Омежий бунт

После того, как Кас простился с Винчестерами и ушел с вишневым пирогом в пакете, Дин остался в тяжелом и подвешенном состоянии. Потому что, если верить Касу, его собственные смутные опасения оказались не пустыми: Сэмми действительно что-то скрывал. И вряд ли Кас имел ввиду его встречи с нечестивой троицей — Руби-Гейб-Люцифер, ведь об этом Дин знал давно, и даже Сэм знал, что он знает. Значит, это что-то другое, но что? Как и в тот первый раз, после разговора с Касом по телефону, гадать можно было бесконечно. Точно Дин знал лишь одно — вряд ли это что-то хорошее. Например, сообщение об их маленьком, случайно зачатом щеночке… О, о таких «секретах» Сэмми можно было только мечтать. Но даже если бы такое чудо свершилось, насколько Дин знал Сэма, тот бы не то что не скрывал, а уже метался бы в панике, сучил, скандалил и при этом жался бы к нему в ужасе, едва лишь заподозрив беременность. Вдвойне напрягал этот странный вопрос Каса — хорошо ли Дин знает Сэма? Конечно, он его знает, как никто другой, мать вашу! Но при этом он все равно них*я его не знает, и в этом всегда была большая проблема. Мелкий играет из себя послушную паиньку, но по фактам всегда получается, что он всё утаивает от Дина. И втихаря творит всё, что взбредет в его опасную голову, и Дин даже предугадать не берется его очередные фантастические глупости. Спал Дин в ту ночь плохо, никак не мог перестать думать. А на следующий день, который был его выходным, так уж подвезло, серьезно взялся за свое «небольшое внутренне расследование». Кас оказался прав — докопаться до страшной истины большого труда ему не составило. Похоже, что Сэм и вправду считал Дина идиотом, поскольку не предпринял никаких видимых усилий по сокрытию своих преступных действий. И стоило всего лишь чуток порыться в ящиках его стола, как там в глаза бросались коробочки с… От увиденного перед глазами у Дина на миг почернело от ярости. Подавители течки! Никогда еще с момента их эпического примирения Дин не злился на Сэма так сильно и бесконтрольно, как теперь. Не из-за бассейна, не из-за непослушания, не из-за неуемного самомнения, не из-за Руби и Люцифера — нет, ничто это реально не трогало его вот так серьезно за самое живое. Ни из-за чего этого ему не хотелось проломить Сэму его дурную башку, чтобы он наконец перестал ею вот так своевольно пользоваться и творить с собой страшные вещи! — СЭЭМ!!! — гаркнул Дин на весь дом так, что слышно было и на улице и, наверное, даже в доме у Гордона. Сэм лежал в ванне с морской солью, в обильной пене с ароматом роз, но тон и громкость динова голоса заставили его не полениться вылезти и, даже не вытираясь, поскорее обмотать бедра полотенцем, чтобы поспешить на этот голос. — Что это за срань гандоновская, Сэм?! Ты принимаешь подавители?! — в бешенстве принялся орать Дин на младшего мужа, когда тот растерянно вошел в комнату, и тут же один из пузырьков полетел в ближайшую стену. Ударившись, баночка открылась и таблетки разлетелись во все стороны. А Дин уже схватился за стул и отправил в ту же стену, разбивая его ко всем херам. — Дин, Дин, Диин!.. — засуетился Сэм, пытаясь отобрать у него следующий стул. — Подожди вещи крушить, я сейчас всё объясню! — Ну так объясняй! Сэм глубоко вдохнул, отставляя в сторонку спасенный стул и собираясь с мыслями и с духом, прежде чем запоздало открыться: — Дин, все эти постоянные желания и безумные течки из-за тебя… Мне все это очень сильно мешает. Даже не могу передать, как ужасно мешает. — Так может быть, мне тогда вообще уйти, чтобы я тебе не мешал?! Так и дрянь всякую глотать не придется! — Да-да, может быть, так и было бы лучше, — согласился Сэм, и у Дина весь пыл на глазах улетучился, сменяясь леденящим ужасом. — Но, послушай, я не хочу, чтобы ты уходил. Поэтому и стал принимать эти таблетки. С ними у меня течки почти нормальные, почти как у всех. Теперь понимаешь, зачем я их пью? У меня просто выхода нет. — Выход есть, Сэмми. Очень простой и хороший выход. Как доктор и говорил, — обстоятельно начал убеждать Дин, пытаясь объяснить. — Я сделаю тебе щенка. Ты забеременеешь. Твое тело немного успокоится, начав наконец выполнять свою главную задачу и функцию. Потом ты родишь, и в этот неблагополучный мир придет наш прекрасный малыш Дин-Сэмми-младший. Все будут счастливы. А если тебе еще понадобится — еще повторим. — Нет, — твердо отрезал Сэм, терпеливо выслушав. — Дин, я точно знаю, что это не моё. Не мой путь. — Нет, это именно твой путь, — уверенно и убежденно, как никогда, возразил Дин. — Это другие омеги, которые с нормальными течками, могут рожать или не рожать на свое усмотрение. Но ты только глянь на себя! У тебя же всё тело с ума окончательно сошло от потребности заиметь от меня ребенка! Сэмми сжал губы, чувствуя себя загнанным в угол безупречной логикой Дина и собственным предательским телом. Раскрасневшись от стыда и смущения, машинально покрепче заматывая полотенце вокруг бедер и усиленно дыша, он выдавил обиженное, глядя в пол: — А я-то думал, что мы закрыли эту идиотскую тему после двух миллионов обсуждений. — Закрыли. А теперь открыли заново. Потому что я думал, что у тебя всё пришло в норму. А это, блять, оказались просто ебаные таблетки! — Мне это было нужно. — Тебе нужно было обсудить это со мной! А я-то все это время думал, что наша любвеобильная Саманта «привыкла» и течки уменьшились. Черт… — Дин не знал, как выразить все свои бурные эмоции от открывшейся правды. — Вся эта дурацкая история с таблетками только еще больше подтверждает, что ты, Сэм, буквально создан для того, чтобы вынашивать мне детей! Что здесь еще тебе непонятно? Твое тело считает это своей главной задачей — рожать от меня щенков! Считает это даже более важным, чем собственное выживание! А до твоих упрямых мозгов всё еще не дошло? Тебе нужно родить от меня и как можно скорее! Сэм, хватит так на меня смотреть, я не шучу! Черт, да что мы тут вообще еще обсуждаем?! — задался вдруг этим вопросом Дин, все больше распаляясь и начиная резво стаскивать с ног ботинки. — Давай сделаем это прямо сейчас! Давай, Сэм! Это момент истины, давай прямо здесь! На этой кровати! Кончай смотреть на меня словно ромашковая фея на коний член: ложись, Сэм. В честь такого дела, я постараюсь быть нежным. Просто доверься мне, и я всё сделаю, иди сюда… — Дин, всё! Хватит, не трогай меня! Оденься обратно! Прекрати всё это! — часто дыша, практически ударился в истерику Сэм, отскакивая подальше от такого сильного напора и давления. Схватив свою одежду, он начал в панике одеваться, смущенно натягивая шмотки на свое все еще немного влажное и пахнущее розами тело. Потому что в какой-то момент Сэм реально испугался, что Дин будет делать ему щенка прямо здесь и сейчас. Оставшийся в одних трусах Дин следил за его одеванием с хищным стальным блеском в глазах, плотно сжав свои пухлые губы. — Просто заткнись! — повторял Сэм, быстро застегивая джинсы, застегивая рубашку на все пуговицы и набрасывая сверху еще и ветровку на всякий случай, и застегивая и ее тоже до подбородка. — Не хочу ни слова больше слышать на эту мерзкую тему! — «Мерзкую»? Сам прекрати! Ведешь себя как избалованная глупая девочка восьми лет! Еще пьешь это дерьмо! Раз. Пьешь его втихаря, ничего мне не говоришь! Два, — беспощадно и с бесконечным пылом отчитывал его Дин, продолжая выговаривать то, с чем никак, ни при каких условиях не мог примириться. — Ты хоть понимаешь, на какую опасную дорогу ты встал с этими ядовитыми пилюлями, Сэм? Хоть знаешь, как они могут навредить твоему организму? Они могут вызвать привыкание, или срыв, и даже… даже могут сделать тебя бесплодным! — Вот и хорошо бы! — в сердцах выпалил Сэм. — А если не сделают, то есть еще разные операции. Я раньше не был уверен, но теперь точно сделаю такой шаг! Иначе ты никогда не отстанешь и не успокоишься! — Ты даже не понимаешь, что несешь, — заключил Дин. — Сэм, у нас будут щенки! У тебя уж точно обязательно будут щенки! Природа никогда не простит такой грех, если у такого, как ты, не останется потомства! — Это у какого же «такого»? У такой «течной суки» — ты это хотел сказать?! — с болью выкрикнул Сэм. «У такого — самого прекрасного. У такого — самого хорошего. У такого — самого лучшего и невероятного, что есть в мире» — думал Дин. Но вслух не стал, конечно, этого говорить. — У такого урода и идиота, — натянул он улыбку. — Редчайший случай, один на миллиард. — Придурок… — Сучка. Обстановка капельку разрядилась, но это была обманчивая разрядка. — Я скорее с собой покончу, чем забеременею, — вот так принципиально обозначил Сэм свою позицию в споре. — Ну-ну. Называется — «назло Дину отморожу уши». Назло Дину не заведу детей, да и вообще покончу с собой, чего уж мелочиться! Чо за фигня-то, Сэм? — Это моя жизнь. Моя, а не твоя, вот в чем дело! — И чтобы доказать это, ты собираешься выкинуть эту жизнь на ветер? — Нет. Я только сказал, что покончу с собой скорее, чем забеременею. Вот и все. — Ты просто не понимаешь собственной омежьей природы, — и не думал сдаваться Дин. — И не хочешь ее принимать. Но тебе все равно придется это сделать. Не принимать ее — это все равно что не принимать самого себя. — Это ты ничего не понимаешь, — отмахнулся устало Сэм. — Ты даже не представляешь, каково это. Постоянно хотеть. И безумно течь, едва ты оказываешься в пределах досягаемости. Не просто течь, а буквально подыхать от течки, таять, тянуться, нуждаться, растворяться… Разваливаться на части. Терять контроль. Вот это и есть — терять самого себя! — Правильно ли я понял, — пошло глядя на несчастного Сэма, усмехнулся Дин. — Принцесса серьезно жалуется на то, что хочет меня слишком сильно? Так в чем проблема? Вот он я. Вот кровать. Вот твое измученное из-за меня течками тело. Давай делать щенков! Какой смысл тянуть и сопротивляться? Или история с твоей аутолокфакией тебя ничему не научила? — Вот заладил со своими щенками! Господи, Дин, мне двадцать лет всего лишь! Дин с искренним состраданием смотрел на Сэма, молча соглашаясь с ним по этому пункту, что да — рановато ему ощеняться. Конечно, такому яркому мальчику хочется пожить для себя, расти, развлекаться, учиться, путешествовать, открывать мир и покорять его. Дин был бы рад дать ему всё это или хотя бы просто быть рядом с ним, не мешая, а составляя компанию. Но почему-то жизнь диктовала им свои строгие условия, не оставляя особого выбора. — Сэм, я же просто о тебе забочусь, — объяснил Дин. — Ты мучаешься, и я пытаюсь помочь, чем могу… — Заделав мне щенка?! Вот спасибо огромное! — Другого нормального способа я не вижу. — Отличная отмазка. Ты вообще ничего не понял? — Я всё понял, Сэмми, причем с самого начала. Но эти жуткие таблетки — не выход. — Разве? А, по-моему, очень даже выход. — Ты страшно ошибаешься. Хуже, чем с бассейном, намного хуже. — Сколько еще мы будем вспоминать этот дурацкий бассейн?! Мне напомнить, сколько раз ты сам облажался, пусть и не так феерично? Кто ты такой, чтобы указывать мне — где «выход», а где «не выход»? Дин снова горько наглядно убеждался, что Сэм все еще пытается сопротивляться их полному единению, пытается отдаляться от него, продолжает возводить невидимые стены. Иногда Дину казалось, что Сэм вообще его недолюбливает. Сэм и сам привык считать, что злится на Дина — на его слишком властное и собственническое обращение. На самом же деле, больше всего он злился на самого себя — на свою омежью, инфантильную, пассивную природу. Никакая не властность Дина, а именно его собственная омежья влюбленность и податливость были виной этого, то тихого, покорного, почти подчиненного положения Сэма, а то наоборот — приступов сучности, бунтов и недовольства. Нет, это не Дин его контролировал — это всегда были собственные чувства и собственные глубинные желания Сэма, которым он активно сопротивлялся. А в целом все это постоянно провоцировало старшего. Неосознанное желание Сэма быть подконтрольным, желание слушаться, желание подчиняться своему альфе, желание полностью довериться ему, отдаться и раствориться в нем — Дин всегда видел и нутром чуял эти его свойства натуры, и сам как безумный велся, реагировал на них, точно голодный волк на запах крови. Хотелось просто вцепиться зубами в это сладкое, податливое, течное создание и не отпускать. Потому что Сэм сам нарывался, сам злился, сам ершился и сопротивлялся и сам же при любой возможности становился рачком — «бери меня, Дин, я весь только твой». Тогда весь его гордый и независимый облик куда-то испарялся, и вместо него появлялся совершенно другой Сэм, чей преданный вид так и кричал в такие нередкие моменты: «Я так безумно восхищаюсь тобой, Дин. Ты — самый-самый лучший, я готов целовать землю, по которой ходишь, я готов делать всё, что ты скажешь. Дин, ты для меня — всё. Я никогда не любил и никогда не полюблю никого так сильно, как тебя. Я завязан на тебе полностью, принадлежу тебе абсолютно». Не удивительно, что от одного такого вида Сэма у Дина мгновенно сиреной выли все альфовые инстинкты. И что касается Дина, то он, несмотря на всю брутальную видимость и показную властность, в этих непростых патологических отношения с Сэмом в большей степени был жертвой, чем хозяином. Дин был как в ловушке, оставался заложником своей любимой «совершенной омеги» и её внутренних противоречий, не зная, чего ожидать, и как вообще справляться с таким ненормальным созданием, если ему вдруг что-то снова в голову ударит. Помимо всяких непредсказуемых разностей, Сэм еще мог разозлиться, Сэм мог обидеться и уйти, Сэм мог его бросить. Конечно, оба они были пленниками собственной патологической эротической взаимозависимости, любви и влечения. Но власть Сэма здесь была немножко выше, чем власть Дина, так как ему по жизни удавалось создать вполне убедительную иллюзию «независимости». И это была, как ни иронично, типичная мужская позиция: «Я уйду, если меня что-то перестанет устраивать в тебе, в нашей совместной жизни или в наших отношениях. И тогда ты снова останешься один, Дин! Ты этого хочешь? Одиночества? Не забывай, это ты всегда в роли нуждающегося, а не я. Это ты — такой эмоционально-зависимый от меня. А я — нет, вовсе нет, мне может быть хорошо и без тебя. Поэтому терпи и бегай за мной вечно, как баба за мужиком, а я — человек свободный и самодостаточный, у меня полноценная личность и полно других интересов, помимо тебя. Нет-нет, никому другому я тебя никогда ни за что не отдам! Но сам могу тебя бросить, если мне захочется. Если встретится интересная смазливая девчонка или альфа с членом побольше твоего». И Дин смиренно принимал такие правила игры, считая это печальной правдой. Ничего удивительного, ведь Сэм и сам считал это правдой. Ему просто жизненно-необходима была эта вера, чтобы не утонуть в Дине окончательно. К тому же, подобная царская позиция ему весьма нравилась, он к ней привык за свою жизнь. Да, младший Винчестер жил и пользовался своей властью над старшим, в общем-то не отдавая себе отчета. Он не видел в этом ничего плохого или неправильного, просто потому что так он жил всегда, сколько себя знал и помнил. Более того, подобные установки передались Сэму и Дину, можно сказать, по наследству, ибо так учили их Джон и Мэри. А преданное и всепрощающее отношение Дина только еще больше закрепляло в Сэме вот такое его собственническое и безответственное поведение. И Сэм, например, всё еще не понимал, что когда-то фактически разрушил Дину жизнь своим уходом. Сэм все еще не складывал воедино две вещи и не видел, что Дин ударился во все тяжкие, не пошел учиться и начал медленно спиваться и валить в койку всех без разбора вовсе не согласно своей «примитивной натуре», а лишь потому, что находился в самой глубокой депрессии, в какой только может находиться отвергнутый любимой омегой альфа! Дин не хотел жить, его сердце было разбито, а его альфовая природа продолжала оставаться неполноценной без его любимой омеги. И у него просто не нашлось сил двигаться дальше каким-то другим, более полезным способом, чем медленное саморазрушение. И вместо того, чтобы поговорить о том периоде, расспросить, попробовать понять, Сэм избегал этой болезненной для себя темы и лишь злопамятно хранил воспоминания о том, как грубо, нагло и презрительно Дин повел себя с ним в тот злосчастный вечер на кухне! Как обозвал его «ребенком» и «молокососом» (как будто он им тогда не был). Как громко похвастался ему (с его-то ужасной бедой — с его-то превращением в омегу!), что он — альфа и будет иметь все встречные дырки! Каждое слово въелось в Сэма неизлечимой болью и обидой. Так же, как и запах других омег, исходящий от Дина. И всё последующее из жизни и похождений Дина, что Сэм узнавал уже живя во Флориде от отца и от их общих знакомых, лишь добавляло сочных грязных красок в общую неприглядную палитру. Дин и предположить не мог, что где-то далеко в Майами его очередные одноразовое связи заставляли младшего Винчестера чуть ли не рыдать от боли и злости в подушку до самого утра. Из-за того, что Дин был не с ним! Дин в этот момент, конечно же, был с какими-то левыми тварями. Каждый день с новыми и новыми. Его любили другие омеги, ласкали разные беты и девушки, целовали чужие губы, много губ, его касалось множество рук, об него терлось множество тел… Дин любил этих блядей, пусть и одну ночь, но любил. Он целовал их, ласкал, кончал вместе с ними, растворялся с ними в оргазмах и, какой никакой, близости. А они оставляли на нем свои засосы и метки — Сэм сам это видел пару раз на некоторых фотках. Иногда, слишком сильно мучаясь от невыносимых мыслей о Дине с другими сучками, Сэм по нескольку дней не мог ничего есть. Буквально не мог ни крошки в себя засунуть. Но при этом он продолжал вести себя, как ни в чем не бывало, вставая по утрам и делая все необходимые дела. Учеба, спорт, серфинг, другие увлечения и друзья помогали ему отвлечься и снова почувствовать себя живым. А еще — свободным… Насколько это вообще возможно в такой ситуации, где к слову «свобода» неизбежно примешивается горькая ирония. Сэм задавался вопросом — почему именно любимые люди всегда наносят самый страшный вред и боль? Хуже, чем любые враги. Враги, да. После всех этих лет Сэм был уверен, что Дин был его Заклятым Альфой. И вряд ли уже Сэм когда-нибудь сможет любить Дина нормально и полноценно. Вместо этого он всегда будет подспудно стараться отомстить, наказать, отыграться и освободиться от него. Может быть, так же как и сам Дин по отношению к нему. И, кстати, образ Дина в голове Сэма по-прежнему оставался, мягко говоря, не самый прекрасный. Грубоватый, брутальный, обаятельный, наглый придурок, который трахает всё, что движется, ничего от жизни не хочет, ничем не интересуется и ни на что особо-то, кроме секса, не годится! Правда, в последнее время Дин вроде как исправлялся и пытался что-то делать. Носился с этим своим Руфусом и проклятыми стройками, но это, скорее всего, было ненадолго. Сэм каждый день был морально готов к разным страшным сюрпризам в виде измен, увольнения, запоев и тому подобного. По секрету Сэм всё ещё берег для себя другие, «запасные» варианты. Он всё ждал, что Дин оплошает. Но к его удивлению, плошал пока что только он сам. И все же, Сэм считал нелишним и разумным иметь варианты "прозапас", на всякий случай. Первым делом — Люцифер, конечно же. Руководствуясь только умом и самомнением, Сэм хотел бы сбежать к нему уже давно. Но не мог, просто не мог. Да, всё Дин… Он, конечно, невероятно красивый. И сексуальный. И Сэм был влюблен в него еще с самого юного возраста, когда под стол пешком ходил. Но ведь он же тогда не знал, чем всё кончится. Ха, да он вообще думал, что Дин окажется омегой! А он сам окажется альфой. Он даже представлял иногда, как возьмет Дина замуж, когда вырастет, как будет заботиться о нем, как наделает ему щенков, и Дин будет беременным и только его… Черт, он уже тогда его как-то неправильно любил и, кажется, даже хотел его уже тогда, на каком-то еще детском, незрелом, не оформившемся уровне, что сводилось к вечному приставанию и издевкам. Господи, но почему и как он мог думать, что Дин — омега? Ведь не потому же, что Дин хуже него играл в видеоигры? Нет, не поэтому, а потому что Дин был таким хорошим с ним, таким любящим, таким красивым, таким внимательным, таким заботливым и всё для него делал. А потом, что же с этим ангелочком случилось? Альфовость проснулась — так полагал Сэм. А он так и не смог разлюбить этого козла. А надо было. Надо было… И вот они здесь, в очередном тупике, в очередной стычке. Как же Дин раздражал его теперь со своей вечной опекой, указками, ревностью и особенно с проклятыми детьми! Да что это вообще за маниакальное желание завести детей? Сэм ведь уже миллион раз сказал, что не будет у них никаких щенков, но нет, Дин снова за старое! Раньше такого занудства за ним не замечалось. — В общем, если таблетки — это не выход, и щенки в который раз отменяются, то тогда, наверное, выход остается один, — сочувственно глядя на него, закончил Сэм. — Нет, — сразу же отрезал Дин, понимая и леденея изнутри. — Да, Дин, — жестоко подтвердил Сэм его опасения. — Возможно, нам будет лучше разойтись. — Ты… Блять, да ты просто эгоистичная бессердечная тварь, — не сдержавшись, высказался старший Винчестер. — После всего, что у нас было? Ты можешь такое предлагать? — Просто… сам подумай. Выбора нет. Я не могу так, Дин, — жалобно и искренне признался Сэм. — Всё время эти проклятые течки и приступы, похожие на жуткую лихорадку, и какие-то безумные желания на грани фола… Я так сильно тебя хочу, что это затрагивает мою жизнь гораздо больше и глубже, чем это кажется на первый взгляд. На прошлой неделе я впервые получил четверку по конституционному праву. — Ой, трагедия-то какая, — огрызнулся Дин, в который раз поражаясь Сэму и чувствуя приступ бешенства при воспоминании о собственных заваленных напрочь школьных экзаменах после скоропалительного отъезда-бегства Сэма. — Так и быть, открою тебе одну маленькую истину, Сэмми, которую понимают все вокруг, кроме тебя. По жизни тебе — вот именно и конкретно тебе — не нужен будет никакой херов диплом. Будешь сидеть у меня дома и рожать щенков! Сэм сделал очень длинный и глубокий вдох через раздувшиеся крылья носа, словно набираясь сил, чтобы не убить Дина за такие слова прямо на месте. Время надолго замерло в это страшную минуту… — Дин, ты — гандон, — вырвалось само из младшего Винчестера. — Что, прости? Кто я — Антон? Сэм по жизни говорил не очень четко, глотал половину слогов. Но когда он был на эмоциях, то есть весьма часто, понять его становилось просто невозможно. — Ган-дон! — повторил Сэм старательнее. У Дина случилось де-жа-вю. Сразу ему вспомнился Сэмми в три годика, который с тех пор так и не научился сносно говорить. Разве что «Диин» очень неплохо у него получалось. — Ты назвал меня гандоном? — зачем-то на всякий случай еще раз уточнил Дин. — Да! Потому что это ты. — Понятно, — сказал Дин и задумался. Сэма это стало напрягать. — Диин?.. — Да, Сэмми, одну минутку. Просто пытаюсь понять, чего мне хочется больше: трахнуть тебя или убить. Или все-таки заделать тебе щенка. Раз уж я сам гандон, то гандоны мне, наверное, не нужны, так? — Тогда, пока ты думаешь, я выйду в… — Сэм замялся, побаиваясь сказать, куда он собирается, совершая в это время медленный и осторожный захват своего любимого рюкзака. — В общем, не жди меня сегодня. И вечером. Ложись спать. — Стоять, сучка! — выпалил Дин, поняв, что Сэмми по-настоящему испугался и собирается просто сбежать. Но Дин не успел его остановить: младший Винчестер уже схватил свой рюкзак и выскочил за дверь. Дин бросился за ним, но был вынужден остановиться на пороге своего дома, стоя там в одних трусах и глядя как улепетывает во все лопатки его младший братишка. Его заклятая омега. Дин не ринулся догонять Сэма в таком непристойном виде по улице, чтобы не растерять своего альфового достоинства. Да и не хватало ему еще бегать за этим смазливым дурачком по всему городу. Все это неважно — рассудил Дин. Серьезный разговор продолжится, когда Сэм вернется. И не только разговор. Но Сэм, как и следовало ожидать, возвращаться не спешил. Дин теперь думал, что неслабо так он напугал Сэма, раз тот теперь считает нахождение рядом с ним небезопасным и чреватым насильственным зачатием щенка. Честно говоря, Дин и сам не знал, насколько серьезен он был в своих намерениях и угрозах. Да, он-то и его член были серьезно и уверенно настроены на зачатие. Но без насилия, разумеется. Сэма не было весь день. Свой оставшийся в ванной телефон Сэм в момент побега захватить не успел, так что и позвонить ему Дин не имел возможности. Телефон этот еще сам звонил без конца, раздражая Дина разными знакомыми и незнакомыми ему именами да лицами, всплывающими на экране. Дин бы хотел ответить и послать всех этих прилипал куда подальше, но дурацкий телефон не принимал его за своего хозяина. Зато Дин уже примерно знал, с кем находится всё это время его Сэмми. Ибо единственным, кто ни разу не позвонил за весь день, была Руби. Что ж, ладно, могло быть и хуже. Хотя бы не Люцифер. Но и Руби тоже бесила Дина до чертиков. Значит, упрямый мальчишка снова строит из себя альфу и героя-любовника? Или же просто плачется в жилетку этой королеве юга, латинской стерве, чтоб её… Эта Руби, что, не может найти себе нормальную бету и трахаться с ним, как все нормальные бабы? Хотя, такая шустрая и наглая тварь, пожалуй, могла бы и альфу себе отхватить при определенном везении. Но нет, ей подавай запретное и неположенное: сладенькую, нежную, трогательную, ранимую, чувствительную омежку! Вот ведь маньячка озабоченная. Извращенка. Порвать бы ее нахрен, эту Руби, и закопать в лесу под тремя соснами — об этом мечтал Дин, пока ехал по адресу, который узнал у Габриэля. Но в доме никого не было — ни Руби, ни Сэма. Они уехали куда-то вместе после обеда. Дин убедился в этом, расспросив соседей. И еще напоследок глянул в окно. Только яркий и грациозный сервал лениво прогуливался по гостиной, как по саванне, помахивая хвостом. «Чокнутая!» — еще раз выругался Дин и поехал обратно. Ночью страшные видения измены терзали старшего Винчестера, не покидая его. Ему живо рисовалось, как его малыш Сэмми лижется с Руби, а потом опрокидывается вместе с ней на кровать, и их разгоряченные течные тела трутся друг о друга, сплетаясь в немыслимые крендели. А потом к ним прыгает в постель еще одна большая дикая домашняя кошка. Это всё еще и возбудило Дина, но он все равно не смог дрочить на такой кошмар. Дин не спал всю ночь, точно жена какая-то, поджидающая неверного мужа. Как и солнышко вместе с рассветом, Сэм вернулся под утро… Виноватый-виноватый, щенячий-щенячий, робкий и нерешительный, он так и застыл в коридоре, глядя на Дина исподлобья словно в ожидании помилования или казни. Дин смотрел на него долго и сурово, ничего не говоря. Затем подошел и сразу же деловито обнюхал всего Сэма от темной макушки до ширинки. Убеждаясь, что его Сэмми не пахнет сексом, хотя и пованивает противными духами Руби, но потек только лишь сейчас, как всегда от его близости, Дин слегка успокоился. В принципе, Сэм мог принять душ после секса, но Дин полагал, что какой-то запах все равно должен бы был остаться, да и душем Сэм тоже совсем не пах. Чувствуя легкий страх и трепет своей омежки, перемешанные с дрожью, диким желанием и течкой, Дин впился зубами в сильное плечо, рыча и придавливая Сэма к стенке. Сэм едва слышно застонал, отдаваясь напору альфы, ища пухлые губы Дина, чтобы сразу же впиться в них своими, начиная целовать пошлый и горячий рот своего альфы глубоко и жадно. Дин целовал Сэма в ответ, позволяя ему вести, чем кстати нередко грешил не только в поцелуях, но и вообще в постели. Чувствуя, как Сэмми всё больше заводится, как течет, и как сильно у него стоит, Дин, точно коп, обыскивающий преступника, резко развернул его лицом к стенке, заставляя расставить ноги пошире. — Дин… гандон… — Я?.. — выдохнул Дин. — Нет! Надень… — попросил Сэм. — И прости меня… Прости, пожалуйста… — Сэмми… ты с кем-нибудь?.. — боясь услышать ответ и замирая, спросил Дин. — Нет! — сморщился Сэм. — Перестань, ты же знаешь, что нет… Прости меня за вчерашнее. Ты был прав насчет таблеток… Не дослушивая дальше, Дин вытащил из кармана очередную упаковку и, вскрыв ее, раскатал резинку по затвердевшему до боли члену. Затем нетерпеливо сдернул штаны с упругой задницы братишки, посильнее растянул половинки и сразу же с низким стоном облегчения толкнулся в жаркую и тугую глубину Сэма, чувствуя как тот глубоко и учащенно задышал. Там, внутри него, было еще довольно тесно и узко. Большой член Дина растянул течное отверстие Сэмми так широко и сильно, что тот тихо заскулил. Но естественной смазки было как всегда много, так что никаких проблем не возникло. — Какой же ты стал узкий всего за сутки, — приговаривал Дин, жадно целуя его шею и ритмично толкаясь в тесное нутро. — Давай, расслабься, малыш… Это же как всегда я. Только я тебя трахаю… Только я могу тебя долбить, я и больше никто… Никто, Сэмми, никто, запомни, никто… Растекаясь под Дином, Сэм дышал и изредка тихо вскрикивал от таких резких движений партнера внутри себя. Дин трахал его грубо и жестко, словно впечатывая себя каждым толчком в Сэма, вплавляя себя в него, стараясь отпечататься в нем навсегда, прикусывая его плечо рядом с Меткой, облапывая его везде и стискивая в руках молодое стройное тело. Сэм быстро кончил на твердом рельефном стволе Дина и обмяк у стены, едва держась на ногах. Дин вышел, подхватил свою излишне чувствительную омежку на руки и перетащил в кровать, где продолжил ублажать Сэма по полной программе, лаская, целуя, обожая, кусая, присваивая и трахая до умопомрачения. После пары часов взаимной страсти, Дин перевернул Сэма на живот и мягко ввел в его затраханную, не закрывшуюся дырку довольно крупную черную пробку. Сэмми вздрогнул от неожиданности, оказываясь вдруг заткнутым и заполненным чем-то неживым. — Пускай она побудет в тебе, — целуя братишку в лохматый затылок, произнес Дин. — Так делают альфы, когда хотят, чтобы омежка забеременела, — негромко припомнил покорно лежащий Сэм. — Вставляют пробку, чтобы их сперма не вытекала. — Я использовал презервативы, если ты не заметил, — невесело ответил Дин. — Дай хотя бы представить и помечтать. — Хорошо, — мягко улыбнулся оттраханный Сэм, как всегда удивительно добрый и послушный после их очередного секс-марафона. — Так что ты там говорил насчет того, что я снова был прав? — с улыбкой вспомнил Дин, лежа со своим Сэмми в обнимку, приютив его у себя на груди и играя с его правой кистью, перебирая и перекрещивая их пальцы. — Ты был прав, что мне не следует это пить, — тихо и очень-очень неохотно произнес Сэм, который ненавидел признавать свои ошибки и правоту Дина. — Это опасно для моего здоровья. — И с чего же тебя вдруг осенило? — усмехнулся Дин. — Что-то мне трудно представить, что ты вдруг просто взял, хорошо подумал и понял, как я прав. — Да, было не совсем так. Просто я рассказал про нашу ссору… и, в общем, Руби мне сказала… — Значит, Руби тебе сказала? — перебил Дин, бросая руку Сэма и разом теряя хорошее настроение. — Да, она рассказал про одну ее знакомую омегу, которая пила те же таблетки, что и я. И у этой бедной омеги через два года начали отниматься ноги, представляешь? Жуть такая. Как можно продавать такую отраву? Услышав про историю с ногами, Дин расстроился и рассердился еще сильнее. — Кто вообще тебе это дерьмо выписал? Гадриэль? — Никто не выписывал. Они продаются без рецепта. Просто все эти штуки ужасно дорогие, — со стыдом пытался объяснить и оправдаться Сэм. — Я выбрал те, которые самые дешевые, чтобы не напрягать еще больше наш бюджет… Дин печально закрыл глаза и крепко прижал к себе своего глупого, но доброго малыша Сэмми, не зная, что с ним делать. — Ничего больше не решай сам. Всегда сначала спрашивай меня, ты понял? — попросил Дин, уже не зная, как еще защитить Сэмми от него же самого в первую очередь. Надо же додуматься — тратиться на капсулированный кофе и заменители мяса, но экономить на медицинских препаратах. — Я буду слезать с них потихоньку. Резко нельзя, — тяжело вздохнул Сэмми, в свою очередь тоже посильнее прижимаясь к Дину, словно ища вожделенную защиту и опору в его уверенных объятиях. — Всё будет хорошо, Сэмми, — поцеловал его в висок Дин. — Только не ври мне больше. Никогда не ври мне, Сэм. И тогда мы со всем справимся. Но, как не раз уже жизнь показывала Дину — сказать намного легче, чем сделать. Даже при постепенном отказе от этих лекарств у Сэма пошел страшный рецидив — у него снова начались безумно сильные течки. Да, в реальности всё оказалось сложно и невероятно тяжело. Освободившись от этих подавителей, которые Сэм бездумно глотал в немереных количествах, его юное омежье тело словно проснулось с утроенной энергией и страстью, полностью захватив весь контроль. Сэму даже пришлось пропускать занятия, так как он просто не мог никуда пойти, его трясло и бросало в жар на мокрой уже кровати, он бредил Дином и умолял оттрахать его, как одержимый, выгибаясь, урча, подставляясь и постанывая. Дин неусыпно бдел рядом с Сэмми, не сводя с него тревожных глаз, много поил его и немного кормил, когда удавалось, протирал его сильно потеющее тело губкой, менял под ним влаго-впитывающие коврики, покупал необходимые секс-игрушки (крупный вибратор внутри мог дать Сэму необходимое облегчение аж на пару часов, прежде чем его становилось мало), успокоительно держал за руку, подбадривая и окружая Сэма максимальной заботой и самым пристальным вниманием. Каждый раз, когда Дин входил в Сэмми своим обтянутым резинкой членом, тот замирал, как на вершине восторга с распахнутым ртом и облегченно стонал на самых непристойных нотах, пока Дин трахал его — быстро, медленно, грубо, нежно, сосредоточенно, небрежно, по-всякому и как угодно. Весь погрузившись с головой в заботу о своем любимом Сэмми, Дин вынужден был взять на работе отгулы по семейным обстоятельствам, объяснив ситуацию «болезнью» своей омеги. И с тех пор Дин уже ни на миг не отходил от постели, где страдал его милый мальчик, охраняя свое сокровище и не замечая, что ситуация от этого только усугубляется… Потому что Дин физически не мог трахать Сэма постоянно, каким бы секс-гигантом он ни был, а в то время, пока он просто находился рядом, не трахая, Сэма накрывало всё новыми волнами похоти и цунами гормонов. Его сексуальный голод не проходил и не снижался, а игрушки помогали только временно и намного хуже настоящего члена, раздразнивая возбужденною омежку. Дин никогда еще такого не видел и его собственные разум и организм били в набат, буквально пьянея и сходя с ума от такого состояния Сэма, снова и снова приходя в крайнее возбуждение и отчаянно пытаясь его удовлетворить. Дин сам был уже истощен до крайности. Закрадывалось к нему даже беспокойство, как бы им тут не сдохнуть вдвоем, вот так полностью замкнувшись друг на друге. На четвертый день Дин пересилил себя, насколько смог, вырываясь из цепей похоти и желания, и вызвал доктора Гадриеля прямо на дом. Тот, войдя в дом, насквозь пропахший сексом и течкой, сразу нацепил маску и даже не стал осматривать пациента, поступив так против своего обыкновения, чтобы не сорваться ненароком. Он полагал, что прошлых и недавних осмотров вполне достаточно и что все и так вполне понятно и очевидно. Гадриэль сразу же прописал какие-то "хорошие и качественные" по его словам, но безумно дорогие препараты и также посоветовал устранить главную причину постоянных течек. Короче говоря, Дину пришлось временно перебраться к матери, по просьбе Сэма не объясняя ей столь пикантной причины. Дин не сразу решился на этот шаг, не зная, кого оставить рядом с Сэмом. Бросить Сэма одного Дин и помыслить не мог, конечно же. Особенно учитывая близость их страшного соседа. Этот, поди, уже извелся весь на дрочку от запахов Сэма, открыв все окна в доме. В конце концов, после серьезного размышления, выбор Дина пал на Чарли. Ответственная, умная, хороший друг, лесбиянка — она выглядела как идеальный вариант сиделки Сэма. Потому что только стопроцентная лесба даже не помыслила бы воспользоваться ситуацией и поиметь сладкое солнышко Дина Винчестера, пока оно находится в таком плачевном и легкодоступном состоянии. Дин знал Чарли и доверял ей. Ко всем остальным семи миллиардам у Дина доверия не было. Ко всем остальным семи миллиардам у Дина имелись только нехорошие подозрения. Даже Каса он отметал после его знаменитой истории про амнезию и волосы Сэма. Даже Гарт и тот снискал недоверие Дина, неудачно пошутив однажды в момент их тяжелой беды вот так: «Ну, Дин, если перестанешь в одиночку справляться с этим огнедышащим драконом — не раздумывай долго, зови!» Дин такого юмора не понял, вот совсем, и с тех пор иногда поглядывал на щупленькую любвеобильную бету косо и подозрительно. Без Дина Сэму стало резко лучше. Только физически, ибо морально он чувствовал себя практически уничтоженным. Наделав такой переполох своей невоздержанностью и сексуальной одержимостью, Сэм чувствовал себя просто ниже плинтуса и мечтал спрятаться за каждый кустик, как испуганная и смущенная зайка. И все же физически ему полегчало, и он даже смог начать что-то читать и посетить парочку занятий. Но потом ему снова поплохело, уже без Дина. Оказалось, что теперь Сэму, чтобы безумно возбудиться, хватало просто вещей Дина вокруг себя, или просто запаха его подушки, запаха его одеколона, его одежды, да вообще — просто мыслей о нем, воспоминаний… Дину пришлось (с удовольствием пришлось) вернуться и снова начать удовлетворять Сэма старым и верным способом — своим большим и чрезвычайно довольным членом. Дин снова энергично любил Сэма, попутно как всегда утешая его и в шутку сетуя, что половина зарплаты уходит на резинки… Сэм смеялся и плакал в его объятиях, не зная, что тут можно сделать. И главное, он был невероятно благодарен Дину за то, что тот больше не поднимает тему детей, хотя именно в такой тяжелой и безвыходной ситуации этого следовало ожидать. Все козыри были на руках Дина, но он ими не воспользовался, чего Сэм совершенно не ожидал. Вместо того, чтобы настаивать на необходимом акте зачатия и на срочном оплодотворении, Дин все-таки купил Сэму те дорогущие, проверенные и одобренные препараты, которые выписал Гадриэль. На вопросы Сэма отшутился, что «Детку заложил», но младший знал, что Дин никогда бы такого не сделал. Значит, все-таки переступил через себя и взял у кого-то в долг. С этими препаратами Сэму стало легче и спокойнее, гормональные бури стали понемногу ослабевать, и его многострадальные течки начали постепенно утихать. Наконец, спустя две недели активного и практически постоянного траха, а также приема хороших лекарств, Сэмми встал на ноги, чувствуя себе каким-то другим человеком. Может быть, так оно и было. Потому что, надо было признать, такого пиздеца с ним еще никогда не случалось. Так же, как и такого обильного и интенсивного «лечения». Зато Сэм вынес из случившегося новые жизненные уроки. Во-первых, он окончательно уяснил, что Дин всегда знает лучше. Неважно, о чем речь — следует слушать Дина. Уж во-всяком случае, Дин знает лучше, чем он (кстати, Сэм всегда это знал, еще с детства, но потом гордо и успешно забыл). Во-вторых, Сэм убедился, что он может положиться на Дина. Что Дин любит его и находится на его стороне, что бы ни происходило, и с чем бы ни пришлось ради этого сражаться, и чем бы ни пришлось жертвовать. Ну и в-третьих, уже более частное, пришло к нему понимание того, что с природой лучше дружить, чем спорить, ибо схватка с ней не всегда бывает равной. У Сэма все еще случались бешеные течки, но теперь это не было его постоянным состоянием. Течки приходили лишь небольшими приступами пару раз в неделю. Иногда он справлялся с помощью Дина, а иногда, когда того не было, справлялся и сам. Потому что, когда всё закончилось достаточно благополучно, Дину пришлось снова выйти на работу. А там ему пришлось выслушивать длинную лекцию от Руфуса напополам с матом… Дин уже проклинал про себя болтливость и тяжелый характер этого альфы. А, впрочем, Руфус был типичной альфой. Требовательный, придирчивый, жесткий, не берущий во внимание ничего, кроме собственных эгоистичных интересов и целей. Трудно было его винить за собственную природу. Но все-таки, будь Руфус хорошим человеком, он мог бы хотя бы попытаться понять. Или хотя бы выражался покороче. Ведь основная его идея была предельно проста: Дин в первый и в последний раз получает отпускные по столь неуважительной причине, как непрекращающаяся течка у омеги! Дин-то наивно надеялся, что эта истинная причина его отсутствия не вскроется, и все проглотят историю о «тяжелой болезни» Сэма, но похоже кто-то проявил излишнее любопытство и навел более точные справки. Скорее всего, сам же Руфус и навел. — Я должен был быть с ним. Со всем уважением, Руф, но ты даже не имеешь ни малейшего понятия, что там творилось! — попробовал было донести Дин, понимая, что вряд ли возможно такое объяснить другому человеку и тем более вызвать понимание и сочувствие к их супружеской проблеме. Ответ Руфуса лишь убедил его, что да, лучше и не стоит ничего рассказывать: — Боже упаси мне быть в курсе вашего развратного дерьма, Дин! Слушай, я сейчас скажу тебе прямо, почти как друг. Ты уже всех заебал своей омегой, — спокойно высказал ему в лицо Руфус. — Бобби сразу предупреждал меня, что у тебя есть такой… вроде как «пунктик». Ну, «мелочи», по его словам. Я уже давно понял, о чем он говорил, но не вижу здесь такой уж «мелочи». Я понимаю, что ты как-то там по-особому любишь свою распрекрасную омегу, живешь ею и дышишь, и что-то там еще с ней делаешь, о чем посторонним людям лучше не знать… Но ты должен повзрослеть и уяснить, что робота — есть работа. Нельзя так пренебрегать своими прямыми обязанностями просто ради того, чтобы сплясать очередной круг вокруг своей второй половинки. Твоя личная жизнь меня не касается лишь до тех пор, пока она не мешает моему бизнесу и не ставит под удар сроки выполнения заказов, ты это понимаешь? — Ага, — равнодушно бросил Дин, со скукой глядя по сторонам и по виду откровенно плюя на все замечания и громкие речи начальника. — Приму к сведению. — Вот смотрю на тебя сейчас и не наблюдаю ни грамма понимания и раскаяния, — заметил Руфус. — Должно быть, это потому что его нет. А это уже потому, что мы оба знаем, что мое отсутствие ни разу не мешало никаким срокам, — не выдержав, откровенно высказался Дин. — А все вот эти твои наезды и «воспитательные беседы» — просто возможность отвести на ком-то душу в твой очередной одинокий и безрадостный день. Дин знал, что не стоит упоминать про то, что у альфы в немолодом уже возрасте всё ещё нет своей омеги, но не смог удержаться. Руфус его выбесил. А когда Дин чувствовал бешенство, то начинал высказывать честно всё, что думал о чужих грехах и «достоинствах». За что нередко получал в морду. — Не был бы ты другом Бобби, сейчас вылетел бы вон, — спокойно заметил Руфус. — И это не «возможность отвести душу», а обыкновенные правила субординации. И так как сам, без чьей-то поддержки, ты нигде продержаться не в состоянии и пары дней со своим глупым языком и «маленьким пунктиком», то пришлось бы тебе вернуться нищим и безработным к своей драгоценной омеге, чтобы получить заслуженный нагоняй. Еще раз поясню для твоего недалекого ума. Наглость и хамство — это у нас привилегия, до которой нужно еще дорасти. Дин слегка сбавил обороты. Совесть напомнила ему, что он попал сюда не сам, а благодаря Бобби, и трудится здесь, можно сказать, «на особых правах». А где они заканчивались, Дин пока еще не успел четко уловить. — Не было бы никакого нагоняя, — зачем-то возразил он, как будто пытаясь убедить самого себя. — Сэм всё бы понял и посочувствовал мне. — Ага. А еще отсосал бы, раком встал и вибратором бы себя трахнул, чтобы тебя утешить. Дин сжал губы, видя, что Руфус ему не верит и грязно издевается. Да Дин и сам себе особо не верил. Нагоняй от Сэма он точно получил бы, и это в лучшем случае. В худшем, Сэм снова надумал бы какие-нибудь страшные мысли о том, что «им лучше временно расстаться и пожить отдельно, пока они оба не встанут на ноги». Дин утешал себя тем, что вряд ли такой "перерыв" вообще представляется возможным физически, учитывая особые потребности такой течной и совершенно зацикленной на нем омежки. — Но, я думаю, он и правда все понял бы, — продолжил Руфус. — Ведь понять, что ты — неблагодарное хамоватое чмо, совсем не сложно. Кстати. Не знаю, в курсе ли ты… Про твоего Сэмми тут уже анекдоты ходят, — говоря это, Руфус расплылся в злорадной улыбке. — Правда никто его пока еще лично не видел, только на фотках. Но многие хотели бы увидеться и лично. Уж не знаю, для каких целей и планов. Дин сжал губы еще сильнее, чувствуя прилив гнева. Какие же нехорошие и противные бывают люди. Какие еще у них могут быть планы? И какие еще анекдоты? Только он сам может шутить над Сэмми, и больше никто. — Я не слышал никаких анекдотов, — грубо бросил он. — Естественно. Они же неприличные, — спокойно пояснил Руфус, начиная раскладывать папки на столе, словно демонстрируя, что всё важное он уже сказал и Дин может идти заниматься своими обязанностями. — Вот, например, очень тонкий юмор, заставляет задуматься. Возвращается Дин на Рождество домой с работы раньше обычного. А Сэмми на кровати голый лежит. Дин легко входит в него и удивляется, какой же Сэмми всегда готовый. Трахает Дин своего Сэмми и параллельно в окно наблюдает красивое «Рождественское чудо»: как по всей улице, практически одновременно, как по волшебству, начинают зажигаться в окнах огни вернувшихся по своим домам альф… — Больной человек это придумал, — огрызнулся Дин. — А, по-моему, забавно. Или вот. Возвращается Дин с работы раньше обычного, а Сэмми совсем затраханный на полу лежит. Дин подбегает: «Сэмми, что с тобой?» «Я, кажется… простудился» — нагло лжет сучка, жалобно глядя своими невинными глазками. Дин в срочном порядке вызывает скорую. В больнице Сэма приводят в порядок за час, а Дин тревожно спрашивает доктора: «Это была простуда?» Доктор глядит на Дина, как на идиота: «А что мы, по-вашему, здесь целый час из него откачивали? Это было переполнение чужой спермой!» — Полнейший треш! — возмутился Дин. — Ну, так это ж всего лишь придурь, не суди строго. Вот это тебе точно должно понравиться. Возвращается Дин с работы раньше обычного… — Хватит. — …а Сэмми сидит на крыше дома и искусственным членом себя ублажает. Дин ругается: «Ты какого здесь творишь?!» «Заткнись, Дин, отойди, не загораживай…» — Совсем не смешно. — Зато горячо. Кстати, как там ваш сосед альфа поживает? Так и не слышно от него ни единого слова? Дин последовал примеру Гордона и не стал больше ничего говорить. Поднялся молча и вышел, хлопнув дверью. И весь день ходил сам не свой, косо поглядывая теперь на парней, с которыми работал. У него в голове не укладывалось. Это же кем надо быть, чтобы рассказывать пошлые анекдоты про Сэмми! Сэмми такой чистый и невинный, он никому никогда не давал, кроме Дина... Да, излишне горячий, да излишне течный и жадный, но это не дает права... Черт, и ведь это всё его, динова, вина. Нужно было держать рот на замке, а не болтать про свое невероятное счастье. Дин дал себе слово, что больше не будет никому ничего рассказывать про Сэмми, и надеялся это слово сдержать. А еще он уже подумывал как-нибудь поскорее поставить дома сигнализацию и купить злых сторожевых собак.