Our golden years

Изящный браслет из серебряных и малахитовых бусин пришлось чуть уменьшить, иначе при первом же неосторожном движении он соскользнул бы с тонкого запястья. С истончившегося запястья. За последние полгода из отражения в зеркале ушла пубертатная припухлость, которую принимали за последствие лишнего кусочка сладкого, но к росту прибавилось три дюйма, и всё растворилось. А жаль. Новое тело было чересчур хрупким. Выпирающие косточки ключиц, впадины на тонкой длинной шее — открытой собранными на затылке волосами. Острые плечи, скулы. Свои достоинства нужно подчеркивать, дорогая. Её платье, несомненно, подчеркивало слишком многое. Изумрудный шёлк струился по обретенной фигуре настолько откровенно, что выдавал под собой каждую плавную линию тела. Глубокое декольте обрамляло выступающий рельеф солнечного сплетения. Берущий начало от середины бедра разрез открывал доступ для чужих глаз на гладкие высушенные ноги. И хоть была бы капля защиты в виде загара, но её кожа была белой, как у фарфоровой куклы, что сидела позади в изголовье кровати. Пожалуй, существует грань — такая же тонкая, как ткань шёлка — между «подчеркнуть достоинства» и «выставить их напоказ». Пожалуй, пора было начинать свыкаться с мыслью, что её жизнь — про второе. Её ценность не больше, чем у скаковой лошади, на которую собираются сделать хорошие ставки. И заигравшая внизу мелодия стала сигналом к началу скачек. Пожалуй, браслет затянулся на запястье даже слишком туго. Классическое приветствие гостей, обративших взгляды на выстроившихся вдоль балюстрады хозяев дома. Её классическое место на ступеньке между сестрами. Чуть выше постамент мамы и на самом верху — отца. В аристократических пальцах гостей по бокалу брюта, которыми они салютуют под конец пустой по своей сути речи. Повод для очередного блестящего бала? Он им не нужен. Всего лишь парад фольгированных масок и улыбок — роскошных оберток, скрывающих прогнившее содержимое. Серые глаза обвели представителей, по меньшей мере, двух десятков фамильных древ из «Священных двадцати восьми» и не отыскали ни одного тёплого взгляда. А те два, с которыми они были бы рады пересечься, идентично просверливали пол. Первый — подле Ориона и Вальбурги, второй — у дальней колонны. Но стоило сойти с последней ступеньки, чтобы ускользнуть к скрестившему на груди руки кузену, цепкое кольцо пальцев, сомкнувшихся выше локтя, вынудило забыть об изначально обреченной затее, свести лопатки и обернуться. — Только взгляни, — разошлись в стороны уголки красных губ, — ты сегодня с лёгкостью затмишь всех, — пустился вниз обманчиво ласковый взгляд, отчего она почувствовала себя голой, и вернулся наверх пугающе холодным, — в дешёвом борделе. — Из твоих уст это звучит как комплимент, — отзеркалила она любезную улыбку, подмахнув бокалом, — Белла. — Милая, это он и был. Ведь если здесь скудно, — поправила сестра обрамляющую висок волнистую прядь, — то кроме тела и торговать нечем. Удачно сложилось, что наш гадкий утёнок успел превратиться в лебедя к моменту аукциона. Белла ударила своим бокалом об её и, насмешливо подмигнув плечом, проплыла мимо. Лопатки через боль в защемленной диафрагме свелись ещё сильнее. Небольшой глоток игристого подтолкнул ком в горле, но от столь желанного второго глотка предостерёг перехваченный кроткий взгляд мамы. Друэлла в своём тёмно-синем платье, усыпанном драгоценными камнями, спустилась под руку с Сигнусом в преобразившуюся для приёма изысканную залу и наградила её ещё одним взглядом — на этот раз одобряющим, когда бокал переместился на поднос снующего меж гостей эльфа. Очевидно, позволенная дозировка алкоголя для лошадки её серебристо-буланой масти — один глоток. А жаль. Едкий комментарий старшей сестры до сих пор стоял поперёк горла. — Не слушай Беллу, она ведь так с тобой из зависти, — сказала бы Цисси, будь они только вдвоём, но при свидетелях младшая сестрёнка предусмотрительно обзаводилась глухонемым недугом. Сейчас же Нарцисса уже была всецело поглощена приветственным ритуалом с целующим её руку Малфоем. А где Люциус, там и… — Превосходно выглядишь, — раздался чуть ли не томный голос с велюровым подтоном. Слишком близко. Так, что натянулись шейные позвонки. И она через сопротивление норовящих ссутулиться плеч развернулась к его обладателю, вздёрнув тонкий подбородок. — Андромеда, — оценивающе пробежались по ней зеленые глаза, пышущие самодовольством, словно платье подбиралось специально под них. — Элиотт, — и не думая рассматривать безукоризненный фрак, тем самым льстя его вылизанной персоне. И без благодарности тоже — обойдётся. Нотт, будто и не рассчитывая на проявления приятных манер с её стороны, сам взял её ладонь и невесомо прикоснулся к костяшкам пальцев ухмыляющимися губами. И к застрявшему в горле комментарию присоединился тошнотворный порыв её тут же вытереть. Причина? Причин было много. К сожалению, в них не входила отталкивающая внешность. По Элиотту не просто так сходила с ума половина представительниц Слизерина. Его портрет был словно соткан из нот амортенции, списан с героев романов сестёр Бронте. Поджарый жеребец вороно-пегой масти. Кожа из молочно-белого мрамора. Черные короткие волосы, претерпевшие минимум часовой уход перед выходом. Несомненно, правильные черты, которым на самую малую толику не хватало утонченности. Пленяющий глубокий взгляд и врождённый благородный лоск. И всё в нём было прекрасно. Было бы. Если б не спрессованный за идеальной огранкой омерзительный характер, сдобренный безосновательным и необъятным тщеславием. Это воспаление обходительности — лишь публичный спектакль для родителей, составивших их партию за несправедливо короткую беседу. Отвешенный комплимент, которым можно подавиться в той же степени, что и едким замечанием сестры, а то и в большей. Белла хотя бы была честна и нанесла колото-резаное в грудь. А «превосходно выглядишь» — вонзилось в спину. «Превосходно выглядишь», подразумевающее под собой «надо же, с тобой не стыдно выйти в свет». Просто ещё одна насмешка к числу тех, что она вынуждена претерпевать в школе. Об их предопределённом браке известно всем в Слизеринской гостиной, чьи родственники побывали в этом доме хоть единожды. Всем приглашённым на представление её личного унижения, когда Элиотт зажимает оголённые бёдра взобравшихся на него девиц после отбоя. А унижение заключается только в том, что Андромеда не в силах доказать, насколько ей безразлично всё, что тот творит после отбоя — в гостиной, в своей спальне, да хоть на преподавательском столе в Большом зале. Ей всё равно. Но почему-то поутру разве что самый ленивый не бежит к ней с донесением о новой полуночной избраннице, расписывая во всех дотошных подробностях глубину поцелуев, откровенность прикосновений и громкость стонов, доносящихся из-за двери, на которую никто не удосужится наложить заглушающие чары. Нотт же в свою очередь не упускает возможности кидать на неё сочащийся издёвкой взгляд, будто удостоверяясь в её беспрекословном осознании своего будущего положения. Абсолютно расточительная трата яда, к слову. Ей и так оно давно известно. Перечень достоинств брака по расчету ей запихивали в глотку вместо «Сказок барда Бидля» с детства. Как и сёстрам. Как и — Андромеда уверена — всем чистокровным волшебницам в их смердящем мире. Кому-то повезло больше, кому-то — меньше. Это лишь розыгрыш в генетической лотерее, но заведомо проигрышной. О любви не может идти и речи. Повезёт в ней, если союз будет пропитан, по крайней мере, уважением. И, видимо, шанс равен двум из трёх. Достаточно присмотреться к взглядам Родольфуса и Люциуса, с которыми они обращаются к Белле и Цисси — бережное почтение. Во взгляде же Элиотта едва удастся наскрести тень заинтересованности в её чувствах. Он смотрит на неё как на вещь, обещающую престиж. Он смотрит на неё так, что возникает неодолимое желание отвернуться и сбежать как можно дальше. Но громкость музыки повысилась, а вальс предусматривает обязательный зрительный контакт. Зрительный. Телесный — там, где покоится его властная рука. Андромеда не задумывается ни об одном шаге. И на самом деле ей нравится ощущение невесомости, подаренное танцем. Раньше она могла танцевать менуэт с отцом, и особо ей была приятна компания дяди Альфарда. Однако уже как два года этот устаревший обряд ассоциируется с пыткой, которая является прелюдией к ждущей её сразу за дверьми Хогвартса судьбе. Будущее простиралось перед ней настолько ясно, что предательски пекло за глазами, а стоило их опустить, ладонь на талии сжималась сильнее. Как и ярче прорисовывалась ухмылка на пепельно-пунцовых губах. И когда они раскрылись, в зале стало на порядок холоднее — единственное допустимое объяснение, почему по оголённым плечам пробежала волна мурашек. — Родители приглашают тебя в Хатфилд. — Передай им, что я польщена, — повела она плечом, пересилив отплясывающую на языке пренебрежительную формулировку «можешь передать». Нотт, умилительно вскинув бровь, крутанул её чересчур резко, отчего она едва не потеряла равновесие. И потеряла бы, если б он жестко не придержал её. — Выразишь им своё «польщение» сама. Завтра. За ужином. И за каждым последующим в течение двух недель. Она попробовала выглянуть в толпе хоть что-то, на что можно опереться в столь желанном ответе, способном стереть надменное выражение. Но натолкнулась только на любезничающего с Ноттом-старшим отца. — Волшебными обещают быть две недели, — чуть кивнула она, как только композиция подошла к концу, собираясь убраться на позволенный перерыв из его общества, и запястье тут же сцепили чужие пальцы, отчего бусины браслета болезненно вдавились в кожу. — Даже не вздумай взболтнуть что-нибудь при моей семье, — понизил тот голос, приблизившись к её лицу. — «Что-нибудь», обличающее их примерного сыночка? «Что-нибудь» о твоих недостойных похождениях в школе? Ты об этом «что-нибудь», Элиотт? — Как хорошо, что мы друг друга понимаем. — Вкрадчиво. Зловеще. — Для тебя же лучше держать язык за зубами, Андромеда. — Я, в принципе, не собираюсь разговаривать в твоём поместье. С тобой или с кем-либо. — Надеюсь, ты будешь придерживаться этого принципа до конца своих дней. Меда порывисто выдернула руку, и оттого было вдвойне обидно, что Нотт отпустил её на миг раньше, развернувшись к выпросившей всеобщее внимание Друэлле, постучавшей по бокалу. Звонкий голос мамы отскакивал от высоких стен, потолка, огибал колонны и душил, обвиваясь вокруг шеи, подобно гигантскому питону. Снова тост. Снова одни и те же слова, чествующие наследие магических традиций и чистую кровь. Она одинаково не переносила их и хотела, чтобы речь не заканчивалась. Потому что после неё непременно наступит следующий танец, а за ним ещё один. Но быстрее речи закончился кислород, и прежде чем её вновь поглотит отражающаяся в изумрудных глазах перспектива, её поглотил невесть откуда поднявшийся инстинкт самосохранения. Велевший ей только одно. Бежать. Она проскользнула вдоль стены, за спинами выстроившихся в ряд у фуршетов эльфов, на мгновение остановилась за плечом подпирающего колонну Сириуса, однако толкающая её наружу асфиксия не оставила шанса окликнуть его. И ещё через пару мгновений лёгкие развернулись, наполнившись свежим воздухом за громоздкими двустворчатыми дверьми. И перед тем как пуститься куда глаза глядят, она содрала с руки браслет, подаренный ей в день объявления неотвратимой помолвки, и с размаху закинула ненавистное украшение в живую изгородь. Запоздавшие мысли о грозящем наказании за ослушание вытеснились бескомпромиссной потребностью быть услышанной. Хотя бы раз. Может, хоть в объяснении её опрометчивого непозволительного поступка мама уловит этот сдерживаемый крик. А может, за этот опрометчивый непозволительный поступок её запрут в комнате на две недели, посчитав пребывание в поместье Ноттов чрезмерно щедрым подарком — незаслуженным после опорочившего облик Блэков поведения на балу. Пусть так. Пусть даже две недели в кладовой без лучика солнца. Да, пусть мама позаимствует методы тёти Вальбурги. Всё лучше, чем две недели с этим двуличным гадом под одной крышей! Мощёный лабиринт улиц Йорка привел её на Кони-стрит, и только оказавшись в свете тысяч лампочек ярких вывесок, ноги поумерили шаг. Оказавшись в совершенно другом мире, вернее было бы сказать. Мимо прошли шумные явно не стеснённые в самовыражении ребята постарше. Ирокезы, кожаные куртки, металлические звенящие атрибуты бунтарства и внушительные ботинки на высокой подошве. Меда из благоразумия отошла в тень проулка и, обхватив себя за плечи, вышла на площадь, посмотрев в сторону, откуда двигалась экстравагантная компания.

«Дом, где стекает кровь»

Издевательски посмотрела в ответ вывеска над кинотеатром, собравшим у входа впечатляющую очередь. Из внезапно открывшейся двери паба вывалилась парочка однозначно перебравших маглов, одаривших её масляными взглядами, и Меда, спрятав свой, быстро застучала каблуками по брусчатке к веренице кучкующихся любителей смотреть в одну точку с ведром попкорна. Затея сбежать в город уже не казалась такой замечательной. — «Бриллианты навсегда» только на следующей неделе, — выделился из смешивающегося гула один голос. Меда машинально повернула голову и поняла, что абсолютно не содержавшая для неё смысла реплика предназначалась именно ей. — Прости, что? — Прищурилась она на стоявшего вполоборота к своей компании высокого парня. Тот улыбнулся ещё шире. — Фильм про Джеймса Бонда. Такой наряд подошёл бы для его премьеры, но никак не для ужастика про вампиров. — Тедди, снимись уже с ручника. Ты можешь не подкатывать к кому-то хоть полчаса? Очевидно-Тедди прыснул и, даже не обернувшись на недовольную девушку, вальяжной походкой двинулся в её направлении. Всё ещё держащиеся за плечи руки ненароком сложились на груди, а голову пришлось прилично задрать. — Не обращай внимания на Тесс, — остановился тот в жалком полуметре. — Ожидание в очереди делает её невыносимой стервой. — Приму к сведению, — осмотрела она расслабленную позу светловолосого магла, не церемонящегося в выражениях. Парень же времени не терял и, облапав её таким же, как язык, нахальным взглядом, вытащил из кармана джинсов пачку сигарет и неспешно закурил. — И почему такой прекрасный бриллиант бродит один по ночной улице? — Выдохнул тот дым в сторону. — Сбежал с бала? — Не поверишь. — Сбежал от такого же самодовольного нарцисса. — Пожалуй, мне стоит обратить внимание на слова Тесс. Ты из штанов лезешь, стремясь соблазнить каждую девушку, да? — Только хорошеньких, — ничуть не смутившись. — Какое быстрое понижение с «бриллианта» до «хорошенькой». — А ты дерзкая. Люблю дерзких, — необходимо сообщил тот, — хочешь пойти с нами? Если будет страшно, моя грудь в твоём распоряжении. — Брюнетка за спиной по-лошадиному фыркнула. — Воздержусь, но спасибо за предложение, — почти учтиво улыбнулась она. — В благодарность я дам небольшое напутствие, — и вытянув руку, забрала у наглядно обомлевшего парня сигарету, — в следующий раз, когда надумаешь обольстить девушку, поинтересуйся для начала её именем. Возможно, тогда к твоей одинокой груди будут прижиматься чаще. — Черт, а она мне нравится! — Воскликнула вдруг подруга горе-обольстителя. — Детка, можешь занять место Тедди. Кто за? — Остальные в очереди из их круга хором одобрили эту идею. Тедди изобразил оскорблённость, и Тесс, повиснув на плече мулата, подалась вперёд. — Ты в пролёте, донжуан недоделанный. — Вынуждена согласиться. — Похлопала Меда ресницами, когда тот повернулся к ней, схватившись за сердце, и поднесла к губам сигарету. — Ох, эту душевную рану я буду залечивать до конца своих дней. Надеюсь, ты будешь придерживаться этого принципа до конца своих дней. И дрогнувшие пальцы едва не выронили сигарету на тротуар. — Всем привет, — выдернул её из нахлынувшего ступора мягкий чуть запыхавшийся голос, на который она повелась, встретившись с недоумевающей парой глаз, одновременно обратившихся к ней. — Что я... пропустил? — Блестящее фиаско нашего Тедди! — Дал краткий пересказ мулат, обнимающий брюнетку на фоне. И очередь оживилась, сопровождаясь повсеместными вздохами и выкриками «наконец-то!». — Ну всё, — скривился блондин, — эта тема уже наскучила. Без обид, малышка, — послал тот ей кивок и пихнул в плечо подоспевшего парня, который с момента появления ни разу не отвёл от неё глаз. — Пошли, Тонкс. Меда мельком взглянула на ушедшего к своим друзьям Тедди, и снова вернулась к никак не отреагировавшему на призыв маглу. Он не сканировал её с ног до головы. Меда же непроизвольно, будто по привычке, оценила опрятный, но не кричащий о богатстве вид. Выглаженная джинсовая куртка, темные брюки, белая футболка. Он явно не прихорашивался несколько часов перед зеркалом, но каштановые короткие волосы выглядели ухоженными и мягкими. Выше неё, но не настолько, чтоб была нужда задирать голову. И прячущийся в сумраке и искусственном полусвете настоящий цвет радужки. Однако по общему цветотипу она уже могла догадаться — ему пошёл бы оливково-зеленый оттенок. Как у турмалина. Не холодная отчужденность изумруда. — Я Тед, — протянулась крепкая небольшая ладонь. Андромеда чуть было не открыла рот от такого приземистого жеста. Тем не менее, дружелюбный взгляд усмирил взращённую претенциозную чопорность, и она пожала её той рукой, что подпирала локоть удерживающей тлеющую сигарету. — Меда, — выбрала она краткую форму, которая всё равно привела магла в некое смятение, хоть он и постарался его не выдать. И почему-то её губы тронула неподвластная полуулыбка. — Ты здесь одна? — Спросил он, повертев головой. — Тонкс, шевели ластами! — Донеслось со стороны кассы и не возымело на Теда никакого эффекта. Он ждал её ответа. Меда подумала, что не смеет его задерживать. — Нет, я тоже… с друзьями, — оглянулась она, выцепив вывеску за своим плечом через улицу, — они в пабе. Я просто вышла подышать воздухом, — махнув сигаретой, от которой ещё чуть-чуть и ничего не останется. — Хорошо, — поджал Тед губы в смущенной улыбке, — ну тогда, — и пошёл спиной вперёд, — приятно было познакомиться. Может, ещё увидимся, Меда, — перед разворотом. И Андромеде показалось, что ласковее звучания своего имени ей слышать ещё не доводилось. Проводив взглядом не раз оглянувшегося на неё парня, сразу утянутого друзьями в бурное обсуждение у светящейся кассы кинотеатра, Меда припала губами к фильтру, вдохнула прогоревшие листья табака и еле сдержала моментально подступивший кашель. Первая и — она уверила себя — последняя сигарета полетела на брусчатку, руки вновь обхватили плечи, и стук каблуков удалился в дарующую укрытие от чуждой, запретной для неё — а потому отвратительной — беззаботности тень парка. Меда не позволяла съедать себя этим напрасным сожалениям. К несчастью, сожалениям позволение Меды было не нужно. Они нападали, отрывали кусочек за кусочком, прогрызали в душе потайные лазы. Для разжигания их аппетита достаточно было прогуляться по городу — и даже хорошо, что благословение мамы на их с Цисси моцион зависело исключительно от расположения духа отца, которого расположение духа посещало нечасто. Прогуляться по городу, подслушать пару разговоров, вертящихся вокруг несусветной ерунды, омрачающей дни маглов. А порой достаточно было посмотреть на соседний стол за обедом в Большом зале. На отношения, пронизывающие другие факультеты. Подземелье Слизерина подобно промозглой земле, на которой просто не способна прорасти искренность. Дружба. Ты ни на секунду не можешь расслабиться, ощущая направленные пристальные прожекторы, проходящие даже сквозь стены спальни — когда, казалось бы, обретя уединение, ты мог бы наконец побыть собой. Но нет. Быть собой… что это вообще значит? У неё нет ни малейшей подсказки, какая она на самом деле. Её учили соответствовать — статусу, фамилии, стандартам. Конечно, «она вправе иметь своё мнение». Разумеется, «она должна держать его при себе, если оно перечит принятому в обществе». И естественно, что говорить и как положено себя вести в этом самом обществе, ей доходчиво объяснили. Прописали нестираемыми чернилами в своде правил, выдаваемом при рождении каждому Блэку. Если ему не следовать, твой портрет выжигают на стене, а воспоминания о тебе — из сердца. Одни семьи скрепляет любовь, другие — страх. Какая разница? Результат тот же. Андромеда, как минимум, должна благодарить судьбу за то, что она не воспитывалась в хладнокровной жестокости дома на Гриммо. Несомненно, Сигнус Блэк был строг, однако за шестнадцать лет он не поднял ни руки, ни палочки на своих дочерей. В том не было нужды. Его сестра, Вальбурга, великолепно разъясняла суть вещей через многие мили, закрепляя изученный материал в глазах Сириуса и Регулуса. Наглядное пособие — как могла бы протекать их жизнь, а потому они обязаны быть вдвойне благодарны, что с них особо ничего не требуют. Просто следуй своду правил. Три страха — увидеть разочарование во взгляде отца или матери, настоящего наказания и необратимого изгнания — они сковывали волю, заламывали руки и камнем утаскивали на дно безмолвного подчинения. Однако истинная проблема таилась в другом. Возможно, набравшись храбрости, однажды Андромеда и осмелилась бы сказать, что думает. Если б не знала наперёд, что никто её не станет даже слушать. — Так и думал, — заставил её резко распрямиться из согнутого положения возникший на дорожке со спрятанными в карманах ладонями тот самый магл. Меда подавила выдох чужеродного облегчения. — Тебе стоит научиться врать получше, особенно если у лжи хорошие побуждения. — Я не лгала! — Почувствовала она, как загорелись щёки, и постаралась придать лицу невозмутимое выражение. — Я вышла подышать воздухом, — уже ровнее. С чего бы ей оправдываться? — Ладно, я тоже подышу, — прислонился Тед плечом к стволу склоняющегося над её лавочкой дерева, — если вы не возражаете, — с подчеркнутой вежливостью. Но Меда не успела принять ироничный тон на свой счет из-за сразу последовавшей доброй улыбки во взгляде на неё и отвернулась. — Да… воздух тут точно чище провонявшейся пивными парами площади. — У тебя же с друзьями премьера, — заносчиво заметила она. — Что я там не видел. И Меда, не удержав образ, развернулась снова. — Ничего. Разве не поэтому этот показ называют «премьерой»? — Гляну потом по телеку, — пожал тот плечом. Последнее слово было ей незнакомо. Само собой, Андромеда не показала виду, но поставила в уме засечку разузнать позже, что за зверь такой — «телек». Интерес к магловским приблудам не занимал её мысли на первом месте, и всё же постепенно, со временем напротив каждой засечки появлялась галочка. Сейчас же в ней преобладал интерес, отчего этот Тед Тонкс предпочел её общество своим друзьям. — Если ты вернулся, чтобы присмотреть за мной, это лишне и неуместно. Я не нуждаюсь в присмотре. — В этом платье. В это время. — Парень покачал головой, словно взвешивая обстоятельства на весах. — Извини, но теперь я нуждаюсь в уверенности, что с тобой ничего не случится. — Почему? — Потому что меня хорошо воспитали? — Приподнялись темные брови в искреннем удивлении, вызванном её искреннем удивлением. Меда отчётливо стушевалась и таки откинулась голой спиной на неприятно прохладное лакированное дерево. Какими же разными бывают критерии «хорошего воспитания»… Ещё через минуту поразительно лёгкого молчания тот сошёл со своего поста, и перед Медой возникла предложенная куртка. — Не упрямься и наклонись вперёд, — усмехнулся Тед на её недоверчивый прищур. — Спасибо, — выдохнула она, когда плечи окутало теплом джинсовой ткани. Распознать, чем именно от неё пахло, Андромеда не смогла. Возможно, так пахнет уют дома, в котором хорошее воспитание не ограничивается столовым этикетом. Ей необыкновенно захотелось, чтобы этот магл присел рядом, но он вернулся на почтительное расстояние под то же дерево. Захотелось, чтобы он завёл разговор первым, захотелось послушать о его жизни. Но что-то не позволяло выдать свои желания, заявить о них. А мысль, что она доставляет этому парню неудобства, подбивала заканчивать свои бунтарские никому не сдавшиеся приключения и направиться домой. В свой мир. Принять надлежащую ответственность за проступок, принять отведенную ей роль, всё-таки узнать, что такое «телек», и научиться «врать получше». — Ты ведь не отсюда? — В конце концов, начал Тед разговор первым. Правда, не о том, о чем она хотела бы вести беседу. — Твоя речь, не пойми неправильно, вид. Ты не похожа на обычных девушек Йорка. — Родилась и выросла здесь, — хмыкнула она. — Просто у моей семьи своеобразный подход... — Они фанаты домашнего образования? — Повеселел тон, который Меда уже не могла игнорировать и села вполоборота. Магл смотрел на неё из-под полуопущенных век. — Я так и вижу рядом с тобой гувернантку, приказывающую держать осанку. — Да будет тебе известно, — напыщенно произнесла она, но спровоцировала только расплывшуюся шире улыбку, — я учусь в частной школе. Она далеко, и нет у меня никакой гувернантки. — Слуги? Золотистая борзая? — Приподнял тот бровь, таки пробежавшись по ней изучающим взглядом. — Своя лошадь? И Меда, чуть не задохнувшись, осмотрела безлюдный закоулок парка, словно выискивая какую-то поддержку и, разумеется, ничего не найдя, поднялась. — Может, у меня и есть своя лошадь. Но это вовсе не означает, что у меня не может быть и своих проблем. Тебе следует выбирать тон. — Прости, — отпрянул тот наконец от дерева, выпрямившись в полный рост, — ты права. — Меда, поуспокоившись, взяла лицо под контроль, кивнула. — Куда мне, простолюдину, до терзаний юных аристократов, — … и моментально побагровела! — Тебе сколько? Шестнадцать? — Мне почти семнадцать! — Приврала она, шагнув вперед, и самообладание треснуло по швам. — И да, тебе далеко до моих терзаний. У тебя друзья, премьеры и, видимо, много свободного времени! Свободного. А у некоторых нет свободы. Тебе не понять это чувство, когда с самого детства всё решают за тебя, когда следят за каждым твоим словом или шагом. И даже когда тебе удалось сбежать на один вечер, за тобой увязывается какой-то прилипала, оправдывающий себя галантностью! Я всего-навсего хотела побыть одна, чтобы никто не говорил мне, что делать, сколько пить шампанского, какое платье надеть и за кого выходить замуж! Голос окончательно сорвался на непозволительный крик. И осознав, по какой причине расплываются огни фонарей, она опустилась на лавочку, спрятала лицо в полутени и зажмурилась. — Так в этом всё дело?.. — озадаченно прозвучало за спиной. — Тебе шестнадцать, и родители уже решили твой брак? — Меда судорожно сглотнула от стыда, напоминающего обиду на саму себя. Раскричалась тут при каком-то магле. — Ого… похоже, у тебя действительно нет выбора, — сочувственно, вполголоса, заставив её сглотнуть второй раз. — Нет, стой, — вышел тот на дорожку перед ней и принялся крутиться вокруг оси. — Что это? Вокруг нас. Ты тоже это видишь? — Поднял Тед глаза к небу и, с сияющей догадкой уставившись на неё, развёл руками. — Двадцатый век. Беру свои слова назад, — просунул он ладони в карманы. — Выбор есть. — Да как ты смеешь?! — Вскочила она, оборвав импульс топнуть ногой. — Ты смеёшься надо мной? Ты… ты просто, — слова, как назло, разбивались об непробиваемый словно наслаждающийся её реакцией взгляд, — грубый, неотёсанный… обычный человек. — А ты, очевидно, и правда, особа голубых кровей, — пожал Тед плечами и осмотрелся. — Но вот мы оба здесь, возле лавки, на которой спит бездомный, — кивнув ей за спину. — Кстати, думаю, он скоро появится, так что я бы, с вашего королевского позволения, побыстрее удалился из его покоев. — Ты дал мне сесть на скамью, на которой спит бездомный?! — Ну, кто я такой, чтоб указывать тебе, где сидеть, а где нет. И, не забывай, я пожертвовал своей курткой. Вот теперь Андромеда разгоряченно топнула ногой и, сняв одолженную одежду, протянула джинсовку как ни в чем не бывало улыбающемуся ей маглу. Его, казалось, ни на йоту не задело её неподобающее поведение. И это раздражающее спокойствие, вопреки напрашивающейся реакции бросить куртку на дорожку, раз тот не намерен забирать её — а Меда уже полминуты, как дура, стояла с вытянутой рукой — обуздало раскапризничавшийся нрав. — Слушай, если я тебя обидел, прости, — принял Тед куртку, только чтобы сразу вновь накинуть на её плечи, — но сдаётся мне, тебе чуток полегчало. — Так и было, хоть она и сожалела о вырвавшихся словах. — Иногда покричать на кого-то помогает, — с печальным пониманием дела произнёс тот. — И, вообще-то, я неплохо умею слушать. Давай я провожу тебя домой, а ты расскажешь подробнее, что вынудило тебя сбежать в этот вечер? — Это сложно, — отпираясь, качнула Меда головой. — Поэтому я буду идти в шаге позади. Можешь делать вид, будто разговариваешь сама с собой. — Чтоб ты снова меня высмеял? — Буркнула она в сторону, по сути, избегая прямого зрительного контакта. — Обещаю больше не подшучивать, — заботливо поправил он полы куртки, укутывая её, — если ты пообещаешь не обесценивать проблемы других, «обычных» людей. Поверь, Меда, они есть у всех. И внезапно её взгляд самовольно встретился с — теперь она разглядела — темно-зелеными теплыми глазами. На расстоянии совсем немного меньше руки. Всего за одно мгновение то подозрительное облегчение, овладевшее ею, как только этот парень вернулся присмотреть за ней, раскрылось, изобличив себя волной однозначного чувства. Всколыхнувшиеся эмоции, протаранившие выдержку. Успокаивающее воздействие одной лишь улыбки. Ощущение, что ему на самом деле можно рассказать всё на свете — без страха быть подвергнутой осуждению. Защищённость. — Андромеда. — Брови парня устремились к переносице. — Моё полное имя. — И на секунду устремились вверх. — Андромеда, — нежно повторил Тед, — красиво, — и наклонил голову, продолжая вглядываться в её профиль. Ей пришлось отвернуться, чтоб не дать снова вспыхнуть румянцу, который будет заметен на такой малой дистанции. — Но я всё же буду звать тебя Меда. — Обещаю не обесценивать... — не удалось ей до конца погасить важные нотки в голосе, и получилось, будто она делает ему одолжение. Однако когда желание исправить впечатление подтолкнуло её голову влево, Меда увидела то же понимающее и по-доброму забавляющееся выражение. И, опустив глаза, улыбнулась в ответ.