул голос. — Мы живём вместе уже шесть лет, и ты не знаешь, как пройдет следующий год… — боже, — может, не стоит планировать так далеко? — Я хочу, — твёрдо заявил Блэк, слегка хмурясь его реакции. — Хочу планировать, — вернул тот его уведенный к небу взгляд на себя, взяв за подбородок. — Хочу, чтобы там нас ждала не только война. Я знаю, ты переживаешь, что у нас разные денежные положения, и если тебе так угодно, то можешь платить мне аренду. Блядь, Римус, это вообще не повод запариваться! — Да я и не запариваюсь... Сириус, я тоже хочу, — ты не представляешь, как я этого хочу. — Тогда не делай такую кислую мину. Мы вступим в Орден, будем сражаться бок о бок каждый день, прикрывать друг друга. И там мы ничего не сможем спланировать. Мы можем умереть, пострадать, всё может быть… — выдохнул тот в сторону, вновь зачесав волосы, — но я хочу знать, что если мы переживём один день, в его конце мы сможем вернуться домой. Вместе. Я хочу иметь такой план, думать о нём, потому что… потому что я… — и пока Сириус не сказал слов, которые его убьют прямо сейчас, Римус запечатал их на раскрывшихся губах своими. Им нельзя произнестись вслух. Этим трём словам, которые придётся вырывать с корнем, которые сдавят его, как Дьявольские силки. Но они всё равно окутывали его даже через поцелуй, глубокий, почти яростный и причиняющий все виды боли. Римус запрокидывал ему голову, сжимая перепутанные угольные волосы на затылке, переплетал изящные холодные пальцы со своими, когда Сириус притягивал его к себе за шею. И если б можно было, он бы разложил Сириуса прям здесь, на песке. Уже нельзя было. У него оставалось всего несколько жалких часов из выданного взаймы запаса времени. Потому вчера он попросил Питера и Джеймса ещё раз проверить все заклинания, наложенные на двери. Учитывая количество объектов, это заняло полночи. Лучшие и одновременно худшие полночи в жизни Римуса. Осознавать, что, возможно, прикасаешься к любимому человеку в последний раз. Это обостряет чувства похлеще любых волчьих бонусов. В каждой клеточке тела случается короткое замыкание от удовольствия, и в то же время каждую клеточку тела сводит от горечи. И от такого невыносимого контраста буквально можно потерять сознание, но Римус изо всех сил держался за своё помутнённое, чтобы выжать момент с Сириусом до последней капли. Он хотел запомнить его таким. Запомнить Сириуса потряхивающимся и млеющим в его руках, шумно хватающим каждый вдох от его прикосновений, измождённым от неги, когда мольбы остановиться и продолжать смешиваются в неразличимый поток бреда. Запомнить жадный до жизни взгляд, распухшие от поцелуев искусанные губы, дрожащие пальцы, оглаживающие его, Римуса, скулу. Это то, что он хотел помнить. Не стеклянный серый взгляд, направленный сквозь. Не безжизненные пальцы, которые не сжимают его руку в ответ. Не перемотанную бинтами рвано вздымающуюся грудь, где каждый вдох сопровождается скрежетом переломанных костей. Не запах запёкшейся крови. Он уже знал, каково это — чуть не потерять Сириуса, и он не сможет пройти через это снова. Сириус будет жить. Должен жить. И ради этого Римус пойдет на что угодно. Даже если это означает, что он должен уйти… — Ты не можешь уйти! — Топнула ногой Эванс. — Вечеринка начнётся через пять минут. — Лили, вечеринка не начнётся, пока Сириус не расчешется. Это ещё полчаса, а мне нужно вернуть книги, — приподнял он стопку позаимствованных из библиотеки учебников про тёмных существ. По факту груду бесполезной макулатуры. Ноль полезных фактов, одни домыслы. — Ты же всегда в день отъезда их относишь. — Вот мадам Пинс удивится, да? — Округлил Римус глаза, пятясь к проходу от явно забегавшейся с организационными вопросами подруги. Возвращать книги, чтобы не получить выговор и запрет на вынос учебников из библиотеки в следующем семестре, конечно, глупо, но это лишь предлог. Ещё раз прогуляться по школе. Обойти каждый закуток, наполненный картинами прошлого. Дотронуться до стен, ставших родными. Почувствовать запах выпечки, распространяющийся с кухни. Услышать эхо детского смеха, гуляющего по коридорам. Шесть лет. В Хогвартсе он нашёл друзей, нашёл заботу, познал радость и печаль, от которой разрывалась грудная клетка. Но сейчас плохие воспоминания словно сделали ему одолжение и притаились, дав ему побыть наедине со счастливыми моментами, оживающими вокруг, пока он продвигался к библиотеке. А те, что изначально причиняли боль, оказались самыми светлыми и хрупкими частичками памяти. — Просто прекрати уже вести себя так, словно моё признание на что-то повлияло! — Ну, а если повлияло… Римус с улыбкой проводил растворившихся фантомов двух парней, запутавшихся в своих невысказанных чувствах, произнёс пароль и потянул дверь на себя. И это и проклятие, и дар — натыкаться повсюду на людей, которых вроде не ожидал, а вроде хотел увидеть. И обязательно лоб в лоб. — Теперь ты меня преследуешь, Римус Люпин? — Взметнул брови Нейт, освобождая проход. — Мне до тебя ещё далеко, — усмехнулся Римус и обрушил на стойку груду фолиантов, — здесь всё, что я брал, мадам Пинс. — Минуту, — подозрительно щурясь, зашелестела журналом библиотекарь, а он тем временем развернулся вполоборота к, видимо, решившему дождаться его префекту. И почему-то так же, как с Сириусом, отвел взгляд. — Да, всё по списку, мистер Люпин. Можете быть свободны. Замечательно. — Разве ты обычно возвращаешь книги не между первым и вторым гудком поезда? — Поддел блондин, пропуская его вперёд. — Не понимаю, почему у всех сложилось такое впечатление, — слукавил Римус. Он действительно всегда тянул с этим делом до талого. — Слушай, ни на что не намекаю, — издалека начал Белл, когда они молча прошли больше половины коридора, — но я знаю, как ты выглядишь, изводясь от какой-нибудь дилеммы. — Если бы это была дилемма… — пробубнил Римус, и Нейт одернул его за локоть, вынуждая оторвать глаза от пола. — Не хочешь поделиться? — В карей радужке блеснуло искреннее беспокойство, да и улыбка стёрлась подчистую. Римус не мог поделиться, как бы ни хотел. Но он мог вернуть эту полюбившуюся однажды улыбку. — Та песня, что ты выбрал для Джеймса, — уголок губ напротив пикантно дернулся вверх, — спасибо, Нейт. — Я умею эффектно и появляться, и уходить. — Да, этого у тебя не отнять. — А у тебя не отнять мастерства съезжать с темы, — качнул головой Белл и втянул скулы. — Что ж, меня ждут в теплицах, а тебя в башне Гриффиндора. — Римус отрывисто кивнул, и Нейт, пробежав по нему взглядом сверху вниз, отступил спиной вперед. — Хороших тебе каникул, Римус Люпин. — И тебе, — негромко пожелал он, сглотнув, чтобы смочить пересохшее горло. И блондин, круто развернувшись, взмахнул завитыми волосами и скрылся за поворотом на развилке. Для Нейта его внутренние терзания всегда были такими очевидными. Интересно, что бы он посоветовал, расскажи Римус о своей ситуации. С его-то пуффендуйской гибкой моралью. Может, Нейт бы его даже не осудил и посчитал уход прекрасной возможностью познать свои силы. Он научится в стае тому, чему его никогда не обучат в Хогвартсе, но сам Римус вообще не мог занести этот довод в колонку плюсов. Кроме единственного пункта, совпадающего с условием сделки, в ней ничего не было. Зато кого его ситуация бы точно позабавила, так это Элерса, который, по всей видимости, променял мораль на забитый шляпками шифоньер. И Римус был уверен, что тому уже о ней известно. Хрен знает как, но Элерс пролезал во все секреты без мыла. Можно лишь отдать должное за то, что он их хранил надёжнее гоблинов, охраняющих чужое золото. Он не поднимет тему, если только не спросить напрямую. Римусу же хватило прошлого разговора по душам, когда тот расписал во всех красках, как ему полезно будет пожить среди сородичей. Так что он довольствовался только редкими красноречивыми переглядками в конце уроков и не имел никакого желания высыпать на открытую рану ещё один галлон соли. Но теперь ему уже нечего было терять, и обратный путь до башни Римус выбрал через третий этаж. Если судьбе будет угодно, он напорется на ещё одну встречу, если нет — просто пройдёт мимо. Вот только судьба — особа своенравная, и когда ей ставишь условия, она опрокидывает тебя на лопатки и перешагивает. Что нужно делать? Нагло брать её в свои руки. И, произнеся «змеиные ублюдки», Римус схватил ручку двери и вошёл в кабинет сам. По крайней мере, ему нужно попрощаться. — Если память мне не изменяет, мы уже простились, Римус, — мягким тембром пропел профессор с лестницы в личный кабинет. — То на уроке и официально, — заглянул он в обезличенную комнату, дожидающуюся следующего отбитого фрика, и прошёл мимо Элерса в лазурно-серебристой мантии. — Наверное, мне хотелось сказать вам «спасибо» ещё и лично. — Приятно слышать, — скользнул тот за пустой стол и опустился в самое непримечательно коричневое кресло. — Но нам ведь обоим известно, что ты хочешь сказать не только «спасибо», — Элерс подложил пальцы под подбородок. — Как вы это делаете? — Не выдержал Римус. Без агрессии, ведомый одним лишь любопытством. — Как читаете мысли? — Секрет фирмы, — ухмыльнулся тот, и Римус непроизвольно цокнул, откидываясь на спинку кресла. — Римус, я не читаю мысли, — то ли сжалился, то ли устал играть в игры Элерс, — что делают сирены? — Топят людей? — Выгнул он бровь. Элерс ухмыльнулся, будто ему польстило. — И это тоже. Но также мы считываем тревоги. А остальное, — манерно повертел тот кистью, — дело логики и наблюдений. Так, что ты хотел сказать? — Мужчина наклонил голову и медленно моргнул. — Или спросить? Римус поёрзал в кресле, окинув пустые стеллажи, и с тяжелым выдохом протёр лоб. Если бы он знал… — Что… что мне делать? И хитрые смешинки в проницательном взгляде профессора наконец померкли. Он стал понимающим. Как и голос. — Ты знаешь, что делать. Иначе ты бы не сидел сейчас в этом кресле, оттягивая момент прощания с друзьями. Тяжелейший момент, потому что они не будут знать, что это прощание. Но если тебе нужно моё мнение, — деланой интонацией, — я думаю, ты поступаешь правильно. — Потому что это моя природа… — сам себе кивнул Римус. — Потому что правильный выбор всегда самый трудный, — самым серьёзным тоном, который Римус слышал от него. — Оставить всё, что тебе дорого, чтобы сохранить — это неимоверно трудно. У Римуса засвербело в уголках глаз. Нет, он не собирался вновь плакать. Но впервые он мог кому-то высказаться. — Я боюсь, что на выходе я не смогу сохранить даже себя, — вполголоса признался он. — Я уже теряю себя, с того дня, когда вы дали свой первый совет. Я не виню вас, меня бы в любом случае нашли. Но волк… он хочет к ним. И он сильнее меня. — Пусть и так, — моментально согласившись. — Но твои слабости, Римус, в итоге обернутся твоими сильнейшими сторонами, — непоколебимо произнёс Элерс. — Дружба, любовь, верность. Это твои козыри. А что делают с козырями? — Слегка улыбнулся тот, видимо, отмечая выработавшуюся привычку задавать ученикам наводящие вопросы. Римус неопределенно пожал плечами. — Прячут в рукаве? И тот подался вперед, придав своему тембру такие вибрации, словно зачитывал пророчество. — До последнего. Когда будет казаться, что ты проиграл, что надежды нет, тогда ты ими и воспользуешься. А до тех пор, спрячь их. Как можно глубже. Блефуй. И главное, поверь сам в свой блеф. Они неотрывно смотрели друг на друга, наверное, целую минуту. И за эту долгую минуту Римус почувствовал, что он справится. Элерс верил в него, не желал зла и дал самый лучший совет, который, возможно, поможет ему пережить следующий год. Он поступит как Сириус — спрячет самое ценное, что у него есть, в непроницаемый ларец, а ключ выкинет туда, где его даже волк не разыщет со своим острым нюхом. — Настал момент сказать «спасибо», — легонько постучал по подлокотникам Римус, поднимаясь. — Не за что, Римус. Как знать, может, судьба сведёт нас ещё раз, — загадочно добавил тот, когда он был уже у двери, и Римус, держась за ручку, обернулся. — Арриан, — в принципе, они больше не учитель и ученик, — а Дамблдор, — в аквамариновых глазах прочиталось предвкушение вопроса, — … он ведь в курсе? И совершенно очевидно, как и вопрос, ответ Элерсу был известен. Но с чего Римус вдруг решил, что он его получит? — Как знать. Разумеется. You taught me how to love, What it's all, what it's all. You never said too much, but still you showed the way, and I knew from watching you. Nobody else could ever know the part of me that can't let go. I would give anything I own, Give up my life, my heart, my home. I would give everything I own Just to have you back again. (Ты учил меня любить, Объяснял, каково это. Ты никогда не говорил слишком много, А показывал как. И я узнавал, наблюдая за тобой. Никто не знал Частички меня, которую не забыть. И я бы отдал все, что у меня есть. Отдал бы свою жизнь, свое сердце, свой дом. Я бы отдал все, что у меня есть, Чтобы ты вернулся назад.) Непринужденная мелодия, выворачивающая душу, забиралась в спальню через замочную скважину. Еле усмирив дрожь, Римус открыл верхний ящик прикроватной тумбочки, где лежали два его подарка. Больше всего он хотел бы взять рисунок Марлин с собой — взять с собой хотя бы эту маленькую частицу его прошлой жизни. И, конечно же, он не мог сделать и этого. Ему останутся только воспоминания, упрятанные в ларец от чужих лап, потрошащих его сознание. Он пробежался в несчитанный раз по счастливым парням на диване, запечатывая каждый штрих под веками, сморгнул выступившую влажную плёнку и достал лежавший в углублении ключ. А затем подошёл к кровати Блэка и положил две эти вещи под подушку. Нечестно по отношению к Сириусу таким образом просить сберечь их у себя. По отношению к Сириусу нечестно абсолютно всё. Он заслуживает большего, чем найти это трусливое послание под подушкой. Он заслуживает хотя бы письма. Но, кажется, Римус таки понял, почему отец никогда не мог написать ему больше двух строчек. Сириус заслуживает больше двух строк на лысом пергаменте. Но всё, что Римусу нужно было бы ему сказать, не поместится и на холсте размером с доску объявлений. А Римус никогда не умел писать письма. И в последний раз окинув комнату, в которой он прожил шесть лет, Римус спустился в шумную, забитую празднующими окончание года гриффиндорцами гостиную и сразу осушил подхваченный с фуршетного стола бокал хереса, норовившего подняться обратно по гортани. Так, что проглотить горький алкоголь пришлось дважды. — Воу, и с чего мы налегаем на пойло? — Возник перед ним разгоряченный от танцев Сириус. — Готовишься к очередной чумовой речи? — Поиграл тот бровями, и у Римуса скрутило все внутренние органы. А только что смоченное горло враз пересохло. — Сириус, я… — Не-не-не, ничего не говори и смотри сюда, — наклонился к нему Блэк, прошибая нутро терпким парфюмом. В нагрудном кармане виднелся кончик самокрутки, и Сириус подмигнул ему так, что предательский орган, качающий кровь, пропустил удар, — сбежим минут через десять? — Сириус… — Знаю-знаю, я лучше всех, — сверкнул жемчужной улыбкой Блэк и с ней же попятился к танцполу. — Десять минут, Лунатик! У него не было этих десяти минут. У них не было. Серьёзно? И это их последний диалог? Наверное, так даже лучше. Сириус выглядел просто ослепительно, и словно ему это ничего не стоило. Но его главным украшением была не излюбленная чёрная куртка. Его глаза, улыбка излучали мерцающий свет. А ведь когда-то Римус сравнивал его с беспросветной тьмой, в которой можно только безвозвратно заблудиться. Блэк был счастлив в моменте, кружа в танце под The Turtles Маккиннон, откидывая падающие на лицо пряди, по-доброму смеясь, потому что Марлин всегда сбивчиво повторяла извинения за то, что она не умеет так хорошо танцевать. Естественно, танцевала она чудесно. Римус обогнул по широкому кругу общую комнату, не отводя от них взгляда. Две пары на их фоне отошли к фуршету, и тогда ему открылся вид на ещё одних друзей. Me and you and you and me. No matter how They tossed the dice, it had to be. The Only one for me is you and you for me. So happy together. (Я и ты, и ты и я. Неважно, как Бросили эти кости, так и должно было быть. Лишь Ты одна для меня, ты для меня. Так счастливы вместе.) Джеймс с закрытыми глазами прижимал к себе Лили. Они, медленно покачиваясь, проворачивались вокруг оси в каком-то своём ритме. В своём мире. Сохатый всё-таки был прав, они созданы друг для друга, и Римус так был рад, что он застал начало их, несомненно, долгих и крепких отношений. Можно даже сказать, чуточку приложил к ним руку. У камина в отвернутом кресле сидел Хвост, притоптывая в такт музыке ногой. Мэри же в гостиной не было — она пошла на вечеринку Когтеврана, чтобы провести последний вечер с Кори. И несправедливо быстро закончив обход, Римус пришёл к подпирающей стенку у прохода к портрету Доркас, которая, задумчиво водя пальцем по горлышку бокала, смотрела на Сириуса, поднимающего заливисто смеющуюся Марлин за талию. Само собой, смотрела она не на Блэка. И для Римуса это было очевидно уже как месяца два. Пристроившись рядом, он невзначай прочистил горло и перехватил её взгляд. Медоуз, даже не смутившись, сделала глоток вина, и её тёмные губы превратились в ровную линию. — Мы не так близки, чтобы это обсуждать, Римус. — Ага, — так и есть. Так и есть… ну точно! Они не так близки. И Римус, забрав у неё бокал, вылил в себя всё содержимое и, всучив его обратно, обхватил запястья мулатки. Девушка настороженно нахмурилась. — Доркас, послушай. Мне сейчас нужно уйти. Пожалуйста, передай им, что мне пришлось. Мне пришлось, но я вернусь, хорошо? — Ты на перекур, что ли? — Прищурилась она, аккуратно высвобождая руки из его хватки. Пальцы Римуса и так уже ослабли. — Да, на перекур, — тон вышел абсолютно бесцветным. — Ладно, — кивнула она максимально убедительно, будто говорила с явно перебравшим вина человеком. — Долго не пропадай. Римус, отшатнувшись, будто он на самом деле перебрал с алкоголем, послал ей ни черта не убедительную улыбку. А затем оглянулся на подбежавшего к Сохатому Сириуса, размахивающего той рукой, что не лежала на плече Марлин, указывающей на граммофон. Видимо, затеялся спор о смене пластинки, в котором Блэк проигрывал, так как Эванс грозно тыкала в его грудь пальцем. С ними всё будет хорошо. И пока возмущенно закатывающий глаза Сириус машинально не взглянул в его сторону. Пока Сириус не прочёл на его уже из последних сил державшемся лице всё, что Римус успешно скрывал от него до этой секунды, он вдохнул аромат родной гостиной и, больше ни разу не обернувшись, вышел за портрет. Ноги сами спустили его по движущимся ступенькам, которые даже не устроили ему ни одного препятствия, и довели через второй этаж, парадную лестницу и Большой зал к главным дверям. И только он ступил на улицу, его словно за поводок дёрнули вперед, не дав даже мгновения на передышку. Обвивающая шею петля из двух уже знакомых запахов тащила его дальше, а тело словно окончательно подчинилось рвущемуся в лес зверю. Тёплый свет из окон хижины лесничего размывался, когда он поднимал на неё глаза, а стоило их снова опустить, по щекам сбегали обжигающие дорожки. Прямо как несколькими часами ранее, когда он упал на колени второй раз. Не на заросшую травой землю между гранитными плитами. На сырой холодный песок. — Думаешь, тебе удастся заткнуть мне рот моим же способом? Римус вытер без спроса вырвавшуюся непозволительную влагу. Он должен быть сильным. Огни хижины остались позади. — Я не боюсь этого сказать. У нас нет времени на глупые страхи, и я не хочу терять ни минуты. Стволы деревьев вдоль тропы становились всё толще, а сладкий аромат всё насыщенней. Он уводил его в самую глубь кишащего живностью леса, где Римус был только в волчьем обличии, но он узнавал эти места. Они его не пугали. Его пугали два переговаривающихся вкрадчивых голоса. И он цеплялся, чтобы не упасть, за тот, что звучал у него в голове под нарастающий шум волн. — Можешь ничего мне сейчас не отвечать, я всё равно это скажу… Тропа круто повернула и четыре янтарно-желтых огонька резко вонзились в него вместе с обретшим шипы ошейником. А слова уже едва пробивались сквозь оглушающий белый шум. — …я люблю тебя, Лунатик. Щиколотки намертво окутало корнями деревьев, и он задрал голову к освещающему пустырь лунному свету, позволив волнам поглотить этот голос и унести его на дно отбойным течением. На самую глубину. Туда, куда не доберутся две протянутые ему жилистые исполосованные шрамами руки с острыми когтями. — Пора домой, Римус. Я тоже люблю тебя. Он же сказал это, да?