Our golden years

Просачивающийся сквозь шелестящую листву свет мягко коснулся его лица, и Римус медленно разлепил подрагивающие веки. Кожу по всему телу дразнила влажная трава с мельтешащей мелкой живностью, а в груди разливалось умиротворение. Ни боли, ни запаха крови. Полнолуния уже давно не ассоциировались с агонией, оставляя после себя лишь лёгкую приятную усталость. Он закрыл глаза и позволил себе полежать хотя бы пять минут, прежде чем возвращаться на ферму. Издалека доносились одиночные хлопки аппарации других оборотней, с которыми он резвился всю ночь и, вероятно, которым предназначалось позаботиться о нескольких десятках урчащих желудков. В стае выражением «голодный как волк» легкомысленно не разбрасывались. Заслышав приближающийся хруст шагов, Римус всё-таки вытащил из-под головы руку, накрыв пах [к нудизму он так и не привык], но подсмотрел одним глазом, что за суета навелась рядом с его лежбищем. Парень, чуть попружинив на согнутых коленях, подпрыгнул на полтора метра, оттолкнулся от ствола дерева, подлетев ещё выше, и зацепил с ветки припрятанную заранее одежду. — Позер, — выдохнул Римус через ещё скрипящие связки, — можно было и магией приманить. — Так неинтересно, — влез в шорты Стив с торчащими листьями в растрепавшихся светло-русых волосах, — я и запасные прихватил, — метнул тот в него скомканной тканью, и Римус, поймав свёрток в паре дюймов от лица, поднялся в сидячее положение. Стив тактично отвернулся, дав ему спокойно зачехлить стыд и срам, а сам занялся вычищением остатков флоры из шевелюры. — У тебя ведь сегодня тоже выходной? — Римус угукнул, пытаясь застегнуть шорты. Размер у Стива явно был поменьше. — Может, тогда пешком прогуляемся? — Почему нет, — проиграл он бой с молнией и обреченно развёл руками, когда тот развернулся и, выпучив глаза, поперхнулся смехом. — Весело тебе? — Ещё как. Ты смахиваешь на попавшего под газонокосилку стриптизёра, — наверняка именно так и было, — но у меня есть компенсация, — и Стив, запустив ладонь в карман, пасовал ему пачкой сигарет. Пэлл Мэлл, — прочёл он про себя, слегка зависнув. — Жесткие, но выбирать не приходится, — хмыкнул тот, — идём. Римус скребнул ногтем по убористым вытянутым буквам и, разогнав странное наваждение, достал сигарету, зажег её одной мыслью и двинулся следом. Выйдя из тени леса, Стив раскинул руки — словно приветствовал первые лучи солнца. У него почти не было шрамов на теле [в сравнении с орнаментом Римуса], зато самый большой был одним из самых жутких, что он видел. А видел Римус немало. Четыре параллельные полосы вдоль позвоночника от шеи до поясницы, глубокие и будто до сих пор незажившие. Ему нехило досталось от первого свидания с оборотнем. Да и после... и при всём этом он умудрился сохранить жизнелюбие, чтобы радоваться обычному рассвету. Римуса же, шагающего в шаге позади, радость от безмятежного пробуждения оставила. Стоило лишь вспомнить состав ночной компании, недосчитывающей, по меньшей мере, дюжины сильнейших членов стаи. — Римус, ну не грузись ты, — провыл тот, запрокинув голову, — эфир засоряешь. — Легко сказать, — скурил он одной затяжкой последнюю треть сигареты. — Мы без понятия, где они были и что натворили. — Нас это и не касается. На расстоянии мили вокруг не было ни души. Их никто не мог услышать. — Ты сам в это не веришь, — послал Римус в ссутулившуюся спину. — Пока мы беззаботно наслаждались играми под луной, могли погибнуть люди. Невиновные, Стив. Оттого, что мы не рвём глотки своими руками, они не остаются чистыми. И тот, похоже, жалея о своём предложении прогуляться, медленно повернулся с вымученным выражением. — Может, ты и прав, — пожал Стив плечом, — но дальше-то что? Мы не от хорошей жизни вынуждены прятаться здесь, — кадык под кремовой кожей съездил вверх-вниз, — и чистые руки тут только у тебя, Римус. Римус ненароком взглянул на неровный шрам на шее, где раньше стояло клеймо, и Стив, прикрыв его, выдохнул в сторону. Этот шрам был хуже тех полос на спине. Хотя бы потому, что постоянно был на виду, как напоминание. Как бы Стив ни старался забыть, иногда его выбрасывало в прошлое — и Римуса, спящего на соседней кровати, за компанию. Ему было восемнадцать, когда он отправился в летний поход со своими друзьями — пять человек, из которых наутро в живых остался только один. Пережидающий полнолуние в том лесу оборотень буквально пробежался по Стиву, распоров спину, перед тем как загрызть четверых за несколько секунд и скрыться, когда он дотянулся до палочки и выпустил отпугивающее заклинание. Но было уже слишком поздно. Его родители настояли на регистрации. Им пришлось вернуться из Иллинойса в Лондон. Стив послушно явился в Министерство. Всю ночь сидеть в холоде, обусловленном успокаивающим действием, и в клетке чуть ли не метр на метр, жалящей заклинаниями при соприкосновении. А мечущийся испуганный зверь не мог не биться об решётку. Стив умолял родителей не заставлять его проходить через это снова. Умолял, пока на очередной отказ не вышел из себя и не толкнул отца. С такой силой, что удар об угол комода стал смертельным. — Это была случайность, Стив. — Это был мой отец, Римус. Если бы к нам относились как к людям, ничего бы не случилось. Не у всех было то, что имел ты. И я не сам решил всё бросить, — [однако, ауч] — мне пришлось, — Стив постыдно опустил взгляд, сбавляя обороты. — Я… я думал убить себя, но нашёл новую семью, понимание, излечение. Я хочу, чтобы так было везде, хочу иметь возможность свободно гулять в городе, найти работу, я хочу жить как все. Хочу, чтобы всё изменилось… — Ты не понимаешь? — Закачал головой Римус. — Ничего не изменится. Не такими методами. На место одних презирающих нас волшебников придут другие. Власть сменится, а мы всё равно останемся изгоями. — Сивый… — Сивый не может ничего гарантировать, — выпалил Римус, тут же сжав челюсти от натяжения, поднявшегося изнутри, и шагнул назад. Даже вдали от всех следовало выбирать тон и выражения. — Он просто пускает пыль в глаза. Среди волшебников есть и плохие, и хорошие люди, как и среди нас, но до тех пор, пока нас судят по монстру у руля, вряд ли мир поменяется. — Ты тоже не можешь ничего гарантировать, — нахмурился Стив. — Что нам, выйти на площадь с поднятыми руками? Всех тут же без разбора упекут в Азкабан. Никто не будет вникать в нашу природу. Я убил своего отца, потому что не смог себя сдержать, потому что волк запаниковал, потому что негде было научиться контролю. Ты знаешь это, каждый в стае знает, я знаю, хотя от этого не легче, а другие скажут «это была случайность, Стив»? Всем будет насрать, Римус, — практически прорычал тот его имя и, сжав переносицу, выровнял дыхание. На это Римусу возразить нечего. Стив, успокоившись, уставил руку в бок, и последовавший тон налился оттенками усталости. — Может, методы и паршивые… но Сивый обеспечил нам защиту, никто не смеет к нам сунуться. А что предлагаешь ты, Римус? Да, тебя слышат, многие с тобой согласны, но что ты хочешь от нас? Чтоб мы выступили одним фронтом против вожака и его головорезов, а флаг кто будет держать? Ты? Что-то я сомневаюсь. У тебя потенциал воина, твой волк сильнее половины охотников, но тебе не хватает смелости. Так с чего бы, скажи, мы пошли за тобой? Озвученная наконец вслух объективная претензия всё равно застала врасплох. — Всё не так просто. — Ну да, чтобы защищать своё, надо быть готовым замараться, — отыграл тот бровями «вот так Америку открыл!». — Таков закон, наш закон, и он выше заверенных печатями бумажек. Как и Римус, Стив просил слишком многого. — Стив, я не могу... — Только ты и можешь, Римус, — шагнул друг к нему. — И всем это известно. У тебя его кровь и своя воля, даже после «обряда инициации». Ты продержался полгода и остался собой. — Блядь, да в крови и проблема! — Превысил он громкость, что аж с ближайшего дерева подорвались две возмущенные нарушением покоя птицы. Стив, осмотревшись, зыркнул на него, мол, давай не кричать о диверсии на всю округу. — Прости… просто... мой волк будто привязан к нему. Если я с концами отпущу поводок, он последует за ним. От меня может вообще ничего не остаться. А если мне хватит сил бросить вызов, мне придётся убить. И чем я тогда буду отличаться от него? Именно этого Сивый и добивается. Хочет доказать, что я такой же. — Ну, вот мы и зашли в тупик, — подвёл итог Стив. И опять самой точной характеристикой. Римус бродил в этом тупике уже больше года. — Поэтому как брат прошу, — положил тот ладонь на плечо, — не говори о других вариантах, раз не собираешься становиться лидером. Только в уныние вгоняешь, — добавив вполоборота и зашагав от края поля. И в течение одномильной прогулки Римус силой закапывал всё только что прозвучавшее. Стив вёл ту же внутреннюю борьбу, хотя мог не стараться и сдать его, вернувшись в стаю с открытым как на ладони настроем. Но на подходе к ферме он всё-таки проскочил у обоих, когда они подошли к дальнему от основного здания амбару, из которого раздавалось лязганье цепей. — Вот что вгоняет в уныние, — озвучил общую мысль Римус. Стив, покачав головой, просто трансгрессировал [от него подальше], но хотя бы не ответил ничего в духе «нас это не касается». Меня это не касается. У Римуса не получалось мыслить такой категорией. Хотел бы. Очень. Она бы многое упростила, однако, даже зачитывая её как мантру, себя не обманешь. Живя в стае, работая бок о бок, встречая вместе полнолуния, невозможно не воспринимать судьбы других близко к сердцу, на свой счет. Особенно, учитывая пронизывающую стаю эмпатическую связь. Он не раз проживал воспоминания Стива, его эмоции, боль. И не только. У каждого второго здесь была подобная история, а руки были в крови кого-то близкого — убитого в порыве не поддававшейся контролю ярости. Ярости зверя, припёртого к стенке. Были и те, кто потерял семью из-за волшебников. И Римус понимал их ненависть, чувствовал, пропускал через себя. Злоба, разбавленная скорбью, требующая справедливости, застилала глаза на многие паршивые вещи. Относись к ним как к людям, ничего бы не случилось, — с этим сложно было спорить. И пусть Римус наивно продолжал лелеять надежду, что ему удастся помочь им, лелеять по факту было уже нечего. Потому что всё упиралось в непреодолимую стену, которой являлась животная подоплёка. Законы стаи нельзя обойти. Хочешь, чтобы тебя слушали — покажи силу. Брось вызов. Римус стоял перед этой стеной с единственной дверью и не мог ни пробить её, ни перепрыгнуть. И решиться войти в дверь тоже не мог, не зная, что его ждёт за ней. Словно, перешагнув порог, он разорвёт последнюю нить, удерживающую его человечность. А просто уйти? Даже если бы он не был окутан путами, связывающими с членами стаи — с людьми, заслуживающими другой жизни… Римус заглядывал в себя и не находил ответа: куда ему уходить? Ради чего? Вроде он когда-то знал его, но теперь никак не мог вспомнить, а если прислушивался изо всех сил, обнаруживал всё то же шипение волн. Возможно, там ответ и скрывался, иногда Римусу казалось, что он сам его туда спрятал. Однако этот заслон белого шума за спиной был непроницаемей высокой стены впереди. Ни туда, ни сюда. Грёбаный тупик. И тяжелые когтистые лапы, душащие шею. — Дуешься из-за того, что мы не поигрались в лунном свете? — Слегка оцарапал Ланкастер ключицу. Римус, игнорируя навеянные скукой поползновения, перевернул страницу, освежая в памяти основы Трансфигурации и рассчитывая, что тому надоест разговаривать с самим собой. — Эй, я ведь и разозлиться могу. — И что тогда? — Безэмоционально поддел он, и Дэм резко развернул стул на сто восемьдесят градусов вместе с Римусом и навис над ним, упёршись в подлокотники. Опять он расхаживал топлес. — Впечатляет, ты сильный, могу я продолжить готовиться к уроку? — Дэмиан просверлил его усиливающим гравитацию взглядом и, цокнув, освободил личное пространство. — Спасибо. — Сегодня мы никого не тронули, Римус, — раздался тяжелый выдох за спиной одновременно с шелестом перевёрнутой страницы. Это было даже мило, будто тому было важно его мнение. — Какое счастье. Ждёшь второе «спасибо»? Хорошо, Дэм. Спасибо, что никого не выпотрошили. Сегодня, — поставил он точку так, что перо продырявило пергамент. — Мне стало легче. Три. Два. Один. — С меня хватит, — наконец-то, — не буду мешать строить из себя жертву, — вылетел тот за дверь. — Трижды спасибо! — Прикрикнул Римус, хотя в этом не было необходимости, и, с психом отбросив перо, вжался в ладони. Но дверь, вместо того чтобы защёлкнуться, скрипнула, запустив в комнату сладкий аромат. — Милые бранятся, только тешатся, м? — Пристроилась девушка на его кровати. — Ты ведь ему правда нравишься, Римус. Зачем быть таким холодным? — Это вопрос главной волчицы или «сестринский интерес»? — Растирая лицо. Ей ничего не стоило прочесть его как открытую книгу, но опять же, это не так интересно, по сравнению с втягиванием в душевную беседу. — А разница? Римус чуть повернулся навстречу её лукавой ухмылке. — Если второе, мне необязательно отвечать. — Тогда первое, — выбрала очевидное Харли. — Тогда можешь взорвать мне мозги, я всё равно не отвечу, — без гонора, просто изложил расклад. Харли, перестав наматывать на палец вплетённую в дреды красную ленту, сделала вид, будто разминает руку перед её любимым приёмом укрощения. Римусу ещё не выпадала честь испытать его на себе, но он слышал рёв тех волков, у которых в голове лопались еле успевающие регенерировать сосуды. — Любопытно... на меня ты так не злишься, — взялась она снова за ленточку. — Дэм «плохой», потому что не оправдывает твои ожидания? Ваши волки дружат, вы удовлетворяете друг друга, но ты ждёшь от него полной поддержки. — Ничего я от него не жду. — Ждёшь, — протянула она. — И внушаешь чувство вины за преданность отцу. Хернёй попахивает, не находишь? Мне грустно видеть, как ты обращаешься с моим любимым братцем. Это вне иерархии, так что наказывать тебя вроде не за что. Но мне бывает плевать на правила, когда грустно. Считай это «сестринским предупреждением», — искоса сверкнула она глазами. — Он мягок с тобой, но ты можешь горько пожалеть, если будешь принимать эту мягкость за слабость. — Я понял. — Ну и отлично, — повеселев, заключила она и подпрыгнула с кровати. Будто пришла только ради лекции по взаимоотношениям. Очень сомнительно. — Как формирование молодых умов? — Подхватила Харли толстый учебник, пролистав его без малейшей заинтересованности с выражением «даже картинок нет». — С переменными успехами, — честно ответил Римус и повернулся к ней всем телом не то для проявления учтивости, не то чтобы было удобнее защищаться на щекотливом поприще. — Дела шли бы лучше, если б мне выдали палочку. — Харли, враз захлопнув фолиант, сощурилась. — Теория без практики тяжело усваивается. — Ты же у нас мозговитый, — с прохладной полуулыбкой. — Уверена, ты что-нибудь придумаешь, чтоб она усвоилась как следует. — Может, хотя бы попробуешь? Ты же убедила отца выдать мне книги. — И её улыбка наглядно потеплела. — Пожалуйста. — Как запел-то, — огладила она его по подбородку. — Палочки носят только воины, Римус. Хочешь палочку — ты знаешь, что делать, — Харли запустила пальцы в его волосы и обогнула рабочее место, царапнув напоследок затылок. — Но у меня всё-таки есть для тебя новость, — а вот и причина визита. — Ты удостоен чести отнести обед новобранцу. — С чего вдруг?.. — всерьез опешил Римус. — Откуда же я знаю, — загадочно подмигнула бровью волчица, берясь за ручку. — Пожелание отца. Собираешься спорить? — Лицо Римуса непроизвольно окаменело. — Так и думала. И только он остался в комнате один на один с виляющим хвостом волком, Римус рухнул лбом на ещё пахнущий свежими чернилами пергамент. В трёх вещах он не сомневался. Сто процентов его опять на что-то испытывают. Его рисковая просьба про палочку обязательно перельётся в уши Сивому. И его пререкания с Дэмианом ещё аукнутся в выматывающие душу выяснения отношений. А Римусу вообще они не усрались! Дэм сам заблуждается по поводу него. Выдаёт желаемое за действительное. То, что началось как банальное покровительство, сколько ни убеждай себя в обратном, не может перерасти в нечто большее. И намёки на извращённую заботу только усложняли ситуацию. Дэмиан окучивал его несколько месяцев, прежде чем он сдался. В положении Римуса это была неплохая сделка, чтобы обезопасить себя от желающих в отсутствие Сивого «показать его настоящее место», коих в стае оказалось больше, чем хотелось бы. Взять того же Троя. Римус просто выбрал меньшее из зол — с атлетическим телосложением и приятной внешностью благодаря итальянским корням. Ну ладно. И наиболее адекватного [здесь не доебёшься]. Однако спустя год, тот будто ожидал от него каких-то взошедших ростков чувств. Римус же внутри был выжжен без остатка. Он отдавал своё тело, но не испытывал ровным счетом ничего, помимо короткого физического удовольствия. Словно отвечающий за чувства механизм сломали… или он сам атрофировался. Откровенно говоря, Римус не помнил, чтоб вообще когда-либо был влюблён. В любом случае, ему было не до этого. Надо решать проблемы по мере поступления. И первой в списке была очередная ударившая в голову Сивому прихоть. Но когда Римус продвигался с подносом к черному ходу мимо комнаты отдыха, в которой наслаждающиеся выходным счастливчики рубились в карты, играющая фоном по радио песня подошла к концу и сменилась новой — буквально дёрнувшей его за шкирку, заставив остановиться. Ла-ла-ла-ла-ла-ла, Ла-ла-ла-ла-ла-ла… Диафрагма сжалась, стиснув пропустившие вдох лёгкие. Разумеется, он уже слышал эту песню, как и сотни других песен, но отчего-то он не смог сдвинуться ни на шаг. Римус попытался вспомнить, где именно слышал её последний раз. Она ведь определенно что-то значила… О, детка-детка, это безумный мир. Это трудно принять, но ты просто улыбнись. О, детка-детка, это безумный мир. Я всегда буду помнить тебя ребенком. И только вроде у него получилось ухватиться за призрачную тень, как на него обратили внимание несколько пар глаз, и та выскользнула, унёсшись шепчущим в подкорку течением. С тобой всё нормально? — Обеспокоенно поднял брови Стив. Римус утвердительно кивнул, и поскорее направился туда, куда шёл. К дальнему амбару, напротив которого они со Стивом разошлись утром. Петли издали сводящий барабанные перепонки скрежет, когда он потянул на себя тяжелую дверь, и прогнали под веками уже четкие не столь давние картины. Долгое время только этот скрежет ему и снился. Нос сразу зачесался, как только он ступил в затхлую духоту. Сваленный у пошарпанных стен хлам из досок и различных инструментов вонял многолетней пылью, заброшенное магловское оборудование — ржавчиной. Но этот ароматный коктейль и вполовину не так раздражал обоняние, как застоявшийся запах пота и крови. Кровь, к слову, была свежей. Римус прошёл вдоль престарелого трактора, повернул за нагромождёнными друг на друга тачками и, непроизвольно поморщившись, опустил взгляд на поднос. — Время обеда, — как можно миролюбивее произнёс он. Ответа вслух не последовало, но в перехваченном озлобленном взгляде светилось отчетливое «засунь его себе в зад». В поручение не входил пункт запихнуть еду в глотку силой, поэтому Римус просто поставил поднос на притоптанное сено так, чтоб забившийся в угол парень потом смог до него дотянуться. Пылающие отвращением глаза вновь уткнулись в сложенные на коленях худые предплечья. Железная цепь, припаянная к ошейнику — единственной одетой на нём вещице — была уже длиной едва ли полтора метра. Отчасти Римусу стало его искренне жаль. Этот новообращённый ещё не научился закрывать своё сознание, и рядом с ним Римус чувствовал себя как в первом ряду перед сценой с поднятым занавесом. Его пренебрежительное отношение, гнев, отрицание и жалость к себе словно витали в воздухе. Парень ещё толком не осознавал, что с ним произошло, где он оказался и — что печальнее — почему. Две недели назад он был среди знати, а теперь — в грязном амбаре, истекающий кровью из оставленной поселившимся внутри зверем раны. — Могу её залечить, — на пробу предложил Римус, заранее предвещая отказ. Брюнет только сильнее вжался в угол, прикрыв, наверное, даже изящной ладонью растерзанное плечо. — Не подходи ко мне, мерзкая погань. — Цепь тут же укоротилась на одно звено. Да уж, куковать ему ещё не одну неделю в этом амбаре. — Обидно потерять всё из-за одного необдуманного высказывания… но зачем упорно усугублять положение? Правильные черты худого лица передёрнуло, однако вокруг ярко-зеленой радужки выступила сетка капилляров. Кстати, где-то Римус это лицо уже видел. Так или иначе, парень вновь сгруппировался, а своими проповедями Римус «может подавиться», поэтому он отогнал муху от остывающей отбивной и поднялся с корточек. — Постой, — на удивление почти [почти] без надменности попросил тот вполголоса. Собственно, только из-за этого он и обернулся. — Ты же Римус Люпин, да? — Допустим. — Точно, ты был одним из этих… как же… «мародёров»? — Ну, было такое. В последнее время факты его биографии что-то зачастили напоминать о себе. Новообращенный выдохнул как будто с облегчением и деланно поднял ладонь. — Элиотт Нотт. Ваша гриффиндорская шпана изрядно подпортила мне жизнь на последних курсах. И Римус вспомнил. Элиотт Нотт — бледная, как труп, вторая половинка Люциуса Малфоя. Они выпустились, когда Римус окончил четвёртый курс, а им на смену к слизеринской власти пришли Розье и Эйвери. — Я бы извинился, но вряд ли в сложившихся обстоятельствах это важно. — Пиздец какой-то... — с хриплым смешком откинул тот голову на стену, — Римус Люпин. Последний, кого я ожидал здесь встретить. А как же твои дружки? Блэк? Поттер? — Римус, не особо врубаясь в подтекст вопроса от фаната Волан-де-Морта, нахмурился. — Почему ты с этим зверьём? — Ещё на одно звено сократившаяся цепь натянула ошейник так, что тот зашипел. Наплевав на ожидаемый протест, Римус приблизился к цепляющемуся за остатки гордости аристократу и опустился прямо перед ним. В распахнувшихся глазах мелькнул испуг. — Я один из «этого зверья». И, — к сожалению, — ты теперь тоже. Статус, деньги, чистота крови, всё это здесь пустой звук. Забудь о них, как твоя благородная семья забыла о тебе, отдав Сивому. — Под белой тонкой кожей проступили желваки. — Поверь, чем быстрее ты это усвоишь, тем лучше будет для тебя. — Что, блядь, я должен усвоить, сидя на ебанной цепи? — Выплюнул тот, подавшись вперёд. И Римус не обязан был объяснять тому суть. Лично ему никто не давал подсказок. А этот парень был из типа людей, которых Римус хотел бы, в принципе, искоренить в обществе. Ведомый, самовлюблённый, не признающий отличную от своей точку зрения и, очевидно, своих ошибок. Однако Сивый уже заставил того дорого заплатить за одну, и Римус, проглотив своё собственное пренебрежение, посмотрел на неприятного призрака прошлого как на потерявшегося человека, нуждающегося в помощи. — Что назад дороги нет, — ровно произнёс Римус и, воспользовавшись секундным помутнением на привлекательном без заносчивой маски лице, прижал ладонь к открытой ране. — Сейчас ты никто. Относительно же хорошая новость в том, у тебя есть шанс начать всё заново, а для этого нужно отсюда выйти. Так что сперва перестань сопротивляться. Цепь станет свободнее, если ты прислушаешься к волку, примешь его. Докажи, что готов учиться у остальных или хотя бы слушать, и всё закончится. Но, на самом деле, это испытание воли. Ты выйдешь отсюда, когда вожак так решит. Да, сейчас ты ненавидишь его, это даже может не измениться. И всё же по итогу одна часть тебя будет ждать Сивого сильнее, чем ребёнок Санта Клауса на Рождество. Вот что сказал бы Римус, если бы мог сказать всю правду. Он убрал руку с плеча, на котором остались три затянувшиеся полосы [облизывать друг друга было вовсе не обязательно!], и подал обед уже переваривающему пищу для размышлений парню. На этот раз принципиальных отказов не поступило. Элиотт даже благодарно кивнул. — А ты… — неуверенно начал тот, когда Римус должен был уже завернуть к ведущему на выход проходу, — сколько недель ты тут сидел? Похоже, Нотт был в большем шоке оттого, что мирно общался с бывшим гриффиндорцем. Сейчас, с открывшегося им ракурса, факультетская вражда казалась такой несусветной мелочью, о которой можно вспоминать даже с лёгкой ностальгией. Но Римус усмехнулся не поэтому. «Недель» Если бы. — Полгода. И за те полгода его цепь не сократилась ни на дюйм.