Our golden years

— Наконец-то намечается веселье! — Ада перекинула ногу на ногу, и ликование в её голосе ознаменовалось резким треском полена. — Я уже думала, плесенью покроюсь, пока нас созовут. Уизли отпила красное вино из хрустального кубка и с хитрым блеском в глазах обвела остальных в полутёмной гостиной, на стенах которой плясали языки пламени. — Считаешь, нас собрали ради «весёлой» заварушки? — Без энтузиазма откликнулся Розье, изучающий за её спиной стеллаж с идеально сохранившимися древними фолиантами. — Не считаю, Эван, а уверена. Это зверьё не смогло постоять за себя, что ж, печально, — без оттенка печали хмыкнула рыжая девушка, — но зато теперь мы обязаны нанести ответный удар. — Повод не имеет значения, если тебе дадут развлечься с парочкой грязнокровок, так? — Перевёл её слова Эйвери, рассевшийся в высоком кресле напротив. Ада справа красноречиво поиграла тёмно-рыжими бровями. — Я бы порекомендовал выбирать выражения, — вскользь напомнил он, прикрыв веки. И их молниеносно прожгли пять навострившихся взглядов. — Ты про «грязнокровок», Блэк? — Прыснул скепсисом Эйвери. Регулус нехотя открыл глаза и, так же — с ленцой — перекатившись затылком по каретной стяжке кожаного кресла, перевёл взгляд на Аду. — Про «зверьё». Один уже поплатился за своё словесное недержание, — безразлично пожал он плечом. Так-то ему было глубоко наплевать, последует Уизли его рекомендации или за Ноттом в стаю Сивого. Карие глаза Ады вспыхнули ярче пламени в камине, однако она, сомкнув свои алые пухлые губы, промолчала. Она знала, что он прав. Мнимое чувство неприкосновенности время от времени приводило к провалам в памяти. Как выяснилось — губительным. Один раз забывшись, где находишься и кто тебя может услышать, оглянуться не успеешь, как тебе освежат память о непростительности даже одной единственной ошибки. В их окружении — в частности, в Мэноре — подобных ловушек было предостаточно, но в свете недавних событий самых роковых насчитывалось две. Упомянуть нелестное словцо в адрес оборотней и совершенно любое о сменившем вид Элиотте. В первом случае участь ясна, а во втором — Малфой лично покарает любого за напоминание о потерянном для общества друге с превеликой радостью человека, только и ждущего, на кого бы выпустить пар. Достав амбитус, Регулус откинул серебряную крышку и оценил положение стрелки на циферблате, сместившейся на пятнадцать делений. До той части собрания, на которую они были приглашены, оставалось пять минут. И убрав артефакт обратно во внутренний карман, подхватил со столика стакан воды и заодно перехватил пытливый взгляд Алекто. Он вопросительно кивнул, и Кэрроу мотнула головой, заправив прядь русых волос за ухо и найдя вселенский интерес в пролистываемой братом под боком книге. Её правая ладонь прикрывала предплечье — и так облаченное в два слоя ткани. Эту деталь Регулус подмечал уже не в первый раз и даже удосужился однажды указать ей на способный вызвать сомнения жест. Не стоит акцентировать внимание на метке — ни своё, ни других. И тем более не стоит вызывать у кого-то сомнения. Как бы его ни выводила Уизли со своим напускным безумием, коим — по сугубо её личному мнению — должен обладать Пожиратель смерти, он бы рекомендовал Алекто взять у неё пару уроков. У Ады или у того же брата, строящего из себя невозмутимость. Амикус отвлечётся от чтения разве что с одолжением, чтобы запустить в кого-нибудь смертоносным заклятием и поскорее вернуться к своему занятию. Практически у всех — сидящих здесь и внизу за длинным столом — был свой образ и свои мотивы удерживать его всеми силами. Убедительность зависела от прочности. Защищён ты хитиновым панцирем или лишь хрупкой скорлупой? Но главный вопрос в наполнении — таилось ли что-то человеческое под наружной оболочкой? Регулус изучал его в качестве незамысловатого хобби. Ответ не влиял ровным счетом ни на что. Он не доверял ни одной душе в этом поместье. За доверие можно заплатить более высокую цену, чем за снижение избирательности в выражениях. Он подмечал детали, считывал повадки, выискивал слабости, которые могут пригодиться. Это была его перестраховка, собственный способ защиты. В итоге большинство остерегалось его проницательности и держалось на расстоянии — как раз на том, сколько нужно, чтобы не разглядеть скрытое в нём самом. Прискорбно, что некоторым скрывать было нечего, а значит, и подойти впритык ничего не стоило. — Любопытно, когда наступит твоя очередь платить, Блэк, — с усмехающимся выражением пригубил виски Эйвери. — Из всех присутствующих только ты не пустил в ход свою палочку во имя нашей общей цели. — Для тебя это «плата»? — Прищурился Регулус и скосил взгляд на опёршегося на спинку кресла Ады Розье. — «Долг»? — Эван из принципа, но через силу вскинул подбородок. Регулуса поражала эта рокировка в паре Розье-Эйвери, как за один год после выпуска второй занял ведущую позицию. Проверив реакцию первого, он вернул взгляд обратно. — Мне казалось, это «честь», Майкл. Эйвери аж перекосоёбило. Регулус выгнул бровь. Нашёлся подражатель всяких брезгующих своим именем. — Когда Тёмный Лорд велит мне её оказать, тогда я себя и проявлю. Но если твоё любопытство так неуёмно, конечно, ты можешь его поторопить. Уверен, удовлетворение твоих запросов тут же встанет во главу угла его планов, — закончил он без намёка на иронию в монохромном голосе, просверливая маскирующие уязвление зелено-голубые глаза. Повисшее раскаленное напряжение разрезалось только шорохом страниц с той части дивана, где сидел Амикус, который всё же удостоил его вниманием исподлобья. Вводящие в заблуждение не останавливающиеся перелистывания были лишь прикрытием. Если Эйвери хоть шелохнётся, Кэрроу без промедлений перегородит тому путь. И опять же, дело не в доверительных отношениях, дело в безусловном содействии, гарантирующем ответную услугу. Тут важно — не прогадать в выборе покровительствующей силы. А для Регулуса было особенно важным не пропустить и захудалой тени слабины, чтобы тянущиеся к нему по банальной привычке последователи не задумывались об этом самом выборе. Потому что, по существу, поводов усомниться в нём было хоть отбавляй. И если Кэрроу, стоя за его спиной или загораживая его, не видели их, взгляд Розье на удивление был больше обращён внутрь себя, а Ада после аперитива не утруждала себя изматывающим анализом окружающих. То Эйвери, отделавшись от чужого влияния и набрав вес в «тёмной» части Магической Британии — естественно, благодаря отцу — вконец потерял страх. Зря. Страх может играть на руку. Он ставит рамки, держит в узде, питает бдительность — довольно полезное качество для выживания. Его отсутствие присуще разве что глупцам. Однако от таких людей следует всё равно держаться подальше, ведь от них никогда не знаешь, чего ожидать. Пока же Регулусу это удавалось с переменным успехом. Каждый раз, когда он старался сохранить дистанцию, Эйвери делал выпад в его сторону, словно хищник, почуявший кровь, и держать его на расстоянии приходилось всё сложнее. — Говорю же, засиделись, — торжественно огласила Ада. — Пора сбросить напряжение на того, кто это заслуживает, а то перебьём друг друга, как шакалы в замкнутом пространстве. Регулус бы поспорил с первой частью умозаключения, но согласился бы с финальной. Отчасти же был благодарен за довольно гладкий для её персоны перевод темы. Эйвери, встряхнув светлыми волосами, отправил ему одностороннюю ухмылку, которую он послал обратной почтой, и в следующий миг стало ясно, что тема переменилась бы и без дипломатичных потуг Уизли. Как только гостиную залило зелёным светом, прорвавшимся из соседнего помещения, где находился ещё один камин. Все повернули головы к входной арке, уставившись на стоящий на пороге силуэт. Личность скрывали черный балахон и серебристая маска в форме черепа. — Серьёзно, Ада? Вино перед собранием? — Покачал тот головой, и Уизли, мигом пробежав на своих высоких каблуках через всю комнату, обвила шею парня, закружившего её за талию. — Тебе из всего надо сделать званый вечер, — показалась широкая один в один, как у неё, улыбка, когда она сняла маску вместе с капюшоном. Ада в несвойственной ей манере даже не снизошла до ответной колкости, лишь обхватив своего близнеца за скулы, и обняла его ещё раз. Адриан поочерёдно кивнул ему, Розье, Эйвери и чете Кэрроу. Регулус же предпочёл отвлечься от трогательного момента семейного воссоединения, вновь взглянув на часы. И сделав ещё один глоток воды, поднялся. — Время, — бросил он всем и никому и направился в уже хорошо изученный лабиринт Мэнора. Лицезрение братско-сестринских проявлений — что у сдержанных Алекто и Амикуса, что у горячих натур Ады и Адриана — порой вызывало чувства, которые при всём желании никак нельзя было приписать к разряду приятных. Проходя мимо камина, Регулус поприветствовал как раз ступившего из него Снейпа и, испытывая теперь неодолимое чувство дежавю, когда тот пристроился за ним, спустился на этаж, находящийся под землей. Эта часть поместья разительно отличалась по антуражу. Голые стены коридоров усиливающих эхо шагов, приглушённый свет, еле-еле разбавляющий мрак. Низкая температура давала разгуляться мурашкам под мантией и абсолютно не способствовала успокоению нервов. Конечно, после стольких лет практики, Регулус мог уповать на свою непоколебимую внешнюю стойкость, но даже собственный дом не внушал ему столько тревоги, как подземелье Малфой-Мэнора. Стойкость. Непоколебимая. Несокрушимая. Которой он обязан маме. Он мог выдержать пытку любого рода. Казалось, его мимика местами в принципе атрофировалась. Демонстрация эмоций на лице требовала усилий над собой. Он научился самоконтролю, охватывающему мысли, чувства, каждый мускул под кожей. Но даже после стольких лет «обучения» весь его самоконтроль катился под откос, если дело касалось одного человека. И последнее, что ему нужно было на входе в зал с длинным столом, уже собравшим за собой самых приближённых Пожирателей, это услышать нещадный треск самообладания на своём лице. Ноги словно вросли в бетонный пол, а взгляд притянулся к концу коридора, где промелькнул враз признанный силуэт. Секунда, и тот скрылся за поворотом. Сославшись на обман зрения, Регулус проморгался и, пока его поведение не сочли странным подоспевшие сзади, приосанился и толкнул дубовые двери. Всю первую треть — состоящую из благоговейных отчётов некоторых присоединившихся одновременно с ними о проделанной работе и таких же благоговейных вербальных поощрений — Регулус вытерпел, похоже, ни разу не моргнув. Он провожал поднимающихся со своих мест и предоставляющих на проверку палочки во главу стола адептов и тогда украдкой встречался с серыми глазами Нарциссы. Как и в его — в них совершенно ничего не выражалось. Последним туда направился Адриан, пропавший с радаров на неделю, и Регулус буквально ощутил волнение второй Уизли, сжавшей переплетённые пальцы, напротив него, а затем и облегчение, которое пронеслось, стоило из палочки близнеца вырваться душераздирающему женскому крику. Ещё одна высокая похвала. — Для меня честь служить вам, мой Лорд. Слова, которые Регулусу пришлось произнести всего один раз. Пока что. Два года назад. Но ощутимое приближение второго в том же контексте дышало в затылок. Северус по левую руку опасно громко сглотнул, чем и заслужил скосившиеся острые взгляды за их частью стола. Его родословная не компенсировалась наличием ценящихся здесь убеждений и лишала шанса на малейший промах вроде поднявшегося кома в горле. Вопреки цели, которой они, мол, тут все служат, среди чистокровных волшебников было достаточно полукровок. Этой же навязанной цели — Регулус не сомневался — перечил и восседающий в двух стульях от изголовья стола Фенрир Сивый. Поза оборотня была наиболее вальяжной, он подпирал подбородок, скользил поблескивающими тёмными глазами по ним, вынуждая каждого отводить взгляд, и однозначно чувствовал себя как дома. В нём тоже не было доли здравого страха. В нём не было и подчеркнутого почтения. И в чем Регулус так же не сомневался, так это в том, что по достижении своей личной цели, Сивый с удовольствием перегрызёт глотки всем присутствующим. Однако Орден Феникса явно отсрочил это достижение, а значит, настало время безусловного содействия. Как выразилась Ада — ответного удара. Или как выразился Эван — «веселой» заварушки. — Вы желаете задействовать всех? — Наитупейший вопрос задал Долохов, как Регулус понял по акценту. Очевидно же, что в этом нет нужды. И холодный кроткий ответ это подтвердил. Чтобы перемолоть в труху из плоти и костей Косой переулок хватит и пары десятков Пожирателей при поддержке оборотней. Главное, действовать быстро, воспользовавшись эффектом неожиданности. Главное, уверить себя, что это не массовое убийство. Это «уникальная возможность доказать свою преданность». — Да, мой Лорд. И Регулус не распознал свой голос, затерявшийся в унисоне. Смотря в направленные точно на него черные пронизывающие насквозь глаза. Вновь оказавшись в разряженном воздухе подземелья, он едва не поддался желанию прислониться к закрывшейся за спиной двери, тут же одернув себя от секундного помутнения. Взбудораженные «оказанной честью» двинулись направо по коридору, который вёл к ведущей в главный холл лестнице, и Регулус, специально покинувший зал последним, отстал на шаг, а затем вовсе развернулся, зашагав в другую сторону. Туда, где заметил то, что не было обманом зрения. Туда, где была другая лестница, уводящая глубже под землю. Туда, где атмосфера пробирала до костей, но холод был ни при чем. Обычно уже на подступах к повороту можно было расслышать доносящиеся из расположенных внизу темниц отголоски мучений. Сейчас же вокруг царила застоявшаяся мёртвая тишина, нарушаемая только его шагами. И ступив на шероховатый бетон, Регулус застыл, узрев черный из-за горящих факелов на заднем плане высокий силуэт, стоявший напротив одной из камер. — Поганое местечко, — отрешенно произнёс тот, когда Регулус сделал первый шаг, — здесь подохло столько людей, но смерть была для них спасением, не так ли? С усмешкой. Отчего у Регулуса бровь самопроизвольно дёрнулась. И обман скорее разума — какое-то извращенное видение с голосом призрака из прошлого, с которым явно что-то было не так — повернулся к нему. — Какого черта ты здесь делаешь?.. Факелы вдоль стен склепа тут же вспыхнули. Но за миг до этого в черноте вспыхнули два маленьких огонька. На уровне глаз. — Дожидаюсь своего вожака, — вернул тот нормальный цвет радужки. — А ты? — наклонив голову. Регулус, переборов оцепенение, осмотрел снизу вверх последнего, кого он ожидал встретить в этом месте. Чёрные джинсы, обтягивающая кофта, более крепкое телосложение по сравнению с тем, что было в школе. Но основная перемена крылась в непередаваемом ощущении, исходящим от нехарактерно пренебрежительного взгляда. Где тот парень, что семь лет назад самым первым протянул ему руку на платформе девять и три четверти? — С каких пор ты стал оборотнем, Люпин? — Проигнорировал он вопрос. Его голос чуть охрип. Регулус, сцепив руки за спиной, решил не прочищать горло. — Дай подумать… — наиграно призадумался тот, — примерно когда ты научился держать вилку, оттопырив мизинец, — пожав плечами. И слайды воспоминаний — впитываемых на протяжении пяти лет в Хогвартсе картин — промчались перед глазами. Нескладный, вечно смущающийся, не обделённый умом парень, на котором висел Сириус в коридорах. Регулус всегда видел разницу в общении брата между ним и Поттером. Сириус словно приглядывал за ним, часто бросал взволнованные взгляды. Он знал. Помогал ему? А затем пронесся и тот год, когда за столом Гриффиндора опустело одно место. Когда Сириус выглядел так, что Регулусу приходилось за волосы себя оттягивать от желания подойти к нему и расспросить, что случилось. Потому что он обязан был вычеркнуть его из своей жизни. Потому что хуже брат не выглядел ещё никогда. Но даже если Сириусу было известно о болезни Люпина… какого Салазара произошло за два года, что он расхаживает в Мэноре… «ждёт своего вожака»… об этом Сириус знает? — Надо же, тебе правда не всё равно, — жалобно приподнял брови Люпин. Регулус, опомнившись, сжал челюсти. — Расслабься, теперь дела нет уже мне. И к твоей удаче, до твоих секретов тоже. Так что проваливай, — отвернулся тот, потеряв интерес, — если, конечно, не хочешь вызвать лишних подозрений. Регулус опешил. Очень мягко сказать, опешил. Что значит ему «уже нет дела»? Он уже давно перерос злость, зависть, принял свой путь, даже не выискивая спасительный поворот, чтобы сойти с него. Учитывая обстоятельства, надеюсь, мы больше не увидимся. Это было сказано искренне. Регулус не хотел, чтобы их дороги снова пересеклись — чтобы Сириус увидел, кем он стал. Но сама мысль, что тот окружен надёжными верными людьми, придавала ему сил. Когда Римус Люпин для всего магического мира канул в небытие, Регулус понимал, видел собственными глазами, как это повлияло на брата. И пусть он не мог разузнать причину исчезновения, он думал, что если тот и объявится, то в рядах Ордена Феникса. Не в Малфой-Мэноре. Они же вроде как были лучшими друзьями. Люпин защищал его, переживал о Сириусе и, казалось, даже об их обреченных отношениях. Несмотря на всё, что он вынужден был говорить, от его участия у Регулуса сдавливало лёгкие. От горечи, от сожалений, от вопроса: что если он тогда бы не замешкался и всё-таки успел бы пожать гриффиндорцу руку? И где этот парень теперь? Что с ним произошло? Регулус не собирался спрашивать об этом. Он отшагнул. Но губы раскрылись против его воли. — Да кто ты?.. Люпин цокнул, слегка повернулся к нему, и карие глаза вспыхнули. — Ради своего же блага, Блэк. Убирайся отсюда, пока я добрый. …я всего лишь не желаю марать руки о паршивую чернь. И ради своего же блага убирайся отсюда, пока я добрый, — хлестнуло его собственными однажды выплюнутыми словами. Как знаешь, — так, получается, он должен ответить? Раз уж они махнулись ролями. Но Регулус просто качнул головой. И, как и Люпин два с половиной года назад, последовал своему же совету, оставив того в покое.

***

Возвращаться домой не было никакого желания. Слушать бессвязный сбивчивый лепет отца, рассыпающего перед ним благодарности под ноги, подобно лепесткам роз, мол, как он ценит всё, что Регулус делает для рода. Задевать взглядом немую дверь в конце западного коридора, борясь с подбивающей отворить её судорогой в теле. Ведь за ней находился уже не человек — лишь оболочка, сосуд, хранящий разбавленную бредом память. И это так нечестно, обидно до спазмов в челюсти, до ожогов высшей степени в слёзных протоках. Она сама искорёжила его до неузнаваемости, вылепила по своему образу и подобию, дала единственную возможную в жизни цель — смысл, что так тесно связан с болью. А теперь даже не способна увидеть своё творение. Сейчас Регулус не мог туда вернуться. Мест же, где его примут, можно было сосчитать по пальцам одной руки, и при этом парочка осталась бы незагнутыми. «Примут» не означает, что там он смог бы расслабиться или отпустить себя. Таких мест для Регулуса не существовало, в принципе. Его удел — притворяться, прибивать к лицу крепящуюся ржавыми гвоздями маску. И он направился туда, где удержать её будет проще, чем наедине с собой, думая лишь об одном: Жаль, что в волшебном пламени каминной связи нельзя сгореть заживо. — … кто почтил нас! — Вошёл в зал уже прилично поддатый Эйвери, взмахом руки расплескав пойло. — Мои поздравления, Блэк. — Эван, не кажется, что твоей ненаглядной уже достаточно? — Слегка поморщившись от кивка, спросил Адриан. Розье, выдохнув череду колец дыма, оценил пошатывающегося в направлении Регулуса хозяина дома и небрежно пожал плечом. Уизли сделал то же самое, снова поморщившись, но теперь в его адрес, мол, я пытался. А Эйвери тем временем уже фамильярно закинул на него руку, подводя к открытому дрессуару. — Сегодня ты почётный гость, Блэк, бери что захочешь, — указал тот на выставленный ряд сверкающих бутылок. — Ты же не оскорбишь меня? Регулус никогда не пил. Максимум — делал вид, крутя стакан в руке. — Сегодня нет, — натянул он уголки губ, — праздник же, — и плеснул себе огневиски. Эйвери сразу с ним чокнулся и, видимо, отдав дань гостеприимству, наконец убрал с него свои конечности. Регулус упал в кресло под блуждающий по нему слишком дотошный взгляд. — Что с плечом? — Опережая возможные расспросы, кивнул он на расползающиеся из-под полурасстегнутой рубашки на мощную шею узоры потемневших вен. — Задело отраженным, — не придавая особого значения, хмыкнул Адриан. — «Задело»! — Взвинчено повторила Ада. Регулус быстро сделал два обжигающих горло больших глотка, пока всё внимание переметнулось к девушке. — Ещё немного, и тебя бы на куски разорвало! — Не кипятись, сестрёнка... — Главное, в итоге разорвало того, кого нужно, — обнял Аду со спины Эйвери и крутанул её в элементе вальса. — Экспели Висера? — Для справки уточнил он заклинание, о котором шла речь, попутно отхлебнув ещё огневиски и отметив просверливающий попутавшего границы Эйвери прицел Амикуса. — Такими темпами, исход дуэли с аврорами будет зависеть от скорости произношения Авады, — словно прочёл его мысль Розье, откинувший голову на диван и выпускающий дым в сводчатый потолок. — Так и есть, — чуть не свернул ему шею неожиданный голос. Регулус через усилие протолкнул огневиски вниз по горлу и, стараясь выглядеть непринуждённо, повернулся к входу, уставившись на того, кто стоял рядом с Алекто. Какого Салазара… — Отец разрешил мракоборцам использовать любые заклятия. Пока их сдерживает кодекс чести, но вряд ли его хватит надолго, — сделал неопределенный жест ладонью Барти, прислонившись к дверному косяку и мимолётно скосив на него взгляд. Во рту снова возник горький привкус, хотя нового глотка он не делал, и Регулус сел ровно, как назло, столкнувшись с до сих пор изучающим его Адрианом. Горький привкус. Не то желчи, не то отвращения к себе. И в течение следующего часа Регулус усердно перебивал его ещё более отвратным вкусом. К четвёртому стакану он вконец перестал вникать в суть болтовни, прерываемой на тосты Эйвери. А когда тот накидался до того состояния, когда можно было поступиться своей перенятой по наследству ненавистью к миру маглов, зал заполнила и музыка. But my dreams They aren't as empty As my conscience seems to be I have hours, only lonely My love is vengeance That's never free (Но мои мечты Не так пусты, Как моя совесть. Вся моя жизнь — сплошное одиночество, Моя любовь стала местью, И мне уже не быть свободным) Вязкий туман в голове пропускал лишь эхо — мелодии, переплетающихся чужих голосов, всплывающих отголосков криков, услышанных всего несколькими часами ранее. Жалеть о сделанном выборе в пользу особняка Эйвери уже было поздно. Как и о множестве других решений. Но он осознал, что если сейчас же не выйдет освежиться, его либо вывернет наизнанку, либо нарастающий гул в голове обернётся полетевшим в стену стаканом. Не размениваясь на оправдания, Регулус поднялся из кресла и — наверное, на правах одних дарованных от рождения привилегий — не пошатнувшись, вышел в студёный воздух представляющегося бесконечным извилистого коридора. Ванную удалось найти только чудом и благодаря остаточным образам, сохранившимся с последнего приглашения в этот дом годичной давности. Единственный зажженный настенный светильник поддерживал приятный не режущий глаза полумрак. И только Регулус успел рвано выдохнуть, опершись на акриловую расписанную раковину, как вскрылся забытый из-за опьянения нюанс. Он не закрыл дверь. — Ты на меня даже не посмотришь? — Практически ударило по помутнённому сознанию. Регулус подставил под струю холодной воды ладонь, провел ею по лицу, зачесал волосы назад, вытерся свёрнутым в рулон чистым полотенцем и только тогда обернулся. Была б его воля, не смотрел бы до конца веков. Тем более ему так хорошо это удавалось весь вечер. — Ну посмотрел, — глухо произнёс он в медовые глаза, — и дальше что? — Барти, нахмурившись, дернулся сложить руки на груди, но просунул их в карманы брюк и потупил в пол. Что и требовалось доказать. Регулус, фыркнув, двинулся на того, чтобы покинуть помещение, в котором резко стало чересчур жарко, и его предательски качнуло так, что Краучу пришлось придержать его за локоть. Естественно, руку он сразу же вырвал. — Зачем ты столько выпил? Ты же не умеешь пить, — с совершенно ему ненужным сочувствием. — Я не спрашивал твоего мнения, — раздражаясь оттого, что не получалось нащупать дверную ручку. — Что с тобой там произошло? — Не унимался тот. — Регулус. И он, шумно втянув воздух, запрокинул голову и, медленно разодрав тяжелые веки, вонзил не менее тяжелый взгляд в Крауча. — «Что произошло»? — непроизвольно вздернулась верхняя губа. — А с тобой, Барти? Тебя волнует только, почему я на тебя не смотрю? Не понимаешь? Я не могу на тебя смотреть. Я вообще не хочу тебя видеть. Здесь, — обвёл он чёртову ванную, подразумевая совсем другое. — Какого Салазара ты здесь ошиваешься? — Ты знаешь, — мучительно свёл Барти брови. Вот только не надо… — Ради тебя. — И Регулус, уже еле сдерживаясь, уткнулся на манящую позолоченную ручку. — Я волнуюсь за тебя, Рег… — Я не просил тебя об этом, — перебил он. — Никогда. Волнуйся сколько влезет, из своего дома, из своего Министерства, ты можешь волноваться где угодно, на кой ты лезешь в этот ад? — Тон сорвался на кричащий шёпот. — Отец тебя недолюбил, и ты думаешь, метка откроет ему глаза? Что так он поймёт, что потерял? — У меня ещё нет метки. — «Ещё», — абсурд. — И отец тут ни при чём. Регулус, я же говорил, что бы ты ни выбрал… Выбрал… с этого момента можно было не слушать. — А я говорил, если ты прыгнешь за мной, это ничего не изменит. Я не тащил тебя за собой, поэтому не удивляйся теперь, что я не смотрю на тебя. Мне нечего тебе дать, нечего сказать. И честно, я вообще не понимаю, чего ты от меня хочешь, — пришлось ему поднять и сфокусировать взгляд, чтобы выдать ложь за правду. Потому что он понимал. Понимал, что делает больно, но ведь не впервой. Всё как несколько месяцев назад в женской уборной на втором этаже Хогвартса. Регулус пользовался его нерешительностью, дозволяющей выражаться пресловутыми словами «ради тебя», за которыми крылось намного больше. Но ему нечего было дать Барти, и это была чистая правда. И дело не в аморальности запертых в том и не находящих выхода чувств. Регулус не мог ответить ни на чьи чувства, что время от времени пытались на него излиться. Однако когда-то он почти смог назвать Барти другом. И именно поэтому тот впредь вызывал в нём только злость — за то, что оправдывает им собственный выбор. А ведь у него, в отличие от Регулуса, выбор был. Вот что он видел в бегающих по нему и силящихся не пропустить симптомы обиды, нанесённой его словами, глазах. Всего лишь ещё одна причина ненавидеть себя самого. — Упс, — внезапно заставил его шарахнуться третий голос. Моргана, в чём проблема запирать дверь?! Регулус, сжав переносицу, обернулся к распахнутому проходу, в который вылетел Крауч мимо заглянувшего на их «переглядки» Уизли. — Похоже, я помешал сентиментальному моменту, — ухмыльнулся Адриан. Регулус закатил глаза. — Мне нужна минута. Прогуляйся до другой ванны, — выдохнул он, пройдя к раковине, чтобы умыться как следует. — Я подожду. — Раздалось почему-то с внутренней стороны двери вместе с щелчком замка. Для вступления в полемику он слишком вымотался, а рассудок совсем некстати окатило новой волной помутнения. И Регулус, склонившись над раковиной, плеснул в лицо две порции воды, использовал ещё одно полотенце и, разогнувшись, чуть не вздрогнул. Тот уже пристроился слева от зеркала и покручивал вино в бокале, видимо, наблюдая за ним в течение всего процесса. — Что? — Кинул он полотенце в специальную корзину. Адриан, промариновав его в нечитаемом взгляде, стрельнул расширенными зрачками на дверь. — Так утомительно, да? Постоянно держать марку, притворяться, никого не подпускать к себе на пушечный выстрел… Можно предположить, ты изолируешься, чтобы защитить себя, но всё совсем наоборот. — Не понимаю, о чем ты, — ровно отчеканил он. — И не могу припомнить, когда это мы стали приятелями для душевных бесед. — В этом и смысл, — усмехнулся Адриан, опустив взгляд на гипнотическую поверхность вина, которое Регулусу хотелось выпить залпом. — Наш мир зазеркалье. С теми, кого можно назвать друзьями, не откровенничают. Их прогоняют, отталкивают. А с теми, кого не выносишь, находится больше общего, чем хотелось бы, — и в восстановивших зрительный контакт потемневших глазах сверкнуло что-то дикое. — За этой дверью есть только один человек, который не может тебя понять и вряд ли когда-нибудь поймёт. Даже получив метку. Он может стараться, предавать ради неё, прилагать все усилия, чтобы влиться к нам, но толку ноль. С этой болезнью нужно родиться. — Что ты, что Ада родились в семье «предателей крови», — напомнил он, что не ему рассуждать тут о «стараниях влиться» и «врожденной болезни». — Ну, никогда не угадаешь, в ком стрельнёт кровь Блэков, — напомнил теперь Уизли об их не столь дальнем родстве. — Практика инцеста на протяжении стольких поколений, — осклабившись, качнул тот головой, — неудивительно, что половина рода заражена безумием. Тебя оно обошло, — и закусив нижнюю губу, чуть склонил голову, — но тебе от него досталось. — Ты ничего не знаешь обо мне, — зашипел Регулус вместо того, чтобы откланяться нахрен. Как следовало поступить сразу же. Не замечая, как собственные пальцы сжимают нагревшийся акрил. — Я говорю лишь то, что вижу, — повёл тот здоровым плечом и, отпрянув от кафельной темно-зеленой плитки, поставил бокал на борт раковины. — Ты мне кое-кого напоминаешь, — встряхнув вытащенным из кармана брюк мешочком. Регулус, разрываясь между требующими внимания объектами, бегал туда-сюда с непонятного предмета на безмятежный профиль, на который спадали огненно-рыжие короткие волосы. Пока Адриан не поймал его растерянный взгляд, приковавшийся уже намертво к ухмыляющемуся уголку губ. — Мою первую жертву. Я пытал того магла Круцио несколько дней, он перестал кричать на второй. Он сохранял молчание, даже когда от спазмов в мышцах ломались кости. Принципиально не пропускал страх, смотрел с вызовом на неподвластную силу, обрушивающуюся на него раз за разом. Не показывал, как сломлен, до последнего… — И? — с трудом выдавил он, на периферии фиксируя, что тот высыпал в бокал какой-то перламутровый порошок. Адриан спрятал мешочек и развернулся. — И, — принявшись снова раскручивать вино. Глаза в глаза. Сверху вниз. — Твой взгляд такой же, как у него. Но жить с таким отпечатком намного хуже смерти. А проблема в том, — бесшумно шагнул тот к нему, — что ты срастаешься с ним, боль становится зависимостью, ведь, предполагаю, тебе её преподносили как любовь. Вот почему ты не можешь принять ничьи чувства, если они слишком «чистые». Твоя психика вывихнута, как и границы морали, удовольствия… — Регулус, словно околдованный грубоватым низким голосом, уставился на предложенный ему бокал с черной из-за полумрака жидкостью. — И как ни парадоксально, Блэк, только боль, унижение могут принести тебе облегчение. — Что это?.. — сглотнул он. — Облегчение. На долю секунды обволакивающее его марево растворилось. Ровно настолько, чтоб ему хватило в более-менее здравом рассудке распознать плотоядные блики в переливающихся почерневших глазах. Он стоял слишком близко. Во всех смыслах. Подобрался ближе, чем кто-либо за всю его жизнь. Но вспышка просветления померкла, а вместе с ней и относительно здравый рассудок. И честный ответ на самый первый вопрос — да. Ещё как. Утомительно. — И что теперь? — Выдохнул Регулус, вручая тому опустевший до дна бокал. Адриан, отставив сосуд, вскинул бровь и, выждав, наверное, около минуты, широко — хищно — улыбнулся. — Я доставлю тебе настоящее удовольствие, — и голос донёсся уже словно издалека. Регулус, шатнувшись, попытался отвернуться, найти поясницей борт раковины для опоры, как шею обожгло незнакомое требовательное прикосновение, — не сопротивляйся, — потянула его вперёд сжавшая волосы на затылке ладонь, задрав голову, — доверься кому-то хоть раз, — чужие пальцы с нажимом обвели его приоткрывшиеся губы, надавив на нижнюю, и Регулус едва не охнул. — Обещаю, тебе понравится… Что бы тот ни добавил в вино, оно уже подействовало, не давая ему родить ни одну предостерегающую мысль, заставляя полностью отдаться недопустимым болезненным ощущениям. Он словно тонул в них, чувствуя каждое касание, давление на шею, укусы до ссадин на губах. Чувствовал, как акрил впивается в позвоночник. Чувствовал, как сердце буквально заставляет бежать загустевшую кровь. Как она приливает вниз. К нему никогда и никто так не прикасался. Даже он сам. В нём не было желания, казалось, подавленного в зародыше. Он думал, оно уже не проснётся. Но сейчас его тело отзывалось. И это было именно оно — унижение. Он полностью отпустил контроль, позволял использовать себя тому, кого фактически не знал, но кто так легко раскусил его. Он позволял вытворять с ним то, что считал омерзительным, грязным... и солгал бы, сказав, что ему не нравилось. — …почему он до сих пор одет? — Опалил ухо не вяжущийся с реальностью шёпот. Потому что в тот момент язык Адриана точно был занят его, а в следующий — мочку уха чувствительно прикусили, и Регулус сдавленно простонал тому прямо в рот, пытаясь изо всех сил прийти в себя, чтобы проанализировать происходящее. И пока он пытался распинать своё сознание, с него сняли пиджак, расстегнули рубашку и, кажется, уложили на пол. Пальцы зарылись в приятный ворс ковра, а под лопатками было что-то мягкое. Сладкий парфюм забирался в сокращающиеся через раз лёгкие. Две ладони гуляли по торсу, спускаясь всё ниже, оставив возле тазовых косточек, похоже, будущие гематомы. Регулус запоздало зашипел, и третья ладонь легла под подбородок, вывернув его голову. — Если захочешь остановиться, только скажи, — растянулись в мягкую улыбку красные губы в считаных дюймах от его лица. — Да ты только взгляни на него, Ада. — Его бёдра развелись ещё шире, и сжавшиеся на шее пальцы вынудили повернуться обратно, вляпавшись в тягучую смолу, заполнившую радужку. — Он не захочет. — Адриан обманно-нежно провёл по линии челюсти и властно ухватился за неё, вырвав судорожный вздох. — Я прав, Регулус? И всё, на что ему хватило жалких остатков самообладания, это кивнуть. Он ни разу не захотел остановиться. Даже когда острое лезвие пустило кровь под ключицей, и резкая боль сменилась тягостным наслаждением от горячего прикосновения чужих губ к порезу. Когда на него направили палочку, и лёгкое пыточное заклятие только обострило контрастную ласку. Когда колени разбились от удара об плитку, а по щекам стекали задыхающиеся слёзы. Когда распространяющиеся по всему телу толчки разрывали в мясо израсходованную душу, но он никогда ещё не ощущал себя полноценнее. Он потерял счет времени, потерял себя. Впервые его мысли замолчали. Голова опустела. Вывихнутая психика? Вероятно. Какая разница, если хотя бы ненадолго ему удалость забыть обо всём. Забыть, кто он. Забыть обо всём произошедшем.

Кто ты? Что с тобой произошло?

Два вопроса, на которые он, как ни старался, не мог ответить самому себе. Смотря в зеркала, стеклянные грани и водную гладь. В чужие глаза. Пустые — принадлежавшие матери. Слезящиеся — принадлежавшие парню, которому не повезло, спасаясь от Беллы в Косом переулке, выбежать прямо на него. Восторженные — принадлежавшие уже Белле, когда этот парень перестал трепыхаться. А затем в перелившиеся благословением — черные — одним взглядом указавшие занять место ближе к изголовью длинного прямоугольного стола. С чем Эйвери его и поздравил. Но закрывая свои, Регулус видел уже только одни — померкнувшие с застрявшими от удушья слезами. Он даже не знал имени, не знал происхождения этого волшебника. У него же была семья, близкие люди, друзья, у него была своя жизнь, которую он забрал. В обмен на свою — ничего не стоящую, с истлевшим смыслом. И напоследок в них не промелькнуло отблеска воспоминаний, которые должны, как заверяют, проноситься перед смертью. Последним, что увидел этот парень — было только его недрогнувшее лицо, отражение которого отныне Регулусу придётся терпеть до своего последнего вздоха. Предчувствие? Возможно. С того момента оно не покидало Регулуса. А может, он уже сам этого хотел. Навязчивая идея. Настигающая — где бы он ни находился — тень. Непрогоняемая — да Регулус и не прогонял её — мысль. Мысль, что терпеть осталось недолго. Регулус лишь надеялся, что когда наступит его пора, он всё же успеет подумать о самом важном для него человеке. Хоть на миг перенестись туда, где пробивался утренний свет сквозь одеяло. Увидеть родную улыбку напротив, ощутить крошки, впивающиеся в шёлковую пижаму. Услышать заливающийся детский смех. Это всё, что ему нужно было. И будь у него в действительности шанс вернуться туда — не нарушив ход вещей, не повредив течение времени — он бы обхватил своего брата за плечи, притянул к себе и прошептал бы на ухо так, чтобы запомнилось на многие годы вперёд. Чтобы посеянное зерно пустило корни как можно глубже, и их уже нельзя было вырвать. Чтобы не позволить прорасти сожалениям, которые ему пришлось собственноручно раздавливать не один раз самыми отвратительными словами. Вместо них, он прошептал бы всего три — ещё тогда. Когда брат правда верил, что сможет уберечь его. Он прошептал бы их маленькому Сириусу, потому что больше не стоил его сожалений. Потому что он заслуживал оказаться в объятьях тени, уже касающейся бледными пальцами основания шеи. Он стиснул бы Сириуса. Зажмурился бы изо всех сил. И прошептал бы. Всего три слова: Не спасай меня.