Our golden years

— …упоминаются в древних мифах как смертоносные, но прекрасные создания с чарующим голосом, которым они околдовывали моряков, а затем утаскивали на дно. В отличие от шотландских селки и ирландских мерроу, они обитают в тёплых водах, но если повезёт, их потомков можно встретить на суше… С первой парты в десятый раз взметнулась тоненькая рука. И, в десятый раз приостановив лекцию, Римус кивнул. — Они прыгают на хвосте? — Светловолосый мальчик смотрел на него с такой надеждой, что захотелось подтвердить его предположение. Да и картина была б, что уж отрицать, забавная. — Нет, Кай, у потомков со смешанной кровью имеются две вполне рабочие ноги, — тот досадно вздохнул, но только Римус заговорил дальше, огонь интереса в голубых глазах вспыхнул с новым энтузиазмом. — Внешне их почти не отличить от людей, разве что, услышав их голос, вы почувствуете лёгкое помутнение. Ну и, конечно, по запаху, — Кай чуть было его не перебил и, спохватившись, снова вытянул руку. Римус кивнул с выдрессированным спокойствием удава. Одиннадцатый раз. — Он похож на рыбный? — Их запах ни на что не похож, но поверь, если один раз учуешь, ты его запомнишь. Даже с частичными силами предков, — прибавив тон, обвёл он остальных сомнамбул, сплошь подпирающих голову, пускающих слюни и передающих записки под партами, — они владеют достаточно сильной магией. Их пение всё ещё может стать последним, что вы услышите. Считается, что сирены усыпляют своих жертв, вводят в транс, на самом же деле — они забирают мысли, переживания, тревоги, лишают бдительности… [Двенадцатый раз] — Это как потерять память? — Эм... нет, не совсем так, Кай, — опёрся он на неотёсанный стол, пытаясь сформулировать. — Просто всё, что тебя когда-то волновало, теряет значение, — сам сказал, сам загрузился. Ответ на этот вопрос он точно не готовил, прописывая план урока. Взмах руки на фоне вернул его в оформленную под учебный класс комнату, и Римус аж воодушевился. На этот раз признаки жизни проявились с задней парты. Однако хоть рука и была лениво поднята, сам пацан лежал, растёкшись по парте. — Да, Ричи? — Жарко, — проныл тот, встряхнув шапкой кудрявых черных волос, — мы хотим на улицу. Ещё пять разномастных голов моментально встрепенулись, вытаращившись на него в предвкушении. Римус старался запрещать себе так думать, но в такие моменты он задавался вопросом: для кого он вообще старается? У половины сидящих здесь маргарин вместо мозгов. — Ладно, — приняв поражение [на сегодня], — можете быть, — свободны… не успел договорить он, как мимо пронёсся табун лошадей. — Напоминаю, завтра утром Заклинания! — Отстой! Кому они нужны? Себе напомни! — Донеслось снаружи. Римус, закрыв глаза, напомнил себе, что на всё требуется время, вода камень точит, а главное, что нельзя убивать детей, и повернулся к перекатывающемуся с пятки на носок единственному преданному и любознательному слушателю. — Ещё вопрос? — Потрепал он Кая по короткому ёжику. — Не обращай на них внимания, Римус, им лишь бы бегать за хвостом и чухаться в грязюке, — насупился тот. — Не будь так строг к братьям и сёстрам. Пусть ты и младше, они тебя ещё догонят. — Ты мой самый любимый братец, — стиснул Кай его бёдра, прижавшись к животу, — и лучший учитель! — Римус обнял его в ответ, впитывая тепло, которое Кай вложил в свои слова. Вот ради кого он старается. — Римус, — задрал тот голову, — а ты встречал сирен? — Было дело. Потомка во втором поколении. — И остался жив? — М-да, не в бровь, а в глаз. — Ну, он не преследовал обратную цель. Не обязательно применять свои способности во вред кому-то, ведь так? Каждый сам решает, на что их направить. — Кай, чуть отлипнув, затряс головой с улыбкой от уха до уха. — Всё, беги чухаться в грязюке, пока позволяют, — подпихнул он волчонка к выходу и, проводив того вдруг опустевшим взглядом, развернулся к типа-учительскому столу. Набросанный ночью от руки конспект лекции с убогим рисунком сирены [вершиной творческих успехов Римуса], над которым он корпел полночи, полетел в ящик к остальным пергаментам. Так действовали не все темы, но порой, подбирая материал для уроков, просеивая отложившиеся в памяти воспоминания, он натыкался на ту, что почему-то оставляла после себя странный осадок. — Долго будешь там стоять? — Задвинул Римус ящик, не оборачиваясь к притаившемуся в проходе вуайеристу. Тот усмехнулся и мягкими неслышимыми шагами приблизился почти вплотную. Грубые ладони со спрятанными когтями провелись вверх по рукам, ощутимо сжав плечи. — Такой напряженный, — коснулось шеи горячее дыхание, и Римус резко крутанулся, скинув с себя чужие лапы и приподняв подбородок. — Один шаг назад, Дэм. Смеющиеся глаза болотного цвета сверкнули жёлтым, на что внутри отозвалось лишь снисходительное фырканье, и тот, потеряв интерес, отошёл. — Эти цветочки жизни высасывают из тебя всё обаяние, Римус, — примостился Дэмиан на первую парту, за которой всегда сидел Кай. — Ещё не надоело играть в дочки-матери с образовательным уклоном? — Ну, вам же не надоело верить, что вы служите великой цели стать полноправными членами общества, — отзеркалил ухмылку Римус, но вышло скверно. Не в его положении раскидываться подобными замечаниями, обычно он был осмотрительнее. — Да, ты сегодня явно не в духе, — поцокав языком, прошёл тот к проходу и, наклонившись, высунулся в коридор, — может, это его вернёт. — Римус поймал кинутую точно в руки и набитую чем-то тяжелым сумку. Пахло свежим пергаментом и чернилами. — Ты меня разводишь, — поставил он баул на шатнувшийся стол. — Не всё, что ты просил, но хоть что-то, — сложил Дэм руки на [в кои-то веки не голой] груди с видом «не стоит благодарности». «Пособие по самозащите», «История магии», «Стандартная книга заклинаний», «Магические отвары и зелья», «Начальный курс трансфигурации», «Нумерология и грамматика» — Римус вытаскивал учебник за учебником, не веря глазам. Давно забытый аромат заполнил всю комнату. Наконец ему не нужно будет по несколько часов расчищать заржавевшие извилины, воспроизводя по памяти программу первых курсов. Он уже не мог дождаться увидеть реакцию Кая и как взвоет остальной молодняк. — Скажи, что ты за них заплатил. — Скажу, что это самое безобидное из моих преступлений, — сверкнул ровный оскал. Римус, запрокинув голову, выдохнул. Хер с ним... «спасибо» Дэмиан всё-таки заслужил. — Благодари Харли. Это она уговорила отца облегчить тебе жизнь. — Он здесь? — Отодвинув стопку на край. — А ты не чувствуешь? — Риторикой на риторику ответил Дэм. Римус чувствовал. У него с самого утра неприятно щекотало основание черепа, но полагайся Римус во всём на чутьё, необходимость разговаривать с кем-либо отпала бы напрочь. — Ладно, — вытер он лоб. Так-то жалоба Ричи не была безосновательна. Жарко было, как в клоаке дьявола. Хотя ещё нет, учитывая, что именно туда ему предназначалось переместиться. — Я пойду, сегодня моя очередь на кухне. — Хватит ломаться, Римус, — остановил его Дэм, уцепив за футболку, когда они поравнялись, — смотреть уже жалко. — Так отвернись. Выстояв затянувшийся зрительный контакт, Римус стрельнул взглядом вниз, и тот с весёлой усмешкой отпустил ткань. Их переглядки уже давно потеряли подавляющий характер, превратившись в игру. Дэмиану было незачем доказывать своё превосходство, Римус его не оспаривал. Он знал своё место. Как и все в стае. Другой момент, что Ланкастер периодически провоцировал его, доказывая, что Римус должен стоять на одной ступеньке повыше — с охотниками, воинами, приближенными вассалами, а не возиться с молодняком, кастрюлями или досками для стирки. И далеко ходить за доказательствами не нужно. Тот факт, что он мог смотреть представителям высшего ранга в глаза и не поджимать хвост, говорил, во-первых, сам за себя, во-вторых, честнее всего, что говорил Римус, а, в-третьих… В-третьих, побуждал других членов стаи каждый раз удивляться его появлению на кухне, в прачечной или в коридорах со шваброй. Поэтому, зайдя на просторную кухню, Римус вновь словил эти взгляды и перенаправил с вежливой [да, я всё ещё с вами] улыбочкой. — Что у нас сегодня? — Повязал он фартук на поясе. Три пары глаз тут же уткнулись в натираемые столешницы, и только Дакота — коренастая женщина с руками шахтёра, но улыбкой веселого молочника — фыркнув, перекинула через плечо тряпку и всучила ему внушительный чан с содержимым не для слабонервных. — Кабан. — Римус, удержав брови, осмотрел освежёванную тушу. — Как разделаешь, почисти картошку и протри столы. — Слушаюсь, мэм. — В спину прилетел лёгкий шлепок влажной тряпкой, и Римус отчалил в дальний угол, чтобы никто не видел его борьбу с опасными позывами в горле. В дни его смены на кухне Римус придерживался вегетарианства. Волк, конечно, был против, но блохастых не спрашивали. Однажды ему сказали, что в стае нет ничего своего. Это было не так. При усердных стараниях в ней можно было найти уединение. Его новый дом включал обширную территорию. Раньше здесь была чья-то ферма, переделанная позже в гостиницу — очевидно, в итоге погоревшую. Ну, Римус хотел верить, что жившие здесь горе-бизнесмены сами съехали с мёртвой логистической точки, а не были освежеваны, как тот же кабан на этой самой кухне. Основное здание включало в себя столовую, разные бытовые помещения, вестибюль, комнату отдыха. На втором этаже располагались спальни, в которых жили по два-три человека, там же был его учебный класс. Рядом находились хлев, пара амбаров и отдельный дом, на который Римус старался лишний раз не смотреть. Именно выполняя, как бы кто-то назвал, грязную работу, Римусу удавалось побыть одному, забывая об особом отношении, заглушая чужие перешёптывания, не думая о том, что ему предстоит выдержать завтра, послезавтра или в любой другой, но всегда наступающий неожиданно день. Когда его просто выдёргивали из расписанного по часам распорядка и вызывали в тот дом. Как правило, ради разговора, составления компании в коротании вечера, но никогда нельзя было предсказать, в какой момент тому наскучит пустая болтовня, и начнётся очередная проверка на прочность. Собственно, как раз потому, что Римус входил в дом Сивого и выходил с одним и тем же количеством шрамов, на него и косились. Все здесь называли его отцом, но из четырёх десятков оборотней обращённых конкретно Сивым было всего трое. Харли, главная заноза из молодняка Ричи и Римус. На вопрос, куда подевались остальные «дети», которых тот штабелями обращал до поимки Министерством пятнадцать лет назад, Дэм погладил его по головушке. «Ты такой милашка, Люпин». Исчерпывающе, ничего не скажешь. И если преданность Харли можно было потрогать наощупь, Ричи порой даже говорил фразами «отца», то Римус до сих пор входил в тот дом, готовый покинуть его вперёд ногами. А того этот контраст упрямства и покорности, по всей видимости, только забавлял. Сивый просто игрался с ним, то заставляя смиренно подставлять шею, пока расхаживал кругами с выпущенными когтями, то скалясь после пылкой речи Римуса и выдавая: «твоя взяла, раз хочешь, обучай щенят». Всем было ясно, что он на особом счету, хотя некоторые из стаи всё же предпочитали выражаться «на птичьих правах». Римусу же было невдомёк одно: Какого хрена? Он мог считать отношение любого члена стаи. Любого, кроме Сивого. Полномочья волчьего чутья складывались, стоило только столкнуться с испытывающим взглядом тёмно-карих глаз. Но помимо животных ощущений, Римус обладал разумом и способностью анализировать ситуацию, и единственный вывод, к которому он пришёл: тому не сдалось его повиновение по принуждению. Римус уже доказал, что он не сбежит, если оставить дверь открытой, и на самом деле, отдай Сивый настоящий приказ, он не смог бы сопротивляться. Однако человеческая составляющая, именно его, Римуса, воля всё ещё принадлежала ему. И сам Римус был преисполнен готовности скорее сдохнуть, чем разделить внушаемые сладкими речами идеалы, но по одной ведомой только Сивому причине живой Римус ему нравился больше. Так что, удовлетворив любимую забаву вожака, он возвращался в основное здание и к своим обязанностям. В периоды пониженной раздражительности — между полнолуниями — у него даже получалось мирно сосуществовать с некоторыми обитателями. Они принимали его к себе, вели самые обычные обсуждения под бутылочку пива, не затрагивая темы вне быта стаи. Иной раз, к нему прибегал Кай, выдумывая небылицы о жизни за пределами их маленького мира. И в такие вечера Римус чувствовал себя лучше, чем когда-либо. Обычно они совпадали с погашенным светом в окнах напротив. — Достаточно с тебя, — забрала у него половник Дакота и, отдав взамен полную тарелку еды, кивнула через стойку раздачи, — иди подкрепись сам. Урчание в животе одобрило эту идею, и Римус, отстрелявшись и игнорируя скрип зубов особо недовольных в очереди, обогнул служебную зону. За столами распределялись согласно рангам, а значит, он не мог присоединиться к воинам, сесть за детский стол или за самый, по мнению Римуса, выигрышный — в дальнем углу, отведенный пожилой паре. Всё как в школе или, если угодно, тюрьме. И пройдя меж рядов, он опустился на скамью рядом с таким же, как он, условно говоря, обслуживающим персоналом. — Брат, ты этим наешься? — Заглянув в тарелку, поёжился Стив, живший с ним в одной комнате. Только он не относился к нему, как к белой вороне, и умел разбавить атмосферу. — Там же одни овощи. — Овощи тоже питательные, — хмыкнул Римус, наколов картошку. У всех остальных на тарелках было мясное жаркое, а на лицах ни разу не скрываемая брезгливость. — Просто смешно, — буркнула девушка справа, — наш отец даёт нам пищу… — Разве? — Вскинул бровь Римус, зная наизусть эту песенку. — Охотился Дэм, разделывал кабана я, готовила Дакота. Отец и пальца не приложил к этому обеду, Эшли. — Римус, — предостерегающе позвал его Стив, потрясся пышной шевелюрой, — не надо. — Я лишь говорю как есть, — вилка скребнула по жестяному дну. Что ж за день такой?! Язык сегодня, действительно, развязался сверх меры. По-хорошему, надо было откосить и не показываться на людях вовсе. — Всё, что мы имеем, заслуга не… — затылок резко укололо, и Римус, вмиг заткнувшись, отклонился назад, увернувшись от устремившейся вверх тарелки, которая ударившись об пол в гулкой тишине, покатилась ребром меж рядов и остановилась под громоздким ботинком. Каждая жила под кожей натянулась. — Опять за своё, Люпин? — От поднявшегося веса борова скрипнула скамья. Римус, перекинув ногу, развернулся корпусом. — Трой, оставь его, — очевидно, попробовал заступиться Дэмиан за тем же столом. Остальные охотники только принялись потирать лапы. Хорошее шоу всегда способствует улучшению пищеварения. — Нихрена, Ланкастер. Пора научить щенка уважению, — двинулся на него Трой, держась за пряжку под отъевшимся брюхом. Дэм повёл плечом, мол, захочешь — сам справишься. По шкале представления опасности от одного до десяти, где один это ромашка, а десять — разъяренный медведь, этому оборотню можно было дать прочную восьмёрку. Не такой поехавший психопат, как Сивый, но что намного прискорбнее — обделенный умом при внушительной силе. Из десятков точащихся на Римуса клыков у Троя были острее всех. — Думаешь, раз твоя мордашка пришлась по вкусу нашему отцу, — поставил тот грязный ботинок на угол лавки между его ног, — то можешь разевать пасть без спроса? — Думаю, вернулся бы ты за свой стол. Не дай бог похудеешь, — выдавил улыбку Римус, не пожалев ни об одном своём слове. Даже когда Трой, пожевав губы, поднял его двумя пальцами, приставив когти под подбородок. Никакого чувства юмора. — Мне осточертело твоё миссионерское нытьё, — вау, какое сложное слово, — никто здесь и слушать тебя не станет. Холёная министерская шавка. Возможно, кого-то тебе и удастся обмануть, но не меня. Я знаю эту вонь. — По себе, видимо, — сглотнул Римус. Не от страха. В нос ударил запах собственной крови, оттого что когти проткнули кожу. Ещё чуть-чуть и он отдал бы волку бразды правления, тем более, тот уже вовсю шаркал лапами, готовясь к броску. Его глаза горели жёлтым, как и у Троя, но мысль, что только этого от него и ждут, охлаждала пыл, унимая рычащего зверя. И всё же ещё чуть-чуть… Как вдруг когти под подбородком исчезли, и Трой, схватившись за голову, согнулся пополам и, свистя воздухом сквозь зубы, обернулся к выходу в вестибюль. Римус слишком заметно облегченно выдохнул. — Может, щеночка и стоит научить уважению, но явно не тебе, Трой. — Харли расслабила руку, и тот, чертыхнувшись, сразу выпрямился. — Римус, — улыбнулась она поистине обворожительно-хищной улыбкой, — он ждет. И облегчения как не бывало. Махнувшись напоследок взглядами со смердевшим уязвлённым самолюбием охотником, он под тяжелым прицелом дошёл до главной волчицы, отведал её ехидного пожелания удачи и вышел под палящее солнце. От парадных дверей до обособленного крыльца с белыми перилами было ровно двадцать семь шагов, за которые Римус успевал выровнять дыхание и, насколько это возможно, абстрагироваться от не принадлежащих ему ощущений. Чем ближе он подходил к дому Сивого, тем явственнее становилось взбудораженное животное волнение в груди. Римус убеждал себя, что это что-то только между его волком и вожаком, в ком тот, несмотря ни на что, признавал главного. Связь, к коей он сам не имел отношения. И пока у него получалось побороть её — удивительным способом, суть которого от него ускользала. Просто на эти двадцать семь шагов Римус словно перемещался в другое место. Его окутывал запах не стаи, сена, сухой земли и жести, а позабытая свежесть солёного бриза, слышался отдалённый шум волн. Всего лишь отрывки восприятия, возникающие из ниоткуда, но главное — они помогали. А стоило перешагнуть порог, белый шум развеивался, видимо, чтобы его никто не услышал. Нельзя показывать слабость. Внутри этот дом выглядел… здесь нужно нарисовать воображением логово самого разыскиваемого оборотня в Магической Британии и представить полную противоположность подкинутой картины. Светло-бежевый интерьер, пол из натуральной древесины, бежевые ковры с мягким ворсом, минимальное количество вещей. Наверное, так выглядят дома, в которых произошла массовая резня, а потом их приводят в божий вид для перепродажи, ликвидируя намёки на впитавшиеся в стены ужасы. — Римус-Римус-Римус, — пропел рокочущий низкий голос, когда он завернул в кухню на ритмичный стук и приторно-сладкий незнакомый запах. Сивый вальяжно развернулся, опершись на столешницу, наклонив голову и почесав по длинной с проседью щетине вымазанным в помидорном соке ножом, — что ж ты, малыш, создаешь мне геморрой средь бела дня? Римус буквально отодрал взгляд от бурлящей на плите кастрюли с чем-то густым и бордовым, откуда и распространялся тошнотворный от закравшегося подозрения аромат. Фенрир почти никогда не заявлялся в столовую, предпочитая готовить сам, но впервые Римус застал его за этим занятием лично. Плащ тёмно-серого цвета висел перекинутым через спинку стула, и зрелище, как Сивый в белой футболке и обычных джинсах нарезает помидоры рвал, конечно, дюжину шаблонов. А вот прочесывающий щетину двенадцатидюймовый нож парочку склеивал, это да. — Я задал вопрос, — направил тот на него острием. — Мне жаль, что я создал проблемы. — Нет, — свёл тот косматые почти черные брови, — нет-нет, не проблемы, Римус. Геморрой. Большой, докучающий, такой, что хоть ножом вырезай. Чувствуешь разницу? — Римус, приосанившись, кивнул, и тот, обнажив удивительно белоснежные зубы, контрастирующие с тёмными губами, переставил разделочную доску на столешницу ближе к Римусу и вернулся к нарезке. — Видишь ли, мне правда нравится, что ты привносишь в стаю. Этакую смуту, — взмахнул тот сверкнувшим лезвием, — заставляешь их думать. Да, критическое мышление это хорошо. Я ведь совсем не против. Что может быть печальнее тупых последователей? — С деланной интонацией закончил Сивый свою прелюдию, закинув нашинкованные овощи в кастрюлю. Нож обманчиво мягко скользнул по доске. — Но вот какая незадача… есть установленный порядок. Порядок надо соблюдать. И в этом порядке ты вот здесь, — сделал тот зарубку на середине поднятой повыше доски, — заметь, по своему желанию, а Трой вот где, — переместив лезвие под основание ручки. Очевидно, ручкой в этой метафоре являлся Сивый. — Согласен, Трой умом не блещет, но он важный член стаи, а ты смешал его с дерьмом. Высмеивать вышестоящего на глазах у всех... ух, это уже не убеждения оспаривать или выражать своё мнение. Ты высмеял порядок. Мой порядок. И если я оставлю такой проступок без внимания, безнаказанным, начнётся хаос. Так что же прикажешь мне делать? — С мучающимся от дилеммы выражением опёрся тот по сторонам от плиты. Ему на полном серьёзе нужен был ответ. — Можно понизить Троя в ранге, пускай постирает портки недельку, — пожал Римус плечами, не отводя глаз. — Как вариант. И тот откровенно рассмеялся, но этот трескучий смех прогнал импульсы обжигающих разрядов по позвоночнику. — Очаровательно, — хлопнули мясистые ладони по столешнице. — Отличный вариант. Да я смотрю, ты сам уже мог бы управлять собственной стаей! Как жаль, что покамест ты в моей, — покачав головой. Сивый издал ещё два утихающих смешка и, оттолкнувшись, поманил его рукой. Той, на которой красовалась неподвижная метка. — Подойди. — Римус обошёл кухонную зону с высокими стульями и встал рядом с источающей жар кастрюлей. Сивый, пронизывая его взглядом сверху вниз, сместил широкие зрачки влево. — Сними с огня. — И в первый раз за этот разговор Римус пропустил отразившуюся на лице мысль. — Боже, не смотри так, словно сейчас человеческий глаз со дна всплывёт! Это всего лишь кориандр. Я же не маньяк какой-то. — Действительно. — Молодец, — вкрадчиво похвалил тот, когда Римус переставил пятилитровую ёмкость. Но только он потянулся к переключателю, раздалось осаживающее щёлканье языка. Ладонь, послушно расслабившись, ударилась о бедро. — А теперь сделай глубокий вдох, — шумно вдохнув, будто показывая как надо, — и положи руку на конфорку. Это не звучало ни как приказ, ни как просьба. Скорее предложение, от которого нельзя отказаться. Но Римус всё равно застыл, словно всё ещё надеясь, что ему послышалось. — Давай, — кивнул тот на красный круг. — Три секунды во имя порядка, Римус. Ты же знаешь, я сам не получаю от этого удовольствие. На местами неровно загоревшем лице взаправду изображалось искреннее сожаление. Если бы не маниакальный блеск в глазах, Римус бы даже поверил. Да только совершенно неважно было, верит ему Римус или нет... и он, приготовившись не проронить ни звука за ближайшие три секунды, стиснул зубы и прижал ладонь к раскаленному диску. И взвыл как сука ещё до того, как Сивый озвучил растянутое «три». Когда, спустя целых пять секунд, тот произнёс «один», Римус уже осел на пол, впившись выпустившимися когтями в своё же бедро, чтобы хоть на толику перебить боль. И кажется, от прилившей к голове крови он ещё и отключился, потому что, когда Римус открыл глаза, Сивый, сидя перед ним на корточках, уже заматывал превратившуюся в месиво ладонь в какое-то полотенце. — Вот и всё, — прихлопнул тот по перевязанной ране. Римус, промычав, втянул запах своей же поджарившейся плоти. — Только что ты и я восстановили равновесие. Трой доволен, а ты к вечеру уже заживёшь и завтра снова приступишь к обучению наших прелестных щенят. Как тебе мой подарок? Римусу понадобилось ещё пять секунд, чтобы допереть, что речь о книгах. — Очень кстати, — отчеканив сквозь зубы. — Спасибо. — Видишь, я тоже могу признать неправоту, — Сивый поднял его как пушинку за локоть, ещё и заботливо оттряхнул вдобавок. — В конце концов, когда мы займём свою нишу в обществе, должное образование пригодится, да? — Ага. — Если что, не стесняйся, будь с ними пожёстче. Особенно с Ричи, а то совсем дикарём вырастет. Пульсация расходилась по всем кровеносным сосудам, но тёмная пелена перед глазами отчасти спала. И Римус, насильно дернув уголком губ, отхватил шлепок по щеке и пошёл к выходу. Не хлопай дверью. Только не хлопай дверью, — пропустил он вторую мысль. Похер, пусть слышит. Абсолютно логично, что впечатления от визита у Римуса остались так себе. Так что он, не оглядываясь, закрыл за собой дверь ногой и, спустившись по ступеням мимо мерзко-ухмыляющейся рожи, оставил позади крайне необходимые аплодисменты. — Наконец-то свершилось, — присвистнул вдогонку Трой. — Оказывается, твои крики слаще стонов портовой шлюхи, Люпин! Просто иди на хуй. Сначала он шёл. Медленно. Шаг за шагом. А затем ноги сами ускорились, перейдя на бег, пока он не обнаружил себя в чертовом поле. Ферма отсюда была размером с ладонь. Окровавленную, без верхнего слоя кожи, саднящую так, будто в ней ковырялись черви, ладонь. Она, действительно, заживёт к вечеру, край — к утру. Это не самое неприятное, что тот мог придумать. Согласно преданиям, одного парня за непослушание Сивый искромсал собственноручно, и если бы те раны зажили, оставшиеся шрамы изменили бы его до неузнаваемости. Но тому парню повезло. Он скончался. Римус перевернулся на бок, набирая полные лёгкие запаха развевающейся травы. Определенно, от работы на кухне ему выдали [в прямом смысле на руки] освобождение, и он подумал, что, может, даже смог бы уснуть, как в расфокусированном фоне перед глазами мелькнул красный перелив. Большая птица, прячущаяся в листве раскидистого дуба, вопросительно выгнула шею. Её глаза блестели, словно готовы были прослезиться в любой момент, но Римус, насколько хватило сил, мотнул головой. И феникс свесил свою. — Пахнет как сгоревший стейк, — приподнялся Дэм, облокотившись на подушку. — Ну, твоему настрою это не помешало. — Римус, откинув простынь, рывком сел на постели. Боль в руке отдавалась уже совсем слабо. — Клянусь, когда-нибудь я вырву Трою хребет. Прямо через его жирное брюхо, — позволил он себе прорычать в здоровую руку. — Жду не дождусь, — едва не промурчал тот. — Тогда тебе придётся занять его место, все в плюсе. — Римус подобрал с пола джинсы и футболку, принявшись одеваться. — Не останешься? — С чего бы. — Он всегда уходил к себе. — Сухарь. Ни поцелуев, ни телячьих нежностей после. Даже твой волк к моему лучше относится. Римус, прыснув, опустился под блуждающим сытым взглядом на колено, чтобы зашнуровать ботинки. Но тот не преувеличивал — в полнолуния их вторые обличия оторвать друг от друга было невозможно. Вероятно, потому что Дэмиан был первым встретившимся ему оборотнем. — Знаешь, видел сегодня твоего школьного приятеля в Лютном, — привлёк тот его внимание. — Вытряхивал душу из одного бедолаги, торгующего поддельным антиквариатом, мол, что тому известно про нас и так далее. А я проходил в расстоянии меньше метра. Такая умора, — усмехнулся Дэм и сделал вид, будто что-то скрупулёзно вспоминает. — Как там его?.. да… Сириус Блэк. И что интонация, что лукавый взгляд были такими, словно тот ждал от Римуса какой-то особой реакции. Вот только, интересно, какой? Римус, уже теряя терпение, туго затянул узел и выпрямился в полный рост, вскинув брови. — И что? Прочесывающий мысли прищур оставил поверхность его сознания в покое, и Ланкастер, лениво перекинув на спину свои толстые дреды, упал на подушку. — Да так. Ничего. Именно. Ничего.